Домашний быт русских цариц в Xvi и Xvii столетиях
Шрифт:
Вероятно за свою вину стольники из чину были отставлены, но вскоре, чрез три дня после допросов, прощены: «апреля в 29 день государь пожаловал, велел им быть по прежнему. Указ великого государя сказал Иван Кирилович Нарышишн Авраму Лопухину».
Котошихин сказывает, что если царице случится куда ехать, то кареты или каптаны (зимние возки) бывают закрыты камкою персидскою, как едут Москвою, или селами и деревнями. Во время пеших выходов около них на все стороны носили суконные полы, чтоб люди их зреть не могли. В церкви они стояли в особых местах, завешанные легкою тафтою; да и в церкви, в это время, кроме церковников бояр и ближних людей, иные люди не бывали. Только одни церковники, в необходимых случаях, видали государыню. Самые необходимые, по уставам церкви, выходы и выезды, напр. в кремлевские церкви и монастыри совершались большею частью ли ранним утром или по ночам, что наблюдалось также и при въездах в монастыри во время отдаленных богомольных походов.
В 1572 г. мая 31 царь Иван Васильевич, приехав с царевичами и царицею Анною (Колтовских) в Новгород, остановился на ночлег в монастыре у Спаса на Хутыне. Он въехал в монастырь часа за три пред заходом солнца, и после обычных церковных встреч обедал там в игуменской келье, в вышке, со всем своим двором, с Новгород, владыкою и со всею монастырскою братьею. Царица приехала в монастырь в первом часу ночи (после солнечного заката). Для ее двора было занято 8 особых келий, «стоять княгиням и боярыням»;
150
И. С. Р. I. III, 174.
Это свидетельство об одной из первых цариц мы можем пополнить подобным же свидетельством о богомольных выездах последней царицы, Евдокии Лопухиных, которая, находясь в заточении, в Покровском Суздальском монастыре, иногда выезжала оттуда, тайно, на богомолье в монастырь Козьмы Яхромского чудотворца (Влад. губ.) Вот что рассказывал на допросе об этих приездах игумен Яхронского монастыря Симон: «Наперед приезжали слуги Покровского монастыря и очищали кельи, где царице стоять; отбирали у пономарей церковные ключи и сказывали монахам, чтоб из келий на время царицына приезда не выходили. Царица въезжала в монастырь в карете за стеклами, после полуден; ехала прямо к соборной церкви и входила в церковь ограждена красными сукнами, скрытно. Игумен и монахи никогда ее не видали. Она слушала вечерню, а после подъезжала к кельям, в которых стаивала, в карете ж закрыта, и в кельи вступала ограждена сукнами. — В ночное время входила в церковь и отправляла всенощное пение (заутреню) и литургию, а бывало ли молебное пение, того ни игумен, ни монахи не знали, потому что в церкви в то время не были, никого близко к церкви не подпускали. Службы отправляли приезжие с царицею попы, а на крылосе пели приезжие ж с нею монахини. После обедни игумена и братью в трапезной церкви царица кормила своим привозным столом, пища была: рыба, питье — мед. Потчивали служители царицы. После стола, когда монахи шли из трапезы домой, по кельям, те служители указывали им, чтоб они кланялись за стол царице к ее кельям и они кланялись по трижды в землю и поклонясь, расходились по кельям. В той же трапезе делили и деньгами, игумену давали по гривне, братьям по 6 денег. Игумен на приезде царицы в навечерии подходил к ней с хлебом и стоял у крыльца; и по докладу дневальных, тут всегда стоявших, пускали его в сени, а в сенях по приказу царицы принимали у него хлеб монахини. А в другой приезд пущен был пред нее царицу, и она его спрашивала: какою казною построен в том монастыре иконостас? и он донес, что строен мирским подаянием и келейными своими деньгами. Царица его поблагодарила и отпустила немедленно, а у руки ее он игумен не был. Пря выезде царицы из монастыря игумен с монахами выходили за ее каретою, за монастырь и в след ее кланялись ей царице по трижды в землю и поклонясь, возвращались в монастырь» [151] .
