Дом

— Ну вот и оно — то, чего нет в Лондоне.

— Красивых девушек?

— «Нет, тупица. Проституток.

— Это была проститутка?

Стефан оборачивается снова, и на этот раз упрямее, не в состоянии поверить, что эта девушка с походкой студентки может быть куртизанкой, пусть даже вот так обутая. А самое главное, удивленный, что она может прогуливаться вот так безмятежно, вовсе не беспокоясь о возможности случайной встречи со стражами правопорядка.

— Но… Здесь это легально?

— Тут все легально: проституция, бордели, эскорт…

— Ну надо же, просто рай!

Взгляд Стефана оживился от внезапного восхищения или настолько же внезапного аппетита, и он провожает девушку глазами до Шёнхаузер-аллее. Именно в этот его взгляд влюбилась когда-то и я. В этот взгляд, которым он одарил меня в первый день нашего знакомства, после того как мы пожали друг другу руки. Удаляясь, я обернулась назад с целью оценить эффект, произведенный моей юбкой на этого слишком взрослого для меня мужчину, — и это был тот самый взгляд. И раз уж мне нравится думать, что этот знак внимания не предназначен исключительно для профессионалок, я прихожу к выводу, что таким образом он смотрит на всех представительниц женского пола, сочетающих в себе развязность и провокацию. На ходячие символы желания, умиротворенные своим всемогуществом и презирающие толпу, преклонившую пред ними колени. Значит, я тоже выглядела так в его глазах до тех пор, пока мой лиризм не развязал мне язык и не побудил проявлять инициативу. Чем ближе мы становились, тем меньше во мне было блеска.

Меня несказанно впечатлил этот почти непристойный взгляд, который никто, кроме меня, не смог бы ни заметить, ни наделить смыслом. От него сегодня осталось только ясное как наяву воспоминание о жаре и необходимости уносить ноги, да побыстрей, пока эффект от моего появления не померк. Теперь же, видя, как те же самые глаза неотрывно следуют за мехами и вызывающими ботфортами, я спрашиваю себя с хладнокровием судмедэксперта: о чем он думает прямо сейчас? Если бы я задала ему этот вопрос напрямик, он ответил бы: «Ни о чем». Однако я бы увидела, как резко меняется выражение его лица, будто бы его насильно выдернули из сна. Только о чем же были эти сновидения? Перед его глазами, должно быть, плывут картинки, на которых она нагая в невообразимых позах. Он представляет все то, что мог бы сделать с ней, если бы купил ее на время. Интересно, думает ли он, хоть самую малость, о том, чтобы привести ее к нам домой?

— Как ты думаешь, она побрита? — вставляю я немного лицемерно, так что он тотчас отмечает это и бубнит в ответ:

— Ты ревнуешь?

— Ревную? Я скорее заинтригована.

В этот момент мы находимся в самом сердце территории беззакония — в плохо освещенной части Пренцлауер-Берг, — чуть в стороне от того места, где проститутки уже начали предлагать свои услуги.

— Так было и на некоторых улицах Парижа двадцать лет назад, — замечает Стефан.

— Куда, думаешь, они идут со своими клиентами?

— Без понятия. В машины? Может быть, у них есть маленькие дешевые квартирки.

Среди них замечаю полную брюнетку, ну очень толстую, втиснувшую себя в корсет. От вида ее телес, выступающих сверху и снизу зажатой талии, меня переполняют страх и веселье. Она мимоходом бросает на Стефана взгляд, зазывной и пренебрежительный одновременно, задерживает внимание на нем не более секунды, а потом снова возвращается к своей целевой аудитории, которая, как я думаю, находится в конце этой улицы и в начале следующей, — какой-то из тысячи мужчин согласится сделать передышку в тепле. Даже не знаю, увидела ли она Стефана по-настоящему. Кто знает, может быть, люди вроде него, которые лишь смотрят, проходя мимо (неважно, с какой настойчивостью они глазеют), спустя какое-то время сливаются в недружелюбную и насмешливую толпу. Толпу, состоящую из людей, которые были бы не против, но не могут себе позволить, которым хотелось бы, но они не осмеливаются, и тех, кому и не хочется, но они все же возбуждаются по дороге домой. Эта толпа не заплатит ни цента за то, что пожирает ее глазами, пусть она и творит чудеса, будучи одновременно укутанной побольше моего и более голой, чем какая-либо статуя. Стиснутая корсетом, натянутым поверх расстегнутого пуховика, вот так она предлагает себя.

