Дом, в котором меня любили
Шрифт:
Я вновь ощутила прикосновение ледяной руки и чужое дыхание на своем лице. Мои попытки его оттолкнуть, яростные удары ногами и беспорядочные движения руками, мой подавленный крик, когда грязная ладонь закрыла мне рот. Те ужасные мгновения, в которые я поняла, что сопротивляться бесполезно и что он добьется желаемого. У меня есть только один способ бороться с этим кошмаром — написать вам все. Я так измучена, любовь моя. Я хочу, чтобы наступил конец. И я знаю, что он близок. Однако необходимо еще многое вам рассказать. Нужно привести свои мысли в порядок. И я боюсь, что только увеличу ваше смущение. Мои силы на исходе. Я слишком стара, чтобы жить в таких условиях. Но вы-то знаете, что ничто и никогда не заставит меня покинуть этот дом.
Сейчас я чувствую себя немного лучше. Несколько часов сна, как бы коротки они ни были, вернули мне силы. Настало время рассказать вам о моей борьбе против префекта, о том, что я предприняла. Я хочу рассказать вам о том, что я попыталась сделать, чтобы спасти наш дом. Год тому назад, когда пришло это письмо, я заметила, что соседи реагировали на него по-разному. Только мадам Паккар, доктор Нонан и я решили продолжать борьбу.
В прошлом году, несмотря на успех Всемирной выставки, ветер стал менять направленно. Ореол славы префекта значительно поблек. За пятнадцать лет ужасных разрушений неудовольствие
11
Пикар Луи Жозеф Эрнест(1821–1877) — французский политический деятель, правый республиканец, по профессии адвокат. В 1870 году был министром финансов в «правительстве национальной обороны», в 1871 году — министром внутренних дел в правительстве Тьера; один из палачей Парижской коммуны.
12
Ферри Жюль(1832–1893) — французский политический и государственный деятель. Адвокат, публицист. В 1869–1870 годах — один из лидеров республиканской оппозиции в Законодательном корпусе.
Первая ошибка касалась нашего Люксембургского сада. (Мой горячо любимый, как бы вас все это возмутило! Я легко могу себе представить вашу реакцию, если бы за чашкой утреннего кофе вы прочли в газете зловещий декрет, написанный как ультиматум.) Был холодный ноябрьский день, и пока я проглядывала газетные новости, Жермена разводила огонь в камине. Люксембургский сад будет урезан на десять гектаров, чтобы улучшить движение по улице Бонапарта и улице Феру. Прекрасный питомник в южной части садов будет уменьшен в силу тех же причин. Я поспешно вскочила, чем вызвала удивление Жермены, и бросилась вниз, к моей цветочнице. Александрина ожидала в это время важную поставку.
— Не вздумайте сказать, что вы и сейчас согласны с префектом, — недовольно проворчала я, сунув газету ей под нос.
Я была в такой ярости, что едва не топала ногами. По мере чтения статьи Александрина менялась в лице. Она ведь горячо любила природу.
— О, это ужасно! — воскликнула она.
В тот день, несмотря на холод, недовольные собрались возле ворот сада в начале улицы Феру. Я тоже пришла туда вместе с Александриной и месье Замаретти. Очень быстро собралась настоящая толпа, и потребовалось присутствие жандармов для сохранения общественного порядка. Студенты скандировали: «Люксембургский сад должен жить!» Среди присутствующих лихорадочно распространялись петиции. Неловко, не снимая перчаток, я подписала, кажется, три петиции. Нас воодушевляло, что парижане всех возрастов и всех сословий собрались на защиту своего сада. Возле меня одна элегантно одетая дама обсуждала событие с каким-то лавочником. Мадам Паккар вместе со служащими гостиницы тоже были здесь. Мадемуазель Вазембер пришла под руку с двумя кавалерами. И издалека я заметила прелестную баронессу де Вресс и ее супруга. Их дочки шли в сопровождении гувернантки.
Теперь улица Вожирар была черна от народа. Как, скажите на милость, мы вернемся назад? К счастью, рядом с Александриной и месье Замаретти я была в безопасности. Все, кто был не согласен с префектом, пришли туда. Какое прекрасное чувство! Он услышит о нас завтра утром, когда вместе со своей командой будет просматривать газеты в поисках своего имени, потому что ходила молва, что это его первое занятие по утрам. Он услышит о нас, когда у него на столе начнут скапливаться наши петиции. Как он тогда посмеет урезать наш сад? С этим местом, с его дворцом, фонтанами, большим бассейном, статуями и цветниками нас связывают совершенно особые, личные узы. Этот мирный сад являлся символом нашего детства, нашей памяти. Мы слишком долго потакали ненасытным амбициям префекта. На этот раз мы воспротивимся. Мы не позволим ему прикоснуться к Люксембургскому саду.
