Дом солдатской славы

Теперь опасность возрастает с северной стороны. У окон отважно сражается другая группа наших товарищей. Среди них Глущенко, Хант, Шаповалов и Якименко. Тут же, привалившись плечом к стене, сидит тяжелораненый Сабгайда. Он, как и Александров, не покидает позицию и продолжает бой.

Уже отбито несколько атак, и снова перед окнами замаячили фигуры бегущих и ползущих оккупантов. А наш огонь слабеет. Павлов выпускает последний патрон, отбрасывает бесполезный автомат в сторону, швыряет гранаты в тех, кто осмелился подойти близко к дому. Его место у амбразуры занял Свирин, у него еще есть несколько патронов, и он бьет одиночными выстрелами. Умолкает трофейный пулемет Черноголова, теперь из наружного подвала изредка постреливает автомат. Кончились патроны и у станкачей-пулеметчиков. Воронов, Иващенко и Довженко бросают последние гранаты, в ход пошли и кирпичи.

С самого начала боя среди нас все время находились обе девушки — Нина и Наташа. Они перевязывали раненых бойцов и ползали на коленях по полу, ощупью отыскивали в темноте нечаянно оброненные патроны, чтобы и последний использовать по назначению.

Наступила решающая минута. Бойцы приготовились к рукопашной схватке. Они молча стояли на своих местах, и на их лицах я не видел растерянности. Взгляд каждого гвардейца выражал решимость бороться до конца. Эти солдаты — люди разных характеров, по-разному мечтавшие построить свою жизнь и сведенные теперь военной судьбой в одном доме, — готовы были умереть, но не отступить.

Вероятно, каждому из нас в эту минуту вспомнилась вся жизнь. Мне припомнилась Кубань, родная станица на ее высоком берегу, где прошли детские годы, хутор Железный, где схоронил отца и мать, тихий город Сочи, откуда в июне 1941 года ушел на фронт…

Коммунист Иващенко молча оглядел товарищей и куском железа нацарапал на стене: «Здесь до последнего патрона стоят гвардейцы. Умрем, но врага не пустим». И каждый боец мысленно повторил эту клятву и готовился к последней схватке.

В эту минуту случилось неожиданное. На площади, ближайших улицах и развалинах разом вспыхнули фонтаны разрывов, сплошной гул потряс здание. Не понимая, что происходит, мы глядели друг на друга, все еще сжимая в руках остывшие автоматы, приготовленные к рукопашной.

— Братцы, «катюша»! — радостно закричал Воронов.

— Наши бьют! — ликовали бойцы, обнимая друг друга.

Огонь наших минометов и орудий продолжал покрывать площадь сплошными разрывами. Ошеломленные гитлеровцы метались в поисках спасения от этого губительного огня и падали сраженные.

Трудно было определить потери врага в этом бою. Только у стен дома валялось около сотни фашистских трупов, а сколько их осталось в соседних развалинах, воронках и за камнями!..

Среди нас легко ранены: Черноголов, Рамазанов, Павлов, Иващенко. Никто из них в тыл не ушел. А ранения Александрова и Сабгайды оказались тяжелыми, и, как ни трудно было расставаться, пришлось этих товарищей отправить в госпиталь. Теперь у нас, кроме Рамазанова, не оставалось бронебойщиков, и их место пришлось занять нам с Павловым.

Мстя за трехдневные неудачи, враг обрушил на наш дом шквал артиллерийского, минометного и пулеметного огня. Он, казалось, хотел стереть с лица земли это здание, сковавшее его боевые операции в районе площади имени 9 Января. Мины и снаряды рвались у стен, залетали на чердак и в комнаты верхнего этажа. Мы засекали вражеские огневые точки и били по ним из ПТР. За этот день нам удалось подавить два минометных расчета и уничтожить четыре пулеметные точки. Какой-то отчаянный фашист хотел подвезти снаряды к орудию, стоявшему за углом «молочного дома». Его повозка загорелась от меткого выстрела бронебойщика.

