Дом тихой смерти (сборник)

Журналист хотел было ей возразить, но передумал, сочтя бесполезной дискуссию с бабой, и обратился к Баксу, чтобы переменить тему разговора:

— Я узнал, что вы тоже из Варшавы, приятно встретиться с земляком. Нравится ли вам здесь?

Желая закончить неприятный разговор с пани Ковалик и обратясь поэтому к Баксу, Милевский угодил из огня да в полымя. Бакс никогда не считался с условностями, вот и теперь на вопрос журналиста он ляпнул:

— Город и пансионат ничего себе, море великолепно, и мне бы здесь понравилось, но когда я подумаю о том, что ночью меня могут попытаться задушить, сразу становится не по себе. Видите ли, меня еще никогда не душили…

В ответ на такое заявление последовала немая сцена. Свой вопрос Милевский задал по-польски и ответ получил на том же языке, но иностранцы догадались, что произошло нечто экстраординарное, ибо все присутствующие поляки были явно ошарашены тем, что сказал новый постоялец «Альбатроса». Все они уставились на Бакса, выпучив глаза и открыв рот. Все, за исключением студентки.

«Странно ведет себя эта девушка, — подумал Бакс. — На набережной мое замечание испугало ее так, что она не могла этого скрыть, а тут делает вид, что не слышит».

На бестактное замечание Бакса счел своим долгом прореагировать медик:

— Ваши опасения беспочвенны, мой дохогой. Делом занялись следственные охганы, и у нас есть все основания полагать, что в самом скохом вхемени они хазгадают эту мхачную загадку.

«Редкий болван», — оценил про себя Арт этот образец красноречия молодого врача.

— Не знаю, не знаю, — возразил ему журналист, хотя и не сделал попытки избежать неприятной темы. — Я, знаете ли, не испытываю такого, как вы, доверии к нашим, как вы их охарактеризовали, следственным органам. Вы согласны со мной? — обратился он к Баксу.

«И что он прицепился ко мне? — рассердился Арт. — Ну погоди, я тебе отвечу». И вслух произнес:

— Я целиком согласен с вами. Буквально это самое я собирался сказать. Я тоже считаю, что эта… шахматная загадка слишком сложна для умов сотрудников нашего уголовного розыска.

Теперь вздрогнул журналист, захлебнулся вином, а его смуглое лицо покрылось бледностью. Однако он тут же взял себя в руки и задал вопрос, который просто не мог не задать всякий человек, услышав высказывание Арта:

— Вы о чем? Не понимаю, что общего шахматы имеют с преступлением?

— Да ни о чем, так просто сказалось. Ведь я разговаривал с вами, пан редактор, а для всякого телезрителя ваша особа обязательно ассоциируется с шахматами.

— А, вот в чем дело! — улыбнулся журналист, показав в ослепительной улыбке такие великолепные зубы, каким мог бы позавидовать любой американский киноактер. — А вы сами играете? — осведомился он явно просто из вежливости, хотя его взгляд оставался настороженным.

— Немного, зато очень люблю шахматные задачи. Много часов я провел в раздумьях над вашими шахматными композициями в журнале «Шахматы». Должен сказать, очень интересные задачи, сделаны с большим искусством, и разгадать их трудно, ох как трудно.

— Благодарю вас, я занимаюсь этим уже многие годы, составление шахматных задач доставляет мне удовольствие и… дает кусок хлеба. А вы что же, так и не пробовали играть?

— Играю сам с собой, и всегда проигрываю, хе-хе-хе. Играть по-настоящему вряд ли научусь, ибо в состоянии предвидеть лишь три хода вперед, на большее я не способен.

— Как хорошо, что вы не играете! — заметила Вожена. — Значит, я могу рассчитывать на ваше общество, когда всех остальных опять охватит это безумие.

Детектив притворился удивленным. Хотя актером он был плохим, изобразить удивление ему не составило труда при его глуповатой внешности. Во всяком случае, журналист счел своим долгом объяснить новенькому, что имеет в виду пани Вожена.

— Видите ли, мы тут в прошлом году проводили шахматный турнир. Приз турнира учредил наш гостеприимный хозяин — серебряный кубок и бутылка коньяка «Наполеон», купленная, впрочем, нами самими в складчину. Остроумно, не правда ли? В этом году мы хотим опять провести такой же турнир, может быть, и вы примете в нем участие?

— Что вы, где мне играть с сильными игроками! К тому же я не участвовал в складчине, так что спасибо за предложение. Откровенно говоря, у меня другие планы, я приехал сюда не только отдохнуть, но и поработать — заняться изучением шведского языка. Видите ли, в следующем году мне светит длительная командировка в Стокгольм…

— Ого! Хорошее дело!

— Пустяки, я привык. А главное, пан редактор, вы слышали, что сказала панна Чедо? Если сказано было всерьез, я готов отказаться не только от шахмат, но и от шведского!

— Вот это, я понимаю, аргумент! Хотя и сомневаюсь, что вы в состоянии овладеть за месяц языком нашего северного соседа.

— Попробую. И думаю, что буду иметь возможность также понаблюдать за интересными партиями вашего турнира, когда я прискучу панне Чедо.

— В таком случае заявляю, что ни одной партии вы не увидите!

— Смотри, Вожена, — с шутливой угрозой обратился к девушке Милевский. — Если ты так ставишь вопрос, я, пожалуй, откажусь от участия в турнире.

— А это твое дело. Если ты рассчитывал, что я намерена провести отпуск в одиночестве, одна гулять по набережной, одна загорать на пляже…

— В таком случае пусть решает большинство. — Милевский посмотрел на иностранцев.

— Без вас турнир очень много потеряет, — заявил старший из братьев Свенсонов.

— К тому же вы являетесь его фаворитом, — поддержал брата младший. — Уже в прошлом году кубок должен был достаться вам.

— Разве вы не выиграли? — притворился удивленным Арт.

— К сожалению, я проиграл… пани Рожновской.

— Что?! — вскричал Бакс, стараясь, чтобы в его голосе как можно искреннее прозвучали и недоверие, и удивление, и возмущение. — Вы, один из лучших польских шахматистов, проиграли женщине?

В ответ Милевский выдал одну из своих профессиональных улыбок телезвезды, правда, на сей раз несколько вымученную:

— Что ж, я всегда был джентльменом. А если серьезно, пани Рожновская была очень сильной шахматисткой. В нашем турнире она не проиграла ни одной партии, а я могу вас заверить, что наши скандинавские друзья тоже сильные игроки. Да и остальные участники турнира не хуже — я имею в виду присутствующих здесь пана Боровского и нашего славного художника Ковалика.

Произнося фамилию последнего, журналист позволил себе допустить чуть заметную ироническую интонацию.