Несколько дней подряд там собиралась все более многочисленная толпа. Все множились петиции, и в газетах появлялись статьи, жестко критикующие префекта. Студенты подняли бунт, сам император был вынужден столкнуться с толпой, когда он приехал, чтобы присутствовать на спектакле в театре «Одеон». Сама я этого не видела, но обо всем узнала от Александрины. Она сообщила мне, что император выглядел смущенным. Он, не снимая пальто, задержался на несколько минут на ступенях лестницы, послушал, что говорят люди, и с важным видом покачал головой.
Через несколько недель мы с Александриной прочли, что в декрет были внесены поправки, так как император приказал префекту пересмотреть намеченные планы. Мы были без ума от радости. Но — увы! Наше счастье длилось недолго. Сады все равно будут искалечены, но не столь драматично, как это предусматривалось ранее. Питомник был обречен. Наша победа была обманчивой. А потом, как только немного успокоилось дело, связанное с Люксембургским садом, возникло новое, еще более мерзкое. Я с трудом нахожу верные слова, чтобы рассказать вам об этом.
Верьте или не верьте, но отныне префект был одержим навязчивыми идеями, связанными со смертью. Он был убежден, что прах, образующийся при гниении трупов на парижских кладбищах, заражает воду. Из соображений санитарии, префект рассчитывал закрыть кладбища, расположенные в городской черте. Теперь надлежало перенести покойников в Мери-сюр-Уаз, возле Понтуаза, в тридцати километрах отсюда, на огромное кладбище, нечто вроде современного некрополя. Префект предусматривал траурные поезда, которые отправлялись бы со всех парижских вокзалов. Члены семьи должны сидеть рядом с гробом своего усопшего, который будет перезахоронен в Мери. Это было столь чудовищно, что сначала я не могла даже шевельнуться, чтобы спуститься показать газету Александрине. Я просто не могла двинуться с места. Я думала о вас, мои дорогие усопшие, о вас, о Батисте, о маменьке Одетте. Я видела себя едущей на ваши могилы в скорбном поезде, задрапированном черным крепом, заполненном людьми в трауре, факельщиками и священниками. Я думала, что разрыдаюсь. Вероятно, так и случилось. По правде говоря, не было нужды показывать статью Александрине. Она ее, конечно, уже прочла и считает, что префект прав. Она уповала на полную модернизацию водоснабжения и полагала, что хоронить умерших за пределами города правильно. А я была слишком расстроена, чтобы ей возражать. Где похоронены ее близкие? Убеждена, что
не в Париже.Большинство парижан были скандализированы, как и я. И их недовольство еще усилилось, когда префект объявил, что кладбище Монмартр подвергнется изменениям. Для сооружения опор нового моста, который пройдет над кладбищем, должны быть перенесены десятки захоронений. Разгорелась полемика. Газеты грели на этом руки. Противники префекта не жалели яда. Фурнель [13] и Вейо [14] писали хлесткие блестящие памфлеты, которые вам, конечно, понравились бы. Разрушив дома тысяч парижан и вынудив их переехать, префект решил переместить теперь и покойников. Святотатство! Весь Париж негодовал. Все понимали, что префект вступил на опасный путь.
13
Фурнель Франсуа-Виктор(1829–1894) — французский писатель, писал под псевдонимом Бернадиль критические и юмористические фельетоны в газете «Francais».
14
Луи Вейо(1813–1883) — французский журналист и писатель.
Последний удар был ему нанесен публикацией в газете «Фигаро» очень трогательной статьи, которая вызвала у меня слезы на глазах. У некой мадам Одуар (одна из тех дам, что пишут смело, совсем не так, как графиня де Сегюр в своих милых сказочках для детей) могила сына была на Монмартре. Арман, у нас с ней было одинаковое безмолвное горе, и ее слова навсегда врезались в мое сердце: «Господин префект, все народы, даже те, кого мы называем варварами, чтят своих мертвых».
Император не вступился за своего префекта. Ввиду такой яростной оппозиции через несколько месяцев от проекта отказались. Впервые префект превратился в мишень. Наконец-то.
Санс, [15]
23 октября 1868 года
Моя дражайшая мадам Роза!
Я никогда не сумею сполна выразить свою благодарность за вашу неоценимую поддержку. Вы единственный человек на земле, кто по-настоящему понял охватившие меня волнение и отчаяние, когда я должна была до конца осознать, что гостиница будет разрушена. Эта гостиница была частью меня самой. Я вложила душу и сердце в это здание, так же как и мой любимый супруг, пока он пребывал в нашем мире. Я вспоминаю тот день, когда я впервые увидела этот дом. Это было темное мрачное здание, притулившееся возле церкви. Уже долгие годы в нем никто не жил, и там пахло мышами и сыростью.
Гастон, мой муж, тотчас понял, что можно из него сделать. У него, как говорится, был острый глаз. Иногда дома бывают застенчивыми, они не сразу обнаруживают свои преимущества. Потребовалось некоторое время, чтобы мы смогли называть этот дом нашим. Но каждый миг, проведенный в его стенах, был наполнен счастьем.
С самого начала я знала, что хочу гостиницу. Я понимала, что это занятие требует непрерывной работы, но это не останавливало ни меня, ни Гастона. Когда мы впервые повесили вывеску на балконе второго этажа, я обмерла от счастья и гордости. Вы ведь знаете, что в нашей гостинице редко пустовали номера. Она была единственным приличным заведением квартала, молва быстро это разнесла, и мы никогда не страдали из-за отсутствия клиентов.
Как я скучаю по своим постояльцам, мадам Роза, по их болтовне, по их верности заведению, по их капризам. Даже по самым эксцентричным. Даже по тем приличным господам, которые приводили девушек для быстрых утех, когда я закрывала на это глаза. А вы помните супругов Рош, которые всегда приезжали в июне на годовщину своей свадьбы? И мадемуазель Брюнри, эту милую старую деву, которая всегда заказывала комнату на последнем этаже, с видом на церковную крышу? Она объясняла, что здесь чувствует себя ближе к Богу. Иногда я удивляюсь, как место, несущее такую защиту, может быть так легко снесено с лица земли?
Я предпочла уехать до того, как улица Хильдеберта будет разрушена. Сейчас я пишу вам из дома моей сестры в Сансе, где я без особого успеха пытаюсь открыть семейный пансион. Я не забыла, как мы вместе боролись, особенно мы с вами и доктор Нонан. Другие обитатели улицы, кажется, легко смирились со своей судьбой. Возможно, им нечего было терять. Возможно, они стремились начать новую жизнь на новом месте. И иногда я думаю: что же со всеми ними стало?
Я понимаю, что вряд ли мы когда-нибудь встретимся с нашими соседями. Как странно, ведь мы всю жизнь ежедневно здоровались друг с другом. Все эти знакомые лица, дома и лавки. Месье Жюбер, поругивающий свою команду, месье Гораций, у которого с девяти часов утра уже начинал краснеть нос, мадам Годфин и мадемуазель Вазембер за работой, похожие на двух задиристых куриц, месье Бугрель, болтающий о пустяках с месье Замаретти, и густой чудесный аромат шоколада, долетающий из лавки месье Монтье. Я столько лет прожила на улице Хильдеберта, сорок, кажется; да нет, сорок пять, и теперь я не могу поверить, что ее больше нет. Я отказываюсь видеть современный бульвар, который ее поглотил.
Мадам Роза, вы решили обосноваться у вашей дочери? Прошу вас, пишите мне иногда. Если вам захочется приехать в Санс повидаться со мной, пожалуйста, сообщите. Это очень приятный городок. Благодатный отдых после трудов, пыли и бесконечного шума Парижа. Мне очень утешительно, что мои клиенты продолжают писать и рассказывают, как они скучают по моей гостинице. Вы ведь помните, как я их баловала. Комнаты были в безукоризненном порядке, обставлены просто, но со вкусом, а мадемуазель Александрина ежедневно поставляла нам свежие цветы, не говоря уже о шоколадках месье Монтье.
Как мне не хватает роли хозяйки, принимающей своих клиентов. И какой был наплыв иностранцев! Я думала, что сойду с ума от одной мысли, что придется закрыть гостиницу в самый разгар Всемирной выставки. Какой ужас, когда рухнуло дело, которому отдано столько лет труда!
Я часто о вас думаю, мадам Роза. О вашей доброте и любезности в отношениях с соседями. О мужестве, с которым вы перенесли кончину супруга. Месье Базеле был настоящим благородным человеком. Я знаю, что он бы не перенес разрушения своего обожаемого дома. Я так и вижу, как вы вдвоем прогуливаетесь по улице. Какой вы были прелестной парой, пока болезнь не лишила его сил. И, Боже милостивый, я помню вашего малыша. Мадам Роза, его никто никогда не забудет. Благослови его Бог и вас тоже. Я надеюсь, что вы счастливы, что перебрались к дочери. Может быть, это испытание сблизит вас наконец. Посылаю вам выражения моей дружбы и мои молитвы и надеюсь, что мы еще увидимся.
15
Санс (фр.Sens) — старинный город во французском департаменте Ионна, в Бургундии, на правом берегу реки Йонна.