Дом в глухом лесу

Сквайр несколько опешил. Вот вам, что называется, закавыка, да еще какая неожиданная! Вот верный слуга семьи ревностно исполняет свой долг, свято блюдет пожелания обожаемого прежнего хозяина, девятого сквайра Далройдского, – а вот сын Ральфа Тренча, куда менее популярный десятый сквайр, требует, чтобы преданный челядинец нарушил слово во имя интересов сына. Загвоздка не из малых; и сквайр отлично это понимал.

– Похоже на то, Смидерз, что я поставил вас в крайне неловкое положение, – признал Марк.

– Да, сэр.

– Однако ж, – продолжал, нимало не смущаясь, Марк, – могу вас заверить, что теперь, когда отец пропал без вести, а его титул и земли законным порядком отошли ко мне, я имею полное право освободить вас от любых и всяких обязательств, сопряженных с вашей службой у отца, и, конечно же, надеюсь от души, что вы сочтете возможным мне поспособствовать. В любом случае я чту вашу преданность отцу и ценю ваши многолетние труды на благо нашего семейства. Вы – славный малый, Смидерз, лучше и не бывает; вы – сердце и душа этого дома. Однако держу пари, будь мой отец здесь и знай он о нынешних обстоятельствах, он сам охотно освободил бы вас от данного слова. Ну вот, а теперь сами судите.

– А что это за нынешние обстоятельства, сэр?

– Я разумею все эти невыносимые ночные кошмары, одолевающие столь многих обитателей деревни, вас в том числе; и чертовски загадочную гибель нашего тупорылого приятеля Косолапа; и двух призраков, что мы с мистером Лэнгли повстречали у Далройдской пристани; и семейство мистера Уинтермарча из Скайлингден-холла с его странными предпочтениями в выборе домашних любимцев. Мы с мистером Лэнгли убеждены, что все эти явления так или иначе связаны между собою. Ставлю пятьдесят гиней, что так. И я уверен: исчезновение моего отца тоже имеет к ним самое прямое отношение.

Мистер Смидерз объявил, что и сам усматривал тут некую связь, хотя от подробностей воздержался.

– Вот поэтому, Смидерз, вы просто обязаны рассказать нам все, что знаете о событиях того утра в Далройде и о причине несчастья, поскольку, возможно, все это поможет нам объяснить внезапное исчезновение моего отца.

Дворецкий вроде бы успел примириться с мыслью о том, что, дабы угодить сыну, придется навлечь на себя недовольство отца. Однако отец, при всем к нему почтении, давно скончался, а ситуация сложилась критическая; так что сын при всей своей сварливости и мрачности одержал-таки верх.

– Утро выдалось, как я уже сказал, сэр, холодное, – начал дворецкий, собираясь с силами перед лицом задачи столь трудной. – В кухне развели огонь, но и тогда морозные узоры на окнах растаяли не сразу. Когда я встал, обнаружилось, что ваш отец уже ушел из дому, даже не позавтракав, чего за ним отродясь не водилось: спозаранку он неизменно воздавал должное кофе с гренками. Позже, пока я исправлял свои служебные обязанности, с улицы донесся крик. С трудом держась на ногах и опираясь на руку доктора Холла, по черной лестнице в кухню поднялся ваш отец: лицо его было покрыто смертельной бледностью, а из раны в плече хлестала кровь, в точности как вы описали. Доктор распорядился, чтобы я посодействовал ему при перевязке: как я уже имел честь сообщить, рана выглядела весьма удручающе. То немногое, что я узнал относительно причины несчастья, сэр, я постиг только из уст вашего отца и доктора тем же утром: что-то я услышал краем уха, что-то мне сообщили напрямую. Повторюсь, тем же утром и не иначе, сэр, ибо впоследствии джентльмены об этом не заговаривали. И тем же утром ваш отец, едва шевеля губами от боли и слабости, умолил нас никому и ни за что не открывать, что в Клюквенных угодьях состоялся поединок чести, и он, Ральф Тренч, потерпел поражение.

– Эгей! Дуэль? – воскликнул Оливер, оглядываясь на Марка.

Дворецкий торжественно закивал.

– Знали о ней лишь сами противники и их секунданты. Ранним утром дуэлянты сошлись в Клюквенных угодьях и сразились на шпагах. Насколько я понимаю, все произошло очень быстро. Ваш отец был ранен и возвратился в Далройд вместе с доктором Холлом, что состоял при нем секундантом. А второй джентльмен не получил и царапины.

