Дом солдатской славы

Вот и развалины складов, принадлежавших мельнице. Отсюда начинался открытый участок, который сильно обстреливался противником. Его преодолевали короткими перебежками по одному.

Неожиданно взвилась осветительная ракета, и кто-то из бойцов, падая на землю, загремел коробкой с патронами. И сразу темноту прорезали огненные трассы вспышки выстрелов. Фашисты открыли беспорядочный, но довольно сильный огонь из пулеметов и автоматов.

Мы замерли, стараясь не шевелиться. Неприятное ощущение испытываешь, лежа под таким огнем. Кажется, что огненные спицы, распарывая ночную темь, ищут тебя и вот-вот проткнут, приколют к земле. И только уверенность в том, что враг тебя не заметил, а просто переполошился из-за нечаянного звука и палит наугад приводит к нужному решению.

— Ползком вперед! — шепотом подаю команду. Стрельба не прекращалась, и у самого дома ранило бронебойщика Нурматова. Товарищи помогли ему добраться до первого подъезда и там сделали перевязку.

У входа нас окликнул Черноголов, стоявший на посту. Ему ответил старшина.

Оставив бойцов на лестничной клетке, Воронов и я спустились по ступенькам вниз. По узкому темному коридору мы прошли к стене, где виднелось отверстие, из которого лился слабый свет. Через это отверстие проникли в большое подвальное помещение. Здесь горела керосиновая лампа, освещавшая закопченные стены, посредине стоял большой, похожий на верстак, стол. На широкой железной койке в углу были в беспорядке набросаны одеяла, подушки, перина, грязные простыни. На столе лежал ящик с патронами, возле него — около десятка ручных гранат. Всюду возле стен валялись различные домашние вещи, весь пол был усыпан клочками бумаги и стреляными гильзами.

Нас встретил невысокий худощавый сержант в щеголеватой коричневой кубанке и полинявшей пропыленной гимнастерке.

— Командир отделения сержант Павлов, — молодцевато доложил он.

— Будем знакомы, — я назвал свою фамилию и объяснил, с какой целью мы прибыли.

— Это хорошо. А нам, значит, возвращаться в роту?

Я уловил в этом вопросе оттенок недоумения: дескать, как же так, заняли дом, а теперь на готовенькое приходят другие?

— Нет, сержант, — успокоил я Павлова, — дом будем оборонять вместе.

— Ну и отлично! Мы уже давно ждем подмоги. Домина-то вон какой, а нас всего четверо. Теперь веселее будет.

Я познакомил Павлова с Вороновым и Рамазановым, приказал старшине накормить бойцов, а затем немедленно возвращаться в роту вместе с раненым Иурматовым. Павлова попросил показать нам расположение подвалов и верхние этажи. С нами пошли Воронов и Рамазанов. В развалинах торцовой части стоял с автоматом молодой солдат.

— Рядовой Александров, — четко доложил гвардеец и коротко сообщил, что по ту сторону площади слышен галдеж фашистов.

— Присматривайся получше, если что — сразу сигналь, — сказал Павлов.

Осмотрев верхние этажи, мы спустились в подвал. Здесь и были выбраны позиции для станкового пулемета и ПТР. Воронов и Рамазанов ушли за бойцами. Показывая комнаты дома, Павлов рассказал:

— Мы здесь уже третий день оборону держим. Когда я первый раз получил задание разведать дом, нам не удалось пробраться сюда. Двоих товарищей потеряли. Вторично пошли на задание вчетвером, шума было меньше, пробрались без потерь. Здесь среди мирных жителей оказался санинструктор нашей роты Калинин, его я тогда отправил с донесением к ротному, с тех пор и ждем подкрепления. Теперь нас вон сколько, пусть сунутся гитлеровцы.

В котельной, куда мы проникли через отверстие в стене, я увидел пожилую женщину с ведром в руках.

— Кто это? — спросил я у сержанта.

— Гражданские. Их тут немало. Эвакуироваться не успели, вот и ютятся здесь.

— А где размещаются?

