Дома стены помогают

Рома снова постучал себя карандашом по зубам. Я подумала: надо будет как-нибудь попробовать постучать карандашом по зубам. Или лучше ручкой? Тогда, может, получится еще звонче?

— Хорошо, — сказал Рома. — Давай тащи своего пуделя. Его, кстати, как зовут?

— Миша.

— Прекрасно. Будем пробовать Мишу.

— А что за роль? — спросила Жанна.

— Минуты на три с половиной.

— Только-то?

— Это немало. Целый эпизод.

— Что же он должен делать?

— Идти с хозяйкой по улице.

— Со мной? — перебила Жанна.

— Нет, — спокойно сказал Рома. — С актрисой. Она будет его хозяйка.

— Со мной, — нехотя произнесла дама в шляпе с перьями.

— Да, с Камиллой Аркадьевной. Он должен идти с нею на поводке, потом внезапно рвануться вперед и броситься на проходящего мимо старика с тромбоном.

— Он тоже будет артист?

— Естественно. В картине все артисты. Сперва твой пудель должен залаять, потом начать прыгать. Вот и все. Как считаешь, твой Миша справится с этим заданием?

— Еще бы, — горделиво ответила Жанна. — Миша может лаять двадцать четыре часа в сутки без отдыха.

— Воображаю, — пробормотала Камилла Аркадьевна, явно стремясь, чтобы все услышали ее слова. Наклонилась, подняла свою Жульку с пола, прижала к себе. Потом, не удостоив нас ни единым взглядом, демонстративно вышла из комнаты.

«Конечно, ей хотелось бы, чтобы ее Жульку сняли», — подумала я.

— Значит, так, — по-прежнему бесстрастно сказал Рома. — Завтра ровно в девять приезжай со своим Мишей. Я закажу пропуск.

— Вас как зовут? — спросила Жанна.

— Роман Петрович.

— Вы тоже помощник режиссера?

— Нет, я директор картины.

— Какой картины? — не отставала Жанна.

— «Крутые перегоны».

— «Крутые перегоны», — почти благоговейно повторила Жанна.

— Стало быть, завтра в девять, — сказал Роман Петрович.

Мы направились обратно, к проходной. Я сказала:

— Если ты не станешь артисткой, может, Миша будет звездой экрана?

Жанна отвечала серьезно, не поняв или не захотев понять моей насмешки:

— Сперва Миша, а потом вдруг случится так, что и я начну сниматься?

Наш классный руководитель нередко говорил, что Жанну можно смело назвать увлекающейся натурой.

Идя со мной по двору студии, она уже строила планы, как Миша прославится в «Крутых перегонах» и его начнут рвать на части, предлагая сниматься в различных картинах, и, конечно, в конце концов, обратят внимание я на нее самое. Она же безусловно фотогенична, обладает актерскими способностями, например, может кого угодно разыграть по телефону так, что ее никто никогда не узнает…

Я прервала поток Жанниных, слов:

— Мы же уже возле проходной…

— Ну и что? — спросила Жанна.

— Старик тебя ждет, ты же обещала адрес дяди…

— Пусть ждет, — сказала Жанна.

Мы приблизились к старику. Жанна сразу же затараторила, не давая ему выговорить ни слова:

— Я только что звонила дяде. Оказывается, он сам заболел, у него грипп с ангиной, и он никого не может принять…

— Жаль, — сказал старик, помрачнев, — а я так рассчитывал…

— Я тоже, — сказала Жанна. — Но ничего, подождем, пока он поправится, тогда я все сразу устрою…

— А он будет ждать, — сказала я Жанне, когда мы вышли из проходной.

— Я что-нибудь придумаю.

— Так нехорошо, я бы не могла так…

— Почему ты бы не могла так? — спросила Жанна.

— Мне жаль его. Он же болеет и надеется, что твои знаменитый дядя его вылечит…

— Мне тоже жаль его, — призналась Жанна.

Несколько шагов мы шли молча. Потом она сказала:

— Давай покажем его твоему папе.

— Моему папе? Он же терапевт, а не хирург и не невропатолог.

— Ничего, он тоже поймет, как надо лечить радикулит. Все врачи понимают такие вещи.

Я покачала головой.

— Что? Чем ты еще недовольна?

— Выдумщица ты, Жанна, просто ужас. Сама заварила кашу, а мне расхлебывай…

— Не тебе, а твоему папе, — резонно заметила Жанна. — А твой папа — он же очень хороший доктор, он же весь наш дом лечит…

Я не стала возражать… Мой папа был человек безотказный, в самом деле соглашался лечить каждого, кто к нему обращался. И, в сущности, наверняка понимал не хуже самых прославленных профессоров, как следует лечить радикулит.

* * *

На моем письменном столе стоит глиняный лев с зелеными глазами, подаренный некогда Жанной.

Сколько лет прошло с той поры, сколько воды утекло, и как много людей бесследно исчезло из моей жизни.

А вот глиняная, непрочная безделушка оказалась самой что ни на есть прочной. Правда, от старости лев стал темно-коричневым, почти шоколадным, и львиная грива утратила свой неправдоподобно розовый цвет.

Когда-то мне казалась странной эта ненатурально розовая грива. А теперь, став значительно старше, я поняла: такую гриву мог придумать только настоящий художник. Ведь у подлинного художника иное видение, чем у нас, обыкновенных людей. Для него и снег бывает не белым, а голубым, даже сиреневым, и листья ему порой кажутся синими…

Своего льва художник представил себе, наверное, одиноко стоящим где-то на берегу тропического озера, в глубине джунглей.

Медленно всплывает солнце, еще нежаркое, но уже набирающее силу. И лев, обливаемый первыми солнечными лучами, кажется оранжевым, и глаза у него пронзительно зеленые, потому что в них отражены лианы, обвивающие деревья, а царственная грива розовеет на солнце. И я понимаю теперь: розовая грива — это правда, самая доподлинная.

Я сижу за столом, работаю, а лев глядит на меня своими вылинявшими, некогда зелеными глазами.

Прошли годы. Когда-то он глядел на меня, длинноногую, тощую девчонку с жесткими косичками. И теперь все еще продолжает глядеть, может быть, думает: «Как же ты, милая, изменилась!»

А может быть, ничего не думает, ведь неодушевленным предметам этого не дано.

Впрочем, возможно, я ошибаюсь?

Рядом со львом стоит телефонный аппарат. Рука моя тянется к трубке, но я насильно удерживаю себя. Сперва надо кончить работу, а потом уже звонить.

И тут раздается звонок. Кто-то предвосхитил мое желание.