В этот день противник повторить атаку не осмелился.

— Мабудь, душенька успокоилась, натанцювалась за три дня, — смеялся вечером Глушенко.

— Опомнится — опять пойдет, — возразил Черноголов. — Завтра опять придется поработать.

— Что ж, профессия наша такая — фрицев бить, — откликнулся Рамазанов. — У всех нас профессия такая. А кончится война — выбирай любую по вкусу, Я, к примеру, если жив останусь, опять молот в руки возьму.

Иващенко, Хант и Мурзаев до поздней ночи подносили из мельницы патроны и гранаты. Боеприпасами мы теперь были обеспечены. Мне сообщили, что командир батальона все время наблюдал с мельницы за боем, который мы вели. Когда обстановка стала тревожной, он попросил вызвать с левого берега огонь по нашему участку.

Подходили к концу подземные работы еще для двух огневых точек — для станкового пулемета и ПТР. На очереди был третий ход сообщения, который должен был соединить дом с колодцем подземного хозяйства города, расположенным в десяти метрах с южной стороны.

В один из таких дней Воронов обнаружил на четвертом этаже убитого танкиста. Фамилию его так и не установили: документов при нем не оказалось. Похоронили его в одном из отсеков западного подвала.

Теперь, когда боеприпасов у нас было вдоволь, мы получили возможность завязывать с фашистами огневые поединки, в которых наши бойцы не давали спуску врагу. В этих поединках противотанковые ружья были нашим основным средством подавления огневых точек противника.

Делали обычно так. Павлов, Воронов или я открывали огонь из автоматов. Противник поддавался на провокацию и отвечал. А Рамазанов в это время засекал его огневые точки и бил по ним из ПТР.

Результаты не замедлили сказаться. Гитлеровцы теперь стали бояться вести огонь по дому с позиций, которые были нам видны. Фашисты перестали появляться на открытых местах, наш огонь заставлял их прижиматься к земле.

Бои затихали, и мы могли, наконец, заняться жильцами нашего дома. Непрерывные бои вконец изводили мирных граждан, особенно женщин и детей. К тому же давно наступил октябрь, и по Волге плыли какие-то свинцовые круги, предвещая скорый ледостав.

Эвакуация мирных жителей

В жизни гарнизона было свое однообразие: днем мы отражали атаки, выискивали и уничтожали вражеские огневые точки, ночью продолжали укреплять свои огневые позиции. Это однообразие было нарушено происшествием.

Рамазанов заметил неизвестного человека в штатской одежде. Он появился из-за «молочного дома» и направился в нашу сторону. Рамазанов доложил об этом Павлову, и они оба стали наблюдать за странной фигурой.

Человек шел мимо нашего дома. Когда Павлов окликнул его из подъезда, он пытался скрыться за угол.

— Стой, стрелять буду! — крикнул сержант, и угроза подействовала.

Задержанного привели ко мне в центральный подвал. Это был человек лет сорока, роста ниже среднего. Лицо заросло рыжеватой бородой. Одет он был в старое мужское полупальто серого цвета, на ногах — поношенные яловые сапоги армейского образца. Когда его ввели в подвал, он быстрыми глазами обвел помещение и остановил свой взгляд на керосиновой лампе.

Воронов и Павлов тщательно обыскали подозрительного и подали мне паспорт, записную книжку и перочинный нож с одним большим лезвием.

— Откуда? — спросил я.

— К сестре иду за Царицу, а ваши ребята задержали…

— Так вам надо было идти на юг, а вы к Волге направляетесь.

Человек промолчал. Я стал рассматривать его паспорт и обнаружил, что линии печати на фотокарточке и на правой странице не совпадают. Сомнений не оставалось: передо мной «липа», причем «липа» грубой работы, Не подав виду, что заметил подделку, отложил паспорт в сторону и взял записную книжку. Там оказалось несколько сталинградских адресов, а на одной странице — надпись: «Привет Светлому Яру и сестре Царице».