151
Временник М. Общ. Ист. и Др. книга 24.
Хотя это свидетельство относится уже к началу XVIII века (оно взято из дела 1721 г.), тем не менее оно служит точною характеристикою всех тех подробностей и обстоятельств, при которых обыкновенно в течении XVI и XVII ст. совершались монастырские богомолья цариц. Царица Евдокия, оставалась до конца дней представительницею, а сначала и поборницею старинных привычек, старинных обрядов и порядков быта. Очень естественно, что она сохраняла эти порядки даже и: в то время, когда они были в царском быту отвергнуты и совсем забыты.
Но, само собою разумеется, что скрываясь от глаз народа, от всяких общественных, публичных собраний, вообще от людских глаз, царица, как и все другие знатные женщины, не лишала себя любопытства и удовольствия смотреть на публичные действа и собрания, каковы были торжественные церковные действа и крестные ходы, торжественные встречи иноземных послов, торжественные обеды за царским столом и т. п. На церковные торжественные действа, совершаемые обыкновенно в Кремле, она смотрела, потаенно, из окон Грановитой палаты вместе со всем семейством. Туда патриарх обращал к ней крестное осенение и благословение. Так, 28 марта 1675 г., совершив обряд шествия на осляти и возвратившись с собору, патриарх, сседши с осляти, благословил крестом государя и потом осеиил крестом ко Грановитой палате царицу, царевичей и царевен и напоследок, кроме того, осенил руками [152] . Есть такое свидетельство, что царица сматривала из окна своего терема и торжество государева венчания на царство. Когда короновался царь Федор Иванович, его супруга Ирина (Годуновых), по свидетельству Горсея, сидела в своем тереме у окна на престоле, в великолепной одежде, с венцом на главе; кругом ее стояли боярыни; народ, увидав ее, здравствовал ей [153] . Этот терем в то время, по всему вероятию, стоял над сводами царицыной Золотой палаты, где теперь собор Спаса, и таким образом наличною стороною выходил на площадь к большим соборам, так что из окон всегда можно было видеть совершаемые там церемонии. Тот же Горсей рассказывает еще, что когда были привезены им из Англии разные подарки царю и в том числе заморские животные, которых привели и поставили для смотра перед дворцом, именно особой породы белый с черными пятнами бык, лягавые и борзые собаки и два льва в клетках, — то из окон дворца на эти диковины смотрела вместе с царем и царица Ирина.
152
Временник, кн. 24. стр. 77.
153
Сказания Горсея, От. Зап. 1859 сентябрь, 124.
Приемы послов и других лиц, а равно и торжественные столованья в Грановитой палате царица сматривала из особой палатки, нарочно для того и устроенной над входными дверьми этой палаты (т. I стр. 228). Посольские въезды она сматривала из палат над Воскресенскими воротами, в которые обыкновенно направлялись такие шествия во второй половине XVII ст. Для этого палаты всегда убирались сукном. Царица проходила сюда по кремлевской и китайгородской (уже сломанной) стене. Да и вообще должно полагать, что все подобные публичные действа так устраивались и так располагались, что царица из какого либо удобного места всегда могла потаенно их видеть.
Лизек рассказывает, что именно с такою целью государь назначил прием их посольства в 1675 г. в Коломенском дворце. «Царице очень хотелось видеть эту церемонию, говорит Лизек, но как ее любопытство не могло быть удовлетворено, еслиб мы представлялись царю в Палате, для аудиенций назначенной, потому что там не было места, с которого она моглабы смотреть, не быв сама видимою, то царь положил дать аудиенцию в Коломенском замке, отстоящем от Москвы на одну немецкую милю, уверив наперед (а это было необходимо по посольскому этикету), что от этого не произойдет для послов никакого неприличия». Посольство, по назначению, отправилось церемониальным шествием. «Царица завидела нас издали, продолжает Лизек, и чтобы доставить ей удовольствие смотреть на нас как можно долее, прислан ездовой, за которым мы своротили с дороги и поехали дальним путем по открытому полю». Посольство остановилось на отдых перед дворцом,
потом торжественно вступило в царские хоромы. Из окон приемной комнаты смотрел и сам государь с старшим сыном. Посольство было справлено с обычными церемониями. «Царица, находясь в смежной комнате, заключает Лизек, видела всю аудиенцию с постели (быть может с особо устроенного рундука или помоста), чрез отверстие притворенной двери, не быв сама видимою; но ее открыл маленький князь, младший сын (царевич Петр), отворив дверь, прежде нежели мы вышли из аудиенд-залы».Когда, года за три перед этим временем, открыты были в первый раз в Москве «комедийные действа» или театральные представления, то царица точно также смотрела их потаенно, сквозь решетки своей ложи. «Во время представления, говорит Рейтенфельс, царь сидел перед сценою на скамейке; а для царицы с детьми было устроено место, род ложи, из которой они смотрели из за решетки или, правильнее сказать, сквозь щели досок».
Таким образом для царицы, равно как и для всего царского семейства, всякое зрелище бывало доступно. Ни она и ни ее семья со всеми дворовым женским чином не лишались удовольствия поглядеть на то, что творится между мужским чином, как этот чин справляет свои торжества и увеселения публично, на глазах всего народа. Словом сказать, публичная жизнь не была закрыта от их очей. Заботливо скрывались только они сами от очей публики и от всякого общественного «действа». — Но время и обстоятельства, вообще движение той же общественной жизни брали свое и в силу этого движения, царь Алексей видимо, хотя быть может несознательно, стремился раскрыть вековые «запаны и завесы», скрывавшие его царицу, видимо желал переделать вековые решетки, сквозь которые смотрела его царица на человеческий мир; он, как и во всем, передовой человек своего великого сына, передовой человек великой реформы, мало по малу стремился вместо решеток устроить открытое окно.
Так, царица Марья Ильична Милославских, первая его супруга, уже присутствует на торжественных действах по случаю отпуска войск на польского короля в 1654 г. Когда, апреля 23, совершалось отпускное молебствие на рать идущим, она слушала литургию в Успенском соборе среди всего синклита и всех чинов: «а стояла на своем месте, а полевую сторону царицына места стояли боярские и прочия честные жены»… После литургии, когда происходила церемония отпуска воевод, — она стояла также на своем месте за запаною… Во время литургии быть может запана была открыта… По окончании службы патриарх подходил к пей и благословил просвирою. Затем во время пребывания в Москве вселенских патриархов, Паисия и Макария, царица не один раз выходила вместе с государем и детьми, в соборы и другие церкви слушать их торжественное служение. Но запана еще не открывалась. Царица даже в своей домовой церкви Рождества Богородицы слушивала литургию патриаршей службы хотя и вместе с государем, но все еще в притворе [154] , уединенно даже от избранного святительского и домашнего общества. Такую строгость в исполнении стародавних обычаев мы должны приписать в этом случае самой царице, ее благочестивой и богомольной застенчивости, поддерживаемой, без со мнения, ее родством, в среде которого было не мало приверженцев и поклонников старого Домостроя. Сам государь, как мы упомянули, был очень склонен открыть запану, устроенную этим Домостроем, — и вот почему его вторая царица, Наталья Кириловна Нарышкиных, является совсем другим человеком. Воспитанная под влиянием Артамона Матвеева, в среде родства, чуждого застарелых предрассудков, она не обнаруживает в своей жизни староверческой привязанности к уставам Домостроя и ведет себя с большею свободою, конечно не без согласия и не без сочувствия своего супруга. На первом же каком-то торжественном выезде посреди народа она «несколько открывает окно кареты», как повествует Рейтенфельс (1671–1672). Смелый поступок произвел смущение в людях: не могли надивиться такому подвигу. Когда ей объяснили в чем дело, т. е. чего требовал старый Домострой, она с примерным благоразумием уступила, но не надолго. Вскоре она выезжает уже в карете «открытой, по причине присутствия послов, в знак особенной милости, как отмечает Лизек, описывая торжественный же выезд к Троице в 1675 г. В тоже время она не один раз выезжает в подмосковные дворцы в одной карете с царем, стало быть уже непременно в открытой карете и стало быть руководителем таких подвигов является сам же государь. Затем, справляя свои именины, она принимает лично все боярство, чего не бывало, и раздает им из собственных рук именинные пироги, чего так же допрежде не водилось.
154
Доп. к Актам Ист. V, 135.
Шаг за шагом, еще несколько лет и народ мало помалу привык бы к открытой жизни своих цариц. Но в начале следующего 1676 года царь Алексей скончался. Направляемый им ко многим новинам порядок царской жизни должен был на некоторое время замешаться. Сын царя Феодор по любви к новинам вполне достойный своего отца, царствует недолго; при нем новины царской жизни не успевают, так сказать, войти в колею; а потом настают дворские и семейные смуты, среди которых не возможно было и думать о чем либо правильном и прочном. Царица Наталья, оставшаяся без всякой поддержки, сиротою-вдовою, удаляется со сцены в свои вдовьи хоромы. С нею удаляются а вскоре и вовсе погибают, люди нового порядка, Артамон Матвеев и родство царицы, совсем отличное по своему характеру от родства Милославских, которые крепко держались за корни всего старого. Конечно, царевна Софья раскрывает женскую и даже девичью фату, но к сожалению она играет не свою роль; она играет роль царя и под видом только царя, решается вести свои публичные выходы открыто. Ее подвиг все-таки становится и в общественном мнении зазорным, по той особенно причине, что в нем господствуют не европейские, а византийские, не искренние, лицемерные идеи, с которыми можно было идти назад, но идти дальше было уже не возможно. Между тем и история, и жизнь настоятельно требовали ответа на вопрос, созревший с органическою последовательностью: быть или не быть византийским началам, и прямо склонялись к тому, что быть началам европейским. Народные передовые инстинкты прозревали истинный и прямой путь и к нравственной и к гражданской свободе и разом круто поворотили на новую дорогу с этого застарелого и засоренного византийского пути, которому остались верными одни только задние люди, всякие староверы во всяких смыслах.
Мы уже сказали выше, что нравственным идеалом домашнего устройства в допетровском быту было устройство, во многом подражавшее монастырю, что лучший древнерусский дом в этом отношении, был дом, наиболее приближавшийся к такому идеалу. Замкнутость царицына быта, и особенно быта царевен, конечно еще больше способствовали водворению в их хоромах монастырской жизни. Молитва и милостыня — вот исключительная, единственная и достойная стихия этой жизни, руководившая не только помышлениями, но и всеми поступками и подвигами ее деятелей. Келейное, т. е. домовное, и церковное правило и подвиги милосердия, — вот в чем заключалось главное, коренное и неизменное дело этой жизни. Само собою разумеется, что молитва и милостыня, — как основные начала богоугодной и спасительной жизни, являясь делом, по необходимости должны были облекаться в одежду своего века, т. е. принимать формы той культуры или выработки понятий и представлений, какая господствовала в допетровском быту. Неясны будут черты описываемого быта, если мы остановимся на одних лишь словах и не постараемся определить их смысл чертами самого дела. Начала жизни пребывают одни и те же, оттого и называются они началами; но дела, совершаемые во имя начал, бывают различны, потому что всегда вполне зависят от различных бытовых условий века. Так точно и дела молитвы, как и дела милосердия в каждый век имеют свой особый облпк. Благочестие каждого века имеет свои особые черты, тому веку только свойственные, которыми оно и различается, больше или меньше, от благой чести других веков.