— Вот здесь, — он кивнул головой в сторону капитальной стены. — В первом и во втором подъездах тоже живут женщины, одна там с грудным ребенком.

— Лишние окна и двери подъездов надо чем-то закрыть. Все поменьше пуль да осколков будет сюда залетать. Ящиков мы тут не найдем?

— Не только ящиков, здесь и сундуков много, — ответил Павлов. — Так что если ящиков не хватит, сундуки в ход пойдут.

На этом и порешили. Обошли подвал, дали задание бойцам замуровать окна кирпичами и ящиками с песком. К середине ночи эта работа была закончена, и бойцы, свободные от наряда, легли отдыхать. На рассвете я еще раз обошел здание. Его подвал состоял из четырех отсеков, изолированных друг от друга капитальными стенами. Цокольный окна напоминали амбразуры с довольно широким сектором обстрела (думали ли когда-нибудь строители этого дома, что их труд будет оцениваться с такой точки зрения!). В первом и четвертом отсеках были деревянные перегородки. Здесь, очевидно, семьи работников облпотребсоюза, жившие в этом здании, складывали свой скарб. И сейчас тут еще валялось немало старых вещей, железная и стеклянная посуда, деревянные ящики.

Между вторым и третьим подъездами был особый ход в подвал со стороны Солнечной улицы. Здесь стоял отопительный котел, от него во все стороны расходились поржавевшие трубы. Во всех секциях подвала у южной стороны находились изолированные подвальные комнатушки (в них-то и ютились женщины, старики и дети).

Четыре подъезда дома были обращены на Солнечную улицу. А западная торцовая и северная стены выходили на площадь. Снаружи, да и внутри дом был уже сильно изранен минами и снарядами, особенно западная часть. Но потолочные перекрытия на всех четырех этажах оставались почти нетронутыми, и это обеспечивало прочность здания.

С четвертого этажа можно было вести наблюдение не только за площадью, но и за прилегающими к ней развалинами. Когда я забрался сюда, мне окончательно стало ясно, почему наше командование придавало большое значение этому дому. Он как бы вклинивался в расположение фашистских частей и становился важным тактическим объектом не только в системе обороны нашего полка, но и дивизии.

По обстановке, а она была крайне тяжелой, нетрудно было догадаться, что противник в этом районе любой ценой будет стремиться прорваться к Волге. Если бы ему это удалось, дивизия оказалась бы расчлененной на две части.

Нашими соседями слева и справа были гитлеровцы. Лишь в сторону Волги, к зданию мельницы, хотя и сильно простреливалась вражеским огнем, оставалась полоска нашей земли.

Метрах в пятнадцати от дома на северо-запад я увидел подвал (судя по разбросанным возле него железным бочкам, здесь когда-то было бензохранилище). В дальнейшем он сослужил нам хорошую службу.

На первом этаже возле ручного пулемета я увидел пожилого гвардейца среднего роста. Это был ефрейтор Глущенко. Он внимательно смотрел на площадь, и багряные блики от горевших зданий играли на его мясистом носу, рыжеватых усах и такой же бородке. По рассказам Павлова я уже знал, что это очень исполнительный боец, относящийся к каждому поручению, каким бы незначительным оно ни казалось, со всей серьезностью. В движениях его крепкого, даже несколько грузного, тела чувствовалась, несмотря на немалый возраст, ловкость хорошо натренированного солдата. За его плечами было уже две войны — империалистическая и гражданская.

Глущенко сообщил, что с северо-западного на правления слышен гул моторов, наверно, фашистские танки.

— Хорошо, товарищ лейтенант, что нас в этом доме теперь больше. Когда вчетвером мы тут отбивались, иной раз страшновато становилось. Конечно, мы поклялись не отступать отсюда, но мало нас было. Перебьют всех и опять фашисты домом завладеют. Посмотрели бы вы тогда на нашего сержанта (молодец хлопец, с таким воевать можно!). Фрицы наступают, а он кричит им: «Не пройдете, гады, тут гвардейцы стоят!» И гранатами, гранатами… Теперь, я так думаю, — не видать гитлеровцам этого дома никогда. Вон нас сколько сейчас!