– Кто же он был? – вопросил Марк с яростной настойчивостью. – И из-за чего они дрались? Во имя чьей чести?

– Понятия не имею, сэр, – извинился дворецкий. – Мне о том не сообщили, да и впоследствии ничего не прояснилось; все это дело старательно замалчивали. Возможно, ваша матушка узнала подробности, но только не я. Я рассказал вам все, что знал, сэр, – что ваш отец сквайр сразился тем утром на поединке чести, был побежден и скорее всего расстался бы с жизнью, если бы не доктор Холл.

Выслушав Смидерза, Марк надолго уставился в пространство. Обрывки смутного полузабытого воспоминания, пробужденные к жизни голосом из колодца, терзали его и мучили своей недосказанностью. Перед глазами его вновь оживала та сцена в кухне, он снова видел и слышал глазами и ушами ребенка: душераздирающие стоны отца, слезы матери, ужас в лице экономки, доктор Холл, невозмутимо оказывающий пациенту первую помощь, успокаивающее присутствие Смидерза. Как, должно быть, тяжко пришлось тем утром его родителям, причем каждый страдал по-своему, что за муки пришлось им выдержать! Вспомнил Марк и то, как из его собственных глаз брызнули огромные горячие слезы и потекли по щекам, смешиваясь с отцовской кровью на каменных плитах пола.

Но почему? Что за оскорбление повлекло за собою поединок? Кого вызвал на дуэль отец – или кем был вызван сам?

Мистер Смидерз решил, что не его дело – выяснять подробности, тем более после того, как Ральф Тренч обязал его хранить тайну. После того свежего, холодного утра вся эта история старательно замалчивалась, сообщил дворецкий, и, похоже, не прояснится и сегодняшней лунной ночью; даже дворецкому нечего было добавить, кроме разве того, что спустя несколько месяцев после трагического происшествия девятый сквайр Далройдский исчез.

Обогатившись этими сведениями, джентльмены оставили незаменимого Смидерза наслаждаться обществом трубки, «круглоголовых» и «кавалеров» [32] и возвратились в библиотеку.

– Послушай, Нолл, ну разве не говорил я тебе, как похож на старикана Боттома наш деревенский доктор: за этой его безмятежной маской таится целая вселенная секретов! Как видишь, я не ошибся.

Оливеру оставалось лишь согласиться.

– Разумеется, пациенты поверяют ему все свои тайны; уж такая у него профессия. А теперь скажи, пожалуйста, что ты думаешь по поводу своего отца и этого «поединка чести»?

32

«Круглоголовые» и «кавалеры» – прозвище пуритан и роялистов соответственно, сражавшихся друг с другом в период Английской буржуазной революции; здесь речь идет о персонажах романа «Вудсток». (Прим. перев.)

– Кое-какие детали для меня по-прежнему загадка, однако сомневаться не приходится: версия моя очень близка к истине, – ответствовал сквайр. И в свой черед пересказал Оливеру свои предположения: мистер Ральф Тренч, будучи отцом ребенка мисс Марчант – сводного брата или сестры самого Марка, – был вызван на дуэль человеком, который каким-то образом выведал позорный секрет. Эти двое сразились в защиту чести девушки – или, скажем, чести сквайра, во всяком случае, того, что от нее оставалось. – Возможно, именно поэтому отец и запретил упоминать об этом деле. Он принял вызов, проиграл поединок и счел себя опозоренным. Надо думать, прежде чем скрыться в неизвестном направлении, матери он кое-что все-таки рассказал. Ох, если бы мне ее выслушать! Что за острую, непереносимую боль наверняка причинила ей отцовская исповедь, – горько посетовал сквайр, – а я-то ничего об этом не знал!

– А как ты думаешь, кто его вызвал?

– Ха! Отличный вопрос, Нолл. По всей видимости, кто-то, кто знал девушку и считал своим долгом защитить ее.

– Может, ее отец?

– Вряд ли. Викарий в жизни не одолел бы в поединке одного из Тренчей, ни за что и никогда! Кроме того, эти ваши преподобные джентльмены к дуэлям не то чтобы склонны; уж слишком они дорожат своим славненьким, чертовски уютным бенефицием. И если память мне не изменяет, дуэли противоречат их доктринам и догматам – тем самым, что доверчивые олухи прихода почитают за прописные истины. Нет, держу пари, это не кроткий агнец-викарий! Здесь постарался некий отменный боец, фехтовальщик в превосходной форме, ведь отец мой всегда отличался крепостью и выносливостью – вплоть до того утра.