Домашний быт русских цариц в Xvi и Xvii столетиях
Шрифт:
Но если сломлены были враги этой радости, если они в тот же час были удалены от государевых очей, то последствия их происков и интриг оставались еще в полной силе. В Вознесенском монастыре они успели водворить такую ненависть к будущей царице, что мать государева, великая старица Марфа Ивановна, клятвами себя закляла, что не быть ей в царстве пред сыном, если Хлопова будет у царя царицею. Что тут было делать, как поступить? Выбор был однако ж ясный. Променять родную мать и притом великую старицу на невесту было невозможно. Это противоречило бы всем нравственным положениям тогдашнего быта; благословение родителей утверждало домы чад, а родительская клятва искореняла их. Родительская клятва в народных представлениях была облечена в такой страшный мифический образ, пред которым ни в каком случае не было возможности стоять твердыми ногами.
Царь смирился, презрел себя Бога ради, не захотел разлучиться с матерью, склонился пред ее любовью, не захотел оскорбить и раздражить человеческое существо матери и сам, все терпя, отказался от нареченной невесты. Это было сделано, по свидетельству летописца, даже вопреки желанию и многим укоризнам со стороны отца, благословлявшего этот брак и хотевшего венчать государя на Хлоповой. Но очень понятно, что и отец не мог сильно настаивать; без сомнения
Спустя неделю после ссылки Салтыковых, 1-го ноября, в Нижний послана к Шереметеву с товарищи грамота, в которой государь вызывал боярина тотчас в Москву, — «а Ивану Хлопову сказалиб, что мы дочь его Марью взять за себя неизволили». Ивану приказано ехать в свою вотчину на Коломну, а Марье Хлоповой с бабкою и дядьями жить по прежнему в Нижнем, а корм давать ей перед, прежним вдвое.
Развенчанная царевна жила в Нижнем до своей кончины. Ей по государеву указу отдан был на житье двор Кузьмы Минина, взятый в казну, как выморочный, после его смерти.
Царевна Настасья Ивановна скончалась в марте 1633 года, через десять почти лет после решительного отказа ей в супружестве с царем, в то время, когда государь был уже женат на второй супруге Евдокеи Стрешневой.
Двор Кузьмы Минина, после ее смерти снова стал выморочным и был отдан государем боярину кн. Ив. Бор. Черкасскому с братом, которые выпросили его на приезд из вотчин людям их и крестьянам [114] .
Великая старица Марфа Ивановна, не соглашаясь на женитьбу сына с Хлоповой, без сомнения в тайне готовила ему невесту по своему выбору. Однако ж прошел еще почти целый год, когда государь склонился на увещания матери и по ее назначению избрал себе в невесты княжну Марью Владимировну Долгорукову, дочь боярина кн. Владимира Тимофеевича Долгорукова, одного из старых родовитых бояр. Летописец упоминает, что государь не желал этого брака и согласился на него, только из послушания матери «аще и не хотя, но матере не преслушав, поят вторую царицу Марью».
114
Акты арх. эксп. III, № 218.
И смотрите же, что Бог делает «сотворшим понасилию» присовокупляет летописатель. В первый день веселия, говорит он, т. е. в день свадьбы, 19 сентября 1624 г., была великая радость, а на второй день царица «обретеся испорчена. Грех ради наших, от начала враг наш диявол, не хотя добра роду христианскому, научи, враг, человека своим дьявольским наущением и ухищрением, испортиша царицу Марью Владимировну; и бысть государыня больна и бысть скорбь (болезнь) ее велия зело, к тогож года в самое Крещение, 6 января 1625 года, предаде свою праведную душу… и погребена со многим плачем в Вознесенском монастыре с прочими царицами».
Кто был виновником этого нового несчастия для государя, кто был строителем этой новой жертвы дворских боярских интриг и козней, нам не известно [115] . «А все то зло сотворилось от злых чаровников и зверообразных человек, восклицает современник этого события, которые нехотят видеть христианского покою и тишины, гнушаются своего государя, гордятся, в послушании и в покорении ему быть не хотят и отнюдь его небоятся, потому что очень милостив он, любит и милует их, все дает им, что ни просят, а они только своевольничают». Кто же эти они? Это все бояре по сказанию современника, который описывая первые годы Михаилова царствования имел полное право воскликнуть: «Таково-то попечение боярско о земле Русской!»
115
В свадебной разрядной записке мы встречаем следующее: у постели новобрачных в чине постельничих к подклету были назначены боярин Феод. Ив. Шереметьев с женою Марфою Петровною и отец новобрачной Влад. Тим. Долгорукой с женою, а ее матерью, Марфою Васильевною. Постельничие бояре стлали также по пути к подклету атласы. Долгоругий при этом бил челом государю на боярина Феод. Ив. Шереметьева не дружбою, а с ним был, как отмечает записка, указывая тем, что челобитье было не по поводу мест, а только по недружбе. Таким образом, недрубжа гнездилась уже подле самой брачной постели и без сомнения была немаловажна, если вызвала даже и заявление со стороны Долгорукова. Дв. Разр. 1, 634, 1221.
Действительно, чем ближе мы будем знакомиться в истории с этим попечением, тем яснее и понятнее будет раскрываться нам и личность Грозного, а также и эта необычайная народная вера в царя, как в истинного и единственного, хотя и слишком далекого своего защитника, слишком далекого по той причине, что между им и народом всегда высилась та же недоступная боярская гора, обросшая непроходимым лесом боярских же клевретов в образе всякой приказной и приказчичьей строки.
Мы тогда хорошо поймем и отзыв свободного голландца о первых годах царствования, Михаила, который в 1614 г. писал своей республике: «царь этот будет иметь счастливое и блистательное царствование, если только Всемогущий откроет ему глаза и поможет ему выполоть дурную траву во дворе и неправду своих приближенных… все приближенные царя — несведущие юноши; ловкие же и деловые приказные — алчные волки; все без различия грабят и разоряют народ. Никто не доводит правды до царя… Но я надеюсь, что Бог откроет глаза юному царю, как то было с прежним царем (Грозным), ибо такой царь нужен России, или она пропадет; народ этот благоденствует только под дланью своего владыки и только в рабстве он богат и счастлив. Вот почему все пойдет хорошо тогда лишь, когда царь по локти будет сидеть в крови». Приговор жесток, как справедливо замечает издатель этой голландской переписки [116] , не менее справедливо объясняющий, что здесь должно разуметь не народ собственно, а только народ приказный, а мы скажем: только народ властителей, к которому, конечно, принадлежали прежде всего бояре, а за ними уже и приказные, как их же орудия в управлении и попечении о земле. Если к такому жестокому убеждению приходил свободный и практический голландец, пользовавшийся неизмеримо лучшим политическим устройством, то весьма понятно,
что того же убеждения крепко держался в своей жизни и истории и наш русский народ, народ в собственном смысле, т. е. вся закрепощенная безвластная среда. Мы даже думаем, что в суждении голландца выразилась не собственная его мысль, а мысль тогдашних умных и опытных русских людей, именно из народа, с которыми торговый голландец по необходимости был в тесном знакомстве, выразилось, одним словом тогдашнее общественное мнение о дворских событиях.116
Вестник Европы, январь 1868 г. 236, 238.
Слишком через два года, 29 генваря 1626 г., царь избрал себе вторую супругу Евдокею Лукьяновну Стрешневу, дочь незнатного дворянина, с которою и обвенчался 5 февраля. Только за три дня перед тем ее ввели в царские хоромы и нарекли царевною. Эта женитьба совершилась благополучно; без сомнения были приняты все меры к тому, чтобы устранить всякие напасти от зверообразных человек. Но мы сейчас увидим, что от этих зверообразных человек не было возможности избавиться, они являлись там, где по-видимому труднее всего было их встретить.
Царь Алексей Михайлович вступил на престол также очень молодым человеком, по семнадцатому году. Естественно, что управление должно было сосредоточиться в руках его дядьки ближнего боярина Бориса Ивановича Морозова, бывшего в молодых летах, как мы уже говорили, спальником у государева отца, след. близким и любимым человеком. Царь Алексей питал к нему сыновние чувства, ибо Морозов на самом деле заменял ему отца. Эти отношения должны были произвести обыкновенное в дворской жизни явление, которое повторялось всегда, при каждом государе, как только, по какой бы то ни было причине, ослабевала его власть, его непосредственное личное участие в делах управления. Борис явился таким же временщиком, какими были Салтыковы при Михаиле, Годунов при Феодоре и т. д. Однако ж, бывши дядькою, руководя по отечески шестнадцатилетним царем, он мог спокойно самовластвовать лишь до тех пор, пока не было людей, которые стали бы к дарю в такую же близость. При его всемогуществе, конечно, и не могли явиться во дворце такие люди, ибо все углы дворца заселялись в это время самыми зоркими глазами и самыми чуткими ушами приверженцев временщика, его созданий, его пособников и милостивцев. Но существовало одно обстоятельство, которое всегда способно было прервать эту незримую, но тем не менее очень связную и потому очень твердую сеть влияния на государеву особу. Это обстоятельство, как мы указывали, заключалось в женитьбе государя, вводившей в государеву близость, вместе с его супругою, много лиц, которые тотчас же являлись сильными соперниками всякому постороннему самовластью. Это было обстоятельство самое опасное для каждого временщика и потому с его стороны в этом случае употреблялись всевозможные меры, что бы расстроить свадьбу, если она действительно была опасна в этом смысле, и направить выбор невесты согласно своим личным интересам, т. е. сохранению своего положения при государе.
Таким образом для Морозова настала весьма опасная минута, когда государь задумал жениться. По обычаю собраны были девицы невесты. Из 200 девиц, съехавшихся в Москву, в выбор самому государю были представлены только шесть. Государь страстно полюбил одну из них, Евфимию Федоровну Всеволожскую, дочь Касимовского помещика Рафа-Федора Всеволожского, которой по обычаю и вручил ширинку и кольцо, как знаки обручения с нею. Но Морозов имел в виду другую невесту для государя, которая по всему вероятию была также в числе избранных. Это была одна из двух сестер Милославских. Одну из них он прочил за государя, на другой думал сам жениться, быть может с целью укрепить свои отношения к государю этою новою связью родства, которая вместе с тем закрепляла и его прежнюю близость к особе государя, ибо он становясь родственником и Милославских, им же самим возводимых на высокую степень близких к государю людей, и самому государю, — по естественным причинам удерживал за собою свое прежнее господствующее положение в отношении всего родства Милославских, все-таки опасных для него кандидатов во временщики. Совсем устранить силу влияния на государя этих новых людей он не имел никакой возможности: слишком велика была их близость к государю. Поэтому, чтобы сохранить старое свое положение временщика — дядьки от наплыва новых временщиков, он избирает самое верное средство, вступает с ниши в родство, становится для них своим человеком, а главное делается создателем их необыкновенного благополучия и возвышения, что, конечно, еще более, увеличивает его значение и в их глазах.
Морозов действовал очень тонко и искусно. На его стороне был даже и духовник молодого царя, лицо очень влиятельное в известных случаях.
По обычному порядку Всеволожскую ввели в царские хоромы. Следовало облечь ее в царскую одежду, возложить на нее венец и наречь царевною. Все это было совершено, но при этом было что-то такое устроено с ее головным убором или с убором ее волос, что, когда она явилась пред своим женихом — государем в царском наряде, ей сделалось дурно, она упала в обморок. Того только и желали зверообразные человеки. Они объяснили, что у ней падучая болезнь, что след. к государевой радости она непрочна. Современники этой новой несчастной жертвы дворских интриг рассказывают разно об обстоятельствах дела. В письме одного шведского агента, от 1 марта 1647 г., жившего тогда в Москве, объяснено, что «14 февраля [117] его царскому величеству представлены были во дворце в большой зале 6 девиц, выбранных из 200 других, назначенными для того вельможами, и царь избрал себе в супруги дочь незнатного боярина Федора Всеволожского. Когда девица услышала об этом, то от великого страха и радости упала в обморок. Великий князь и вельможи заключили из того, что она подвержена падучей болезни; ее отослали на 3 версты от Москвы к одному боярину, чтобы узнать, что с нею будет; между тем родители ее, которые поклялись, что она прежде была совершенно здорова, взяты под стражу. Если эта девица опять получит ту же болезнь, то родители и друзья их должны отвечать за то, и будут сосланы в ссылку. Некоторые думают, что великий князь после пасхи женится на другой» [118] .
117
Число обозначено без сомнения по новому стилю; по старому выходит 4 февраля, что, как увидим, будет вероятнее.
118
Сев. Архив 1822 г. № 2, стр. 152.