Дон-16. Часть 2 (Освободительный поход)

Через часик нас догоняют вахаевцы, сам Лечи хромает, неудачно спрыгнул с паровоза, зато Тенгиз Асатиани цветет и пахнет, герой, три километра чеченемца тащил на своем горбу, но дотащил. Тут мне от чего-то, кардинально поплохело, я ощутил боль в ноге, и теряя сознание, сползаю на землю...

19 июля 1941 года где то в Белоруссии (в 100-150 км от Брестской крепости)

Очнулся я в землянке, рядом обняв меня, сидит Маша, приговаривая какие-то нежные глупости, напротив меня сидят, посмеиваясь Калиткин с Онищуком, а что со мной случилось?

Маша приказывает мне лежать, и выпроваживает дохтура с хохлом, потом подходит ко мне и говорит:

– Слушай, ты коммандос гребанный, ты же мне еще в ноябре 2011обещал беречь себя, нафига ты полез под пули?

– Я обещал? Маш, я что, ранен?

– Да милый, ты еще умудрился прошагать пять километров с раной в ноге, теряя кровь, от потери крови и потерял сознание.

И потом полезла на меня с кулаками:

– Сволочь, скотина, тварь бесчувственная, нехристь такая, а что бы было, если бы ты умер, ты обо мне думаешь иногда, говнюк напыщенный, ты же идиот, не знаешь что я беременна...

– Что беременна, кто беременна, как беременна, почему беременна?
– И от радости все логические центры у меня отключились, я только покрывал поцелуями любые части тела Маши, что попадались моим губам, причем три раза умудрился поцеловать воротник любимой, и два раза вообще окружающую среду.

– Все, спи сволочь, спи кровосос, ты должен выспаться, что бы выздороветь, понял? Теперь на тебе ответственность еще и за НАШЕГО РЕБЕНКА...

На этом кончаю дозволенные речи, ибо благодарности моей к Маше не было предела, но..

об этом не пишут, то есть, конечно, пишут, но в своеобразной, специфической литературе, но тут вам не там! Все и этот день закончился.

20 июля 1941 года где то в Белоруссии (в 100-150 км от Брестской крепости)

Блин, Маша беременна? Так она тут с 3 июля, прошло чуть больше двух недель, неужели можно забеременеть (и самое главное, узнать об этом, откуда тут тест?) за неполные два десятка дней?

Что-то у меня в голове не стыкуется, чего-то я вообще не понимаю, рядом посапывает Маша. Неужели беременна, а где же логика. Машинально ищу по карманам сигареты (из той жизни привычка), но фиг вам, нет сигарет, да и вообще ниже пояса ничего нет (из одежды конечно), выше пояса белье красноармейское, а ниже только одеяло.

Засада однако, и на улицу не выйдешь, представляю часового, если он увидит меня в таком эротическом прикиде, застрелит наверно на месте, тут нудистов и других вегетарианцев реально не любят.

Машуня просыпается и крепко-крепко обнимает меня:

– Милый ты как?

– Да в норме, хватит краски мрачные нагонять, у меня рана не опасная, подумаешь, икроножную мышцу прострелили (была б опасная, была бы перемотка).

– Да но ты скотина такая раненный протопал, теряя кровь пяток километров.

– Ну и что, организм как у быка в расцвете сил, за недельку кровища восстановится, все тащи одежку.

И Маша, что бы, не расстраивать "ранетого и поломатого" быстро встав, принесла мою форму. Хотел осмотреть место раны на галифе, но Машуня дает мне форму РККА, а ранили-то меня в шикарном прикиде фельджандармского майора. Облачаюсь, нога, конечно побаливает, но жить можно, тем более рядом любимая. Она помогает доодеться мне, и вдвоем мы выходим из землянки. Само собой опираюсь на Машу, а она ниче, сильная, тащит меня как танк телегу, ну и девушка у меня, прям трактор Комацу.

Оказывается, давно рассвело, время, где-то 9 утра, бойцы вовсю продолжают обустройство лагеря, а мне дюже интересно кого ж мы вчера привели. И предлагаю Маше пройтись в ведомство Елисеева. Она не против, мы ковыляем по направлению к "кровавой гебне", все вокруг оглядываются, и прямо перед нами возникает Калиткин:

– Это что за волюнтаризм товарищи, кто разрешил ранбольному покидать палату?

– Товарищ Калиткин, а вы не забываетесь? Как вы разговариваете с командиром дивизии?

– Дорогой капитан, вы до ранения были командиром дивизии, а сейчас вы всего лишь, один из ранбольных, ясно? А ну марш в палату! Бегом!

Ни фига себе, вот чеховец крутой оказывается, а я-то думал интеллигентик, так нет, этот Чехонте быстро обернул меня из куля в рогожу, и Машундру тоже в бараний рог скрутил (а за это спасибо, очкарик).

– Товарищ начтыл, а вам не стыдно, какой пример вы даете раненому? Марш в палату оба, через пять минут я сам лично приду на перевязку!

Ну, ты Наполеон очкастый, Троцкий с его волюнтаризмом отдыхает абсолютно, рядом с нашим врачом-тихоней. Придется подчиниться, и мы плетемся обратно, как Наполеон у Березины, а я думаю:

– Vae victis! Тоже мне Бренн в белом халате, Ганнибал со скальпелем, Тамерлан от аспирина, Чингисхан от клистирных трубок, Атилла от горчичников, Ксеркс от новокаина. Оскорбляя мысленно Калиткина, снова очутился на своем ложе, Машуня хотела, меня раздеть, но я отказался. Тут пришел клистирный Сулейман Великолепный, и раздеться мне, все равно пришлось.

Помучив меня, Калиткин наверно решил, пусть живет, разрешил одеваться, и облачаясь я спросил.

– Калиткин, нехороший ты человек, можно мне хоть с командирами пообщаться?

– Конечно можно товарищ капитан, у вас же не горло прострелено, а нога.

– Ну тогда, Маша пошли, сходим к Онищуку и к Елисееву.

– Ранбольной Каримов, я вам разрешил общаться, а не шататься по расположению, вы скажите мадемуазель начальнику службы тыла, она вам и приведет, кого вам надо.

И терминатор от медицины, развернувшись ушел, блин значит, придется изображать Карла XII под Полтавой.

Попросил я Машу, пригласить сперва Елисеева, та тоже сильно не заморачивалась, и выглянув из землянки припахала какого-то бойца, тот и сгонял за "кровавой гебней.

– Привет больной, слушай капитанишко, какого черта ты под пули полез, что возомнил себя Карлушкой двенадцатым? (он что, читает мои мысли?)

– Привет палач вольнолюбивого демократического воинства, как ты там? Расслабься, пуля шальная, да и рана не опасная.

– Ну что, предателей, что ты приволок, опросим в последнюю очередь, а начали фильтрацию с женщин, они бедняжки и так у немчуры натерпелись. А мужики подождут, тем более двужопые предатели и враги народа.