— Почему ты никогда не посещал бордель?

— Я никогда не испытывал необходимости идти туда.

— Разве дело в необходимости?

— Скажем, что мне никогда не нужно было платить женщинам. Ты наслышана о моей жадности.

— Значит, все дело в деньгах? Только не говори, что дело именно в них.

— С какой стати я стал бы платить проституткам, если могу найти девушку, которая захочет меня бесплатно?

— Ай, Стефан!.. Ну, не знаю, ради поэзии?

— Меня не особенно возбуждает идея спать с девушкой, когда я знаю, что она согласилась, потому что я заплатил. Если бы ты была мужчиной, ты бы поняла, о чем я.

Я прыскаю от смеха, и от моей нынешней навязчивой мысли мне мерещится, что одна из проституток — миниатюрная блондинка, что смотрит на нас — улыбается мне в ответ.

— Если бы я была мужчиной? Дорогой, если бы я была мужчиной, я не дала бы им выпустить себя из рук.

— Это ты так думаешь.

— Ну ладно, может, не тем, что стоят на улице. Я бы пошла в бордель. Ты не находишь это чудесным? Даже не ходить туда, а просто иметь такую возможность. Представляешь, идешь ты на работу, и тебе вдруг хочется потрахаться, а на твоем пути стоит небольшой бордель, а в нем — пятнадцать хорошеньких девушек, которые…

—.. которым наплевать с кем — со мной или с кем-то еще.

— Положим, это ранее утро, хорошо? Бордель только открылся. Они ведь тоже люди. Может, одна из девушек проснулась утром такой же возбужденной, как и ты.

— Не знаю, получается ли еще возбуждаться, когда занимаешься таким делом.

— Стефан!.. В конце концов, мы же не о машинах говорим.

— Нет, но у тебя нет и малейшего представления о том, что это такое — отрабатывать с десятью мужиками за день. Через какое-то время, думаю, что разум и тело становятся единодушны, и возбуждение становится лишь бонусом, причем исключительно редким. Представь себе, что… Ой, извините, мадам!..

Проститутка, которую Стефан только что чуть не толкнул, — блондинка с ярко-красными губами. Настолько красными, что остальную часть ее белого лица и не заметить на фоне кровавого пятна. «Извините», — повторяет Стефан, немного стушевавшись, в то время как улыбка, подаренная ему в ответ, превращает ее рот в букет красного, белого и розового. Пропуская нас, она отступает назад на своих высоченных каблуках, и, так как этот мужчина, не собирающийся платить женщинам, продолжает пялиться на нее, она специально для него надевает на себя, как маску, умнейшее выражение лица и, наклонив голову в сторону вестибюля серого здания, многообещающим жестом рук, облаченных в перчатки, поправляет свои неприкрытые груди. Это выглядит так умело, что я почти сожалею о том, что он ей отказал.

— Симпатичная, — сдается Стефан.

— Я не могу представить, что можно так мастерски имитировать желание и с такой легкостью вызывать его у других, если сам вовсе забыл о том, что это.

— Желание присутствует, но, обрати внимание, это, скорее, жажда денег.

— Да, но как им удается имитировать так правдоподобно, не произнося ни слова, как удается провоцировать вожделение за долю секунды, да так, что на протяжении какого-то времени любой мужчина забывает, что это игра…

— Это игра.

— Да, но это хорошая игра! Это большое искусство. Или так, или же механизм мужского желания бесконечно глуп, и, чтобы поверить во взаимность, ему достаточно того, чтобы девчонка приподняла свои сиськи.

— Тебе известно, насколько глупы мужчины.

— Хорошо, мужчины глупы, но не настолько же, чтобы…

— Настолько.

— Ах, не раздражай меня, я видела, каким взглядом ты ее провожал.

— Потому что она симпатичная!

— Рада слышать это от тебя. Этим ты доказываешь мою правоту: может, в сущности, их ремесло — просто быть красивыми и желанными, но разница между теми, на которых ты смотришь, и теми, которых игнорируешь, — это душа, которую они вкладывают, чтобы привлечь твое внимание.