Домина

Авока вздохнула, взяла себя в руки при виде стен Элдоры. На вершине крепости за стенами появились лифы. Она увидела их изящно заостренные уши, кожаную броню и юные лица, не скрывающие потрясение от ее появления.

Крикнули открывать ворота. Тот же приказ она дала в ночь, когда появился Кесф после уничтожения его народа в Аонии.

К ее потрясению, он там был.

Высокий и мускулистый. Ее серебряные волосы были заплетены спереди в стиле Аонии. Остальные пряди ниспадали волной на спину. Яркие золотые глаза смотрели на нее с удивлением и радостью. С восторгом и одержимостью. Где — то в этом запуталась любовь.

Он миновал врата, как только смог протиснуться, и обнял ее, прижал к груди.

— Ава, — выдохнул он.

Она обвила его руками, не думая. Они когда — то были помолвлены. Она ненавидела Кесфа очень долго. Он был союзником, но со своими предрассудками. Но не врагом. Она видела его в его худшее время. Они всегда были едины из — за этого.

— Ты вернулась, — поразился он.

— Да.

— Я знал, что ты одумаешься, — сказал Кесф. — Что избавишься от тех людей и вернешься к своему народу. Займешь свое место.

Авока отодвинулась от него и поежилась от слов, что она избавилась от людей. Словно Сирену, Алви и Ордэна можно было легко заменить. Словно ее долг перед ними был не так силен, как перед остальными.

— Я вернулась не за этим.

Кесф помрачнел.

— Ты все еще хочешь быть одной из них.

Авока выпрямилась. Она пережила слишком многое, чтобы ее отчитывал за поступки Кесф.

— Мне нужно поговорить с моей матерью.

Что — то мелькнуло на его лице. Ужас. Нет… опустошение.

— Ава… она…

Ее глаза округлились от того, что он не мог подобрать слова. Он всегда мог найти ответ.

— Что?

— Она больна, — тихо и с болью сказал Кесф. — Я вернулся из Аонии, и она сделала меня регентом до твоего возвращения.

Ужас отразился на лице Авоки.

— Где она?

— Я отведу тебя.

Кесф пошел к ее дому в лесу. Деревья были такими большими, что их вырезали изнутри и использовали как дома. Лестницы и мосты соединяли дома и места для общего сбора. Все жили в лесу, далеко от мира снаружи.

— Она будет рада тебе, — продолжил он, пока они шли к королевскому дому. — Мы еще успеем сыграть свадьбу, пока она жива, — сказал он, словно других вариантов не было. — Мы всегда должны были это сделать.

Авока остановила его, не дав войти в дом королевы. Ее слова были твердыми, но нежными.

— Я уже замужем.

Кесф отпрянул в шоке и ужасе. У него не было слов. Он просто смотрел на нее, словно никогда не встречал. Словно она разбила его мир. И, может, она так и сделала. Он всегда надеялся, что она передумает. Что их отношения продвинутся дальше.

— Ты вышла за ту дворнягу? — осведомился он холодным голосом.

Она коснулась его ладони.

— Ты не привязан ко мне из — за того, что ты — последний принц Аонии. Последний из Аонии. У тебя своя жизнь. Своя любовь. Ты этого заслуживаешь.

Он отпрянул.

— Ошибаешься. Мы связаны, Ава. Кровью и страданиями. Это важно.

Авока вздохнула, а он пошел прочь. У нее не было времени утешать его. Близилась война. Он скоро поймет, как все серьезно. Она всегда считала, что он был на ее стороне. Но после такого предательства в его глазах — брака с человеком — она не знала, мог ли он простить ее и биться с ней заодно. Она надеялась, что сделала правильный выбор. Путь вперед был словно высечен из камня, но смотреть, как Кесф уходит, оказалось больнее, чем она хотела признавать. Не от той любви, которую он всегда хотел от нее, а от глубокой, семейной любви. Он был ее семьей, и до того, как все кончится, она найдет способ помириться с ним.

Но сначала ее мама.

Авока прошла в королевские покои и отыскала мать. Та лежала на огромной кровати, выглядела так, словно ее две тысячи лет настигли ее. Ее тело казалось таким хрупким. Словно она усохла за те два года, пока Авоки не было. Это была не великая королева Шира, которая успешно правила ими во время падения магии, а просто женщина.

Авока ощутила дежавю. Она видела этот момент с Сиреной во время церемонии их связи. Ей пришлось выбрать Сирену и их связь… вместо семьи и долга. Но Сирены в этот раз тут не было. Только Авока смотрела на свою умирающую мать.

Она поспешила к ней, упала на колени рядом с мамой.

— Матушка, — прошептала она. — Мама, это я, Авока. Я дома. Я тут.

Она повернула лицо к дочери. Ее глаза были ясными. Словно не прошло ни дня. Ее тело увядало, но глаза хранили опыт прожитых веков.

— Авока, дочь моя, — она прижала ладонь к щеке Авоки.

— Почему ты не позвала меня? Ты больна. Я бы прибыла.

Шира улыбнулась.

— Я знаю, но это не твоя судьба. Она — твоя судьба. Та, что в пророчестве.

— Я пришла сюда за нее, — призналась Авока. — Я не знала, что тут происходит. Но в мире война. Нам нужны союзники. Отряды. Но, мама, я не могу просить тебя о таком.

— И не нужно, — сказала Шира. Она сняла со своей правой ладони кольцо — печать с сапфиром размером с яйцо малиновки на полоске золота, которое давно передавали от королевы к королеве.

— Нет, — выдохнула Авока.

Шира взяла Авоку за руку, не слушая ее, и надела королевское кольцо на ее палец. Она похлопала по ладони дочери.

— Это всегда принадлежало тебе. Ты — яркий свет для лифов. Ты выведешь их из этой темной эпохи. Ты всегда была нашей лучшей надеждой.

Слезы катились по щекам Авоки.

— Мама, прошу…

Шира вытерла слезы с ее лица.

— Ты была рождена для этого, — она улыбнулась Авоке. — Прости, что навязывала помолвку. Я сожалею только об этом. Простишь меня?

Она кивнула в слезах.

— Конечно. Конечно. Ты думала, так будет лучше.

— Теперь я вижу, что это был другой, — сказала Шира, словно видела будущее. — Но они из одного места, верно?

— Да, — прошептала Авока. Ее мама всегда обладала каплей предвидения. Дар не был особо сильным, но хватало, чтобы увидеть и понять. — Ты видела… Алви.

Шира улыбнулась.

— Алви. Ты его любишь.

— Да. Сильно.

— Хорошо. Этого я всегда и хотела для тебя, — сказала ей Шира. — У меня для тебя последний подарок. Я хотела подарить это на свадьбу, — она указала на сверток на столе, но Авока не могла отойти от матери.

— Ты видела мою свадьбу? — прошептала Авока.

Шира не ответила. Она редко говорила о будущем или том, что уже было в прошлом. Она всегда говорила, что то, что она видела, было слишком опасно обсуждать. Ее мать уже призналась во многом.