Домовая любовь

Как-то она пришла к нему домой, сняла куртку, разулась и привычно, как заключённая к стенке, встала на весы, они показали опять свои злые, квадратные цифры. Вдруг Миша принялся её целовать, называть нежно и тянуть в кровать. Это ушло четыре кило. Аня была такая пустая, что даже не сумела обрадоваться сексу. Он вернулся, иногда был хорош, но взвешивания продолжились. Аня иногда представляла у себя в голове, как закончит эти отношения, но всё тянулась многоэтажная московская зима, Аня не хотела мёрзнуть в одиночку, заниматься своей новой профессией в одиночку, жить в одиночку. Про Мишины весы Аня не рассказывала никому. Оказалось, некому. Ане было очень тяжело. Настя родила ребёнка, говорила, что это не повлияет, но теперь даже не могла найти время поговорить по телефону. Вера уехала работать по контракту в другую страну, и её проблемы казались тяжелее. На терапевта Аня не зарабатывала. С родителями такое не обсудишь, для них «Анины мальчики» и разные другие люди всегда были правы в каких-то связанных с Аней взаимоотношенческих узелках, она – нет.

Аня плохо спала, крутилась в кровати, словно кости у неё, похудевшей, теперь выпирали и мешали распределять тело по постели, хотя это было неправдой. Весы всё приходили ночами, показывали нехорошие цифры, иногда какие-то слова, Аня пыталась вчитаться, разобрать их, но не получалось. Они с Мишей любили одинаковую музыку и кино, оба мечтали заниматься мультипликацией, оба монтировали для денег, делали большой проект. Секс был хороший. Такого человека Ане никогда не найти. Взвешивает – не бьёт.

Однажды весы пришли в неисправность. Аня снова приехала к Мише, сняла куртку, разулась, встала в своё чёрное маленькое озерцо, но оно молчало. Аня и Миша тоже онемели. Аня сошла на ламинат и так и застыла рядом с мёртвыми весами в коридоре. Миша слазил в шкаф в комнате, принёс круглые и плоские таблетки-батарейки. Сел на пол, осторожно взял весовье тело и вскрыл ему брюхо. Аня заворожённо таращилась на внутренности своего страха. Миша почувствовал-понял это и попросил её отойти, его работающий локоть стукался о её колени. Смена батарейки не спасла весы. Те молчали. Миша отнёс их тело на балкон.

Аня решила, что Миша очень скоро заведёт дома новые. Она опять вступила в квартиру, стянула куртку, ботинки и остановилась от незнания, как двигаться дальше. Весовье место было пусто. Миша не вышел её встречать. Из самой квартиры он не выходил почти никогда, всё заказывал по интернету. Но новый аппарат по Аниному взвешиванию всё не появлялся. Тетрадка для записи Аниного веса пролёживала на коридорном комоде. Анины приезды к Мише стали радостней для неё, но он смотрел на её тело теперь с тяжёлым подозрением. И во время секса, когда она была сверху, он сам пытался взвесить её и понять, набрала ли она. Аня ощущала Мишину тревожность. И даже принялась скучать по весам. Отношения Ани и Миши словно потеряли общность, весы связывали их, как собаки или дети соединяют пары. Они редко теперь разговаривали, секс стал быстрым и неискренним, хотя Аня со своей стороны по-прежнему старалась. Она спросила у Миши, почему он не покупает новые весы. Тот ответил зло и сипло, что это вообще-то очевидно, что Аня должна купить новые, так как это она сломала их своим весом.

Аня хотела заказать весы онлайн, но потом решила сходить за ними в офлайн. Она давно нигде не была. Бессмысленно ведь, думала она, жить в Москве, платить такие деньги за комнату, если она никуда не выбирается из компьютера. Кроме как к Мише. Зима уже кончилась, солнце вылезло из-за панелек, лучи полировали серые полы ТЦ. Магазин с электроникой находился на одном этаже с фуд-кортом. Аня не дошла до м. видео, её нос зацепился за забытый запах, она смотрела на съедобную, сильную близнецовую красоту двух бургеров, сидящих на столе, за которым находилась взрослая жующая пара. Аня села за такой же стол, заказала самый классический бургер с мясом и сыром и дольками картошку. Когда принесли, вытащила из него лист салата. Ела медленно, с интересом, силой и бесстрашием. Оставила половину верхней булки и треть картошки, когда насытилась. За весами не пошла и к Мише больше не поехала. Он позвонил один раз, а Аня не ответила. Ей стало значительно легче.

Банкомать

1.

Я никогда не хотела рабствовать, но мне всегда приходилось. Два месяца назад я прекратила. Меня вызвал к себе директор и сказал, что со мной хотят перейти на фриланс. Я ответила, что это интересный эвфемизм для слова «сокращение». Директор сщурился щетиной.

Десять лет назад я поступила в так-себе-вуз, на который наскреблось баллов, переехала в Москву. Во время учёбы я делала вид, что училась. А на самом деле – раздавала листовки, проверяла билеты в кинотеатре, разносила еду в кафе (вот это – недолго). Я всегда хотела деньги. В моей семье их не было. Незнакомцы для меня, они пугали меня вечно и пугались меня вечно. Поэтому, наверное, они мне тяжело давались. Я никогда не умела деньги считать, начинала волноваться, температурить, краснеть при их виде. Трудности были с металлическими, бумажными, даже карточными – невидимыми – деньгами. Я приносила неправильную сдачу или забывала включить в счёт блюдо. В то лето в кафе появился терминал, я случайно вбила в него 120 тысяч рублей вместо 1200. Клиент выпил две кружки пива, не заметил. На следующий день вернулся с наваристым скандалом. Официанткой я больше не работала. На практику я зашла в ад. Подтвердилась моя с собственной школы выработанная теория: учитель ест детей или дети учителя. Эти глодали меня. Я не люблю никаких детей, кроме моей племянницы, но её редко вижу.

В так-себе-вузе хорошо было то, что там давали место в общежитии бесплатно. Но с тремя однокурсницами в комнате чуть-просторнее-купе. Дома мы с братом всегда делили одну детскую, кроме трёх первых моих лет, пока он не родился. Мать и отец занимали вторую комнату. Бабушка, пока жила, помещалась на кухне. Сколько мне хватало памяти, столько я мечтала о своём месте. Без никаких других запахов, звуков, кроме своих собственных.

Ещё во время учёбы я начала рабствовать в офисах: секретарём, потом переводчиком. После окончания так-себе-вуза я потеряла бесплатное жильё в Москве и стала снимать комнату в трёшке с двумя другими иногородними девушками. Не теми, с которыми жила в общежитии и училась. В других комнатах находились по две молодые пары. Дальше складывались различные комбинации моего существования с чужими людьми: вдвоём в комнате в двушке, где по соседству семья с ребёнком; впятером в гигантской комнате с перегородками из шкафов и с кладовкой-аппендиксом – в ней располагались ещё двое, а вся квартира была бывший бальный зал; одна в проходной гостиной в трёшке; втроём в однушке и так далее. Потом я заселилась в комнату в двушке, где во второй жила рыжая девушка, которая не пользовалась ёршиком. После третьего разговора с ней я приняла решение жить всегда одна. Сколько бы это ни стоило.

Я изучила ЦИАН и отправилась в банк. Пухлый сотрудник, почти мой ровесник, вежливо-весело поговорил со мной. Спросил предположительную цену моего будущего жилья. Посчитал, что я должна буду платить банку 57 тысяч ежемесячно. В лучшие рабочие месяцы я получала 52. Но, сказал сотрудник, вы можете взять ипотеку с кем-нибудь, например вашим молодым человеком или подругой (некоторые незамужние девушки берут квартиру на двоих с подругой) или купить комнату. Я поблагодарила его и ушла. Я хотела место только для себя.

В помещении, где кроме меня обитала девочка-не-пользующаяся-ёршиком, я снова открыла ЦИАН и перешла в раздел аренды. На первой же странице я нашла свою-несвою квартиру в очень хорошем районе. Пятиэтажный рай со стареющим населением, тишина, застывшие пейзажи, минимум движения и людей – значит, насилия. Пруд, парк, церковь, река, даже усадьба. Атак, пятёрочка, сбербанк, сколоченный из металлических пластин ТЦ у метро. Малолюдная открытая ветка, красивые, толстые и спокойные крысы на путях. 15 минут от центра и 20 от моей будущей-теперь-бывшей работы.

В моей-немоей квартире свисали свежие обои, отходили недоклеенные плинтуса, по стеклу балконной двери путешествовала трещина. Кухню ремонт не тронул. Ванная новела белым, извивалась лампочка без плафона – тот лежал на стиральной машине. Я попросила малокровного, сине-белого хозяина и гуттаперчевого агента подвесить, они закивали. Подписала договор, протянула им – и их тут же вынесло из квартиры. Я разобралась с плафоном сама.

В квартире было светло, воздушно из-за деревянных рам, окна глядели на деревья, в которых тихонько шумели птицы. Я помыла полы и поверхности, в том числе подоконники и плиту. Съездила в икею за скатертью, шторами, лампой, торшером, столом, посудой, новой решёткой-сушкой, штопором. Приклеила обои, плинтуса, закрепила специальным скотчем трещину на стекле. Купила продуктов, вина, приготовила себе спагетти с креветками. Я находилась одна сама в пространстве, которым не нужно ни с кем делиться. Это моя-немоя квартира. Только мой запах, мой голос, моё присутствие. Я даже зажгла свечи. Чокнулась бокалом с бирюзового цвета стеной. Счастливейший вечер в моей жизни.

Я никогда не хотела рабствовать. Но мне всегда приходилось. Теперь я платила 37 тысяч за квартиру, включая коммуналку. Примерно 13 оставалось у меня от зарплаты. Раньше я чуть откладывала на поездки, технику, одежду, но теперь это сделалось невозможным. Я не расстраивалась, но грустила оттого, что я так мало проводила времени в моей-немоей квартире. Всего час утром, два часа вечером до сна и выходные. Спать одной в квартире мне тоже сильно нравилось. Это был другой сон, качественнее, проникновеннее, сильнее, чем тот, который проходил при других людях. Когда у меня появилась моя-немоя квартира, я стала спокойнее, счастливее, увереннее. Живя здесь, я нашла свою последнюю работу. Даже стала лучше и быстрее справляться. Хотя всё равно недостаточно быстро. Директор говорил, что нельзя тратить 25 минут на один паспорт. Но это моя внимательность, мой перфекционизм. Зато я никогда не ошибалась. Однажды коллега перепутала дочь с матерью в свидетельстве о рождении, и клиентка почти лишилась наследства.