Донецко-Криворожская республика. Расстрелянная мечта

Главным камнем преткновения был вопрос, связанный с постоянной посылкой в различные монастыри сирых и убогих со всей республики. В архивах сохранилось немало записок наркома по делам управления С. Васильченко о том, что тот или иной монастырь обязан принять, обустроить, накормить очередную партию нищих просителей. Понятно, возможности монастырей по приему этой категории лиц тоже были ограничены. В конце концов, в 20–х числах марта Покровский мужской монастырь отказал в приеме очередного бедняка, присланного Васильченко (тот написал, что этим бедняком был «солдат — инвалид, лишенный всяких средств к существованию и осужденный на голод»).

В итоге Васильченко направил в монастырь комиссию, которая якобы выявила следующее: «В специальных помещениях Покровского монастыря находится: 10 выездных лошадей с упряжью, 7 карет, из которых две находятся в употреблении, остальные стоят в сарае, 4 легких экипажа. Монахи занимают в разных корпусах кельи. Часть келий заняты посторонними. Казначей занимает две комнаты, настоятель 4 комнаты, епископ 3 комнаты. Всего в монастырях с прислугой и посторонними оказалось 60 человек. Между тем, из опроса братии выяснилось, что продуктов первой необходимости по карточкам берется в монастырь на 90 человек».

На следующий день аналогичный отчет поступил из другого харьковского монастыря — Куряжского. Там Семена Васильченко возмутило обилие самоваров (на каждого инока по самовару и к тому же 52 «свободных» самовара в амбаре). И на этом основании нарком ДКР постановил закрыть Покровский православный монастырь, переведя его монахов в Куряжский монастырь, лошадей и экипажи «отобрать в собственность республики», а помещения Покровского монастыря «обратить на нужды комиссариата просвещения и создание детского питомника». Не повезло и монахам Куряжского монастыря, у которых Васильченко повелел изъять 80 самоваров «и раздать их по школам, где введены завтраки для детей или в народные чайные». Все это Васильченко велел исполнить коменданту города большевику П. Кину [609] .

609

Донецкий пролетарий, 28 марта 1918 г.

28 марта в Покровском монастыре собралась многолюдная толпа верующих из различных приходов Харькова. Епископ Неофит (Следников), зачитавший указ наркома, выступил с пространной речью о значении монастыря для края и указал, в частности, что именно здесь хранится главная святыня Харькова — Озерянская икона Божией Матери. Священник поведал публике, что к нему уже приходили от коменданта Кина люди, которые потребовали в течение ближайