Домбайский вальс

Академик Неделя, вспомнив молодость тридцатых годов, напевал альпинистскую песенку: "Попал я, бедненький, в холодную ночёвку, и холод косточки мои сковал", но его никто не слышал, так как он с головой затаился в спальном мешке. Его не слышал даже лежащий на соседней койке профессор Брюханов, так как он тоже с головой залез в спальный мешок. И оба они были накрыты поверх двойными одеялами.

Порфирий, по прозвищу Фирочка, фотограф-самоучка и одновременно студент на каникулах Ростовского-на-Дону сельскохозяйственного института, долго сопротивлялся. Но всё же, в конце концов, уступил приказу своего сокамерника Ивана Краснобрыжего, которого слушался беспрекословно, отправляться спать, дабы у него не дрожали от бессонницы руки, когда он назавтра, когда над горами взойдёт солнце, станет запечатлевать на фотоплёнку знаменательные события, сполохи которых уже были видны в воспалённых глазах воодушевлённых добровольцев.

– Кстати, не забывай, что тебе надо беречь свой подбитый глаз, - сказал по-отечески Иван.

Порфирий так и не смог уснуть, ворочаясь в тесном спальном мешке, сомневаясь, правильно ли он поступил, что не остался на передовой, в окопах, на баррикадах. Ночь показалась ему необычайно длинной. Наутро он поднялся с головной болью.

По мере продвижения красавицы луны в сторону массивной горы Джуготурлючат, по которой медленно ползли синие, фиолетовые, лиловые и шоколадные посеребрённые тени, в работу дровяного отряда был передовой внедрён вахтовый метод. Половина отряда удалялась на два часа на холодную ночёвку, другая половина в это время продолжала работать. Через два часа половины менялись местами. Командир отряда Зинур отдыхать не уходил. Пресловутая гражданская ответственность цепко держала его за цугундер. Не замедлил последовать примеру дровяного отряда отряд теплотрассы. Юра Яшин не отставал от Зинура.

Так прошла морозная южная ночь. Луна зацепилась за край горы, вытянулась каплей, не желая расставаться с прекрасным ночным небом, но была втянута за гору законом всемирного тяготения. Сразу зажглись миллиарды обрадовавшихся лучистых звёзд, но вскоре они погасли под натиском рассвета. В прогале между Мусой и Семёнов-Баши, обращённом в сторону Теберды, засветилось небо. Бледно-голубой акварелью, с розовым подбоем. И вскоре вспучилось каплевидное тело огненной субстанции, похожей на каплю расплавленного стекла, выдуваемого из стеклодувной трубки стеклодувом. Вот капля оторвалась, подтянулась, превращаясь в ослепительный огненный круг. И он, этот круг, чуть сокращаясь в размерах, но зато становясь всё ярче, покатился по синему, потом голубому, потом белёсому небосклону. Взошло солнце. Оно было огненно-ярким, но пока ещё не грело, дожидаясь зенита. На него нельзя было смотреть без тёмных очков.

Возле котельной выросла гора мороженных дров, словно поленница поменяла место жительства. Железные накрывки уже лежали вдоль теплотрассы, и под ними гудели костры, выбиваясь языками пламени из щелей. Добровольцы грели руки, щурясь и плача от дыма. Гонг позвал на завтрак. Оставив дежурных, все дружно повалили в столовую. Шеф-повар постарался на славу. Он приготовил салат из квашеной капусты, добавив в него тёртой моркови, нарезанного кольцами репчатого лука, посыпав всё это сахарным песком и полив подсолнечным маслом. Каждому было выдано по два увесистых ломтя ржаного хлеба и по стакану консервированного компота, разбавленного водой из ручья. Хлеб был доставлен машиной хлебовозкой из Теберды, ещё хранил запах печи и не успел полностью остыть. Поэтому завтрак можно было назвать условно, если уж не горячим, то частично тёплым. После основной массы добровольцев были накормлены дежурные.

Отряд Тониса приступил к откручиванию прикипевших к фундаментным анкерным болтам, удерживающим станину дизельного генератора, больших ржавых гаек. Эта работа требовала немалых усилий и продолжительного времени. Замусоренные резьбы болтов смазывались отработкой солярки, приходилось ждать, пока ржавый мусор не превратится в податливую кашицу. При необходимости смазка повторялась. Иной раз не раз. Для увеличения рычага использовались бесхозные обрезки валявшихся где попало в широком ассортименте водопроводных труб, которые умело насовывались на большие гаечные ключи. Когда после долгих пыхтений удавалось, наконец, прикипевшую гайку сдвинуть с места, добровольцы кричали "Ура!". Дальше работа шла как по маслу.

Ровно в десять утра пришли автобусы. Их оказалось не четыре "пузатика", как вчера обещала Барабанщикова, а два огромных, междугородных рыдвана. Зеркала заднего вида, выставленные с двух бортов, напоминали рога быка, нацелившегося на красную мулету тореодора. Каждый из автобусов был приспособлен для перевозки на дальние расстояния большого числа пассажиров. В своём чреве он имел 50 посадочных мест, подобных откидным креслам в самолёте. С салфетками и подзатыльниками. Пассажирские места были высоко подняты над землёй, под полом имелись багажные отсеки. Автобусы проследовали до моста через реку Алибек - тот самый, где "святая троица" грабила лохов, и остановились в задумчивости. Водители покинули свои места, спрыгнув на дорогу, подошли вплотную к мосту и долго на него смотрели. Наконец пришли к выводу, что их автобусам нипочём не преодолеть этот узкий мост. Один был постарше и почернявее, звали его Зейтун, Другой молодой, белобрысый, звать Славкой, Зейтун сказал Славке убедительно как человек бывалый:

– Не пройдём.

– Факт, - ответил ему Славка. И посмотрел вокруг восхищённым взглядом.
– Никогда, плять, такой красотищи не видал. Я здесь первый раз. Слыхать слыхал, а бывать не бывал.

– И развернуться негде, - сказал Зейтун.

– Факт, - подтвердил Славка.
– Придётся пятиться задом. Ты меня подстрахуй, тут свалиться недолго.

Славка забрался в кабину своего автобуса, а Зейтун зашёл сзади и стал, переступая назад, то и дело оглядываясь, звать автобус напарника, маня его сомкнутыми пальцами рук к себе, как малое дитя. Иногда он показывал, что надо чуток взять то влево, то вправо. Преодолев таким макаром с полста метров, Зейтун, скрестив руки, крикнул:

– Кранты! Теперь - я.
– И пошёл вразвалку к своему автобусу. Он пятился гораздо увереннее, лихо крутя огромное рулевое колесо и поглядывая в боковые зеркала заднего вида.

Так, на переменках, они через четверть часа добрались, пятясь, до выката лыжной трассы, где уже можно было свободно развернуться. Они развернулись. Зейтун как старший встал впереди, Славка пристроился за ним. И стали терпеливо ждать пассажиров, не глуша фырчащие двигатели, недовольно удивляясь, почему никого нет, в то время как туристы с вещами должны были появиться уже давно. Славка, поглядывая в окно кабины, не переставал млеть от восторга красоты здешней природы. Красота, плять, - страшная сила, думал он.

В это время от турбазы "Солнечная Долина" отделились две фигуры. Одна была Яковом Марковичем Кроликом, вторая фотографом-студентом Фирочкой с подбитым глазом. Фирочка помогал Кролику нести его допотопный фанерный чемодан, обтянутый чёрным дерматином. Кролику не хотелось идти по дороге, где работали десятки добровольцев, он боялся, что его там засмеют. Напротив турбазы, ближе к реке, был перекинут, ещё в стародавние времена, висячий мост. В этом месте берега были круты, внизу шумно текла страшная вода. На противоположном берегу, неподалёку находились МГРЭС и дизельная электростанция. Подвесным мостом могли пользоваться только пешеходы. Он был узкий и раскачивался. Хождение по нему требовало смелости и сноровки. Кролик шёл впереди, согнувшись в сутулой спине, судорожно хватаясь за тросы, к которым был подвешен зыбкий мост. За ним шёл Порфирий и нёс его чемодан. При каждом шаге мост под ногами ходил ходуном, пружинил и раскачивался. Кролик от ужаса вспотел. Снизу ему приветственно махали руками ребята, которые трудились над прикипевшими гайками. Кролик не мог им ответить по двум причинам: во-первых, он боялся отпустить трос, во-вторых, он их несмело презирал.

Добравшись до автобусов, Яков Маркович выпустил из грудного нутра задерживаемый там воздух, с таким шумом, будто завершил тяжёлую работу. Водитель первого автобуса, бровастый Зейтун, отворил ему дверь. А сам спрыгнул на дорогу, откинул вверх дверцу багажного отсека и ловким движением забросил туда чемодан. Багажную дверцу оставил поднятой и вернулся на своё водительское место. Кролик забрался внутрь, там было тепло, и сел в кресло, первое за водителем. И стал смотреть в окно. Там сияло зимнее солнце, но на душе у Якова Марковича было неспокойно и тоскливо. Фирочке пришлось обойти автобус, чтобы сфотографировать Кролика с видом на кладбищенскую лавину и Зуб Мусат-Чери вдалеке.

Зейтун опустил стекло и поманил фотографа к себе:

– А где остальные?
– спросил он, как бы между прочим.

– Больше никого не будет, - ответил Порфирий радостно.

– Не морочь мне голову. Ты кто?

– Не видишь? Фотограф.

– Ну и рожа у тебя! Кто это тебе фингал подвесил?

– Споткнулся, - буркнул Порфирий, недовольный.

– Ты вот что, фотограф: приведи кого-нибудь из официальных лиц. Оно должно расписаться в моей путёвке. На слово мне никто не поверит. Что это ещё за фокусы, за такие! Почему нет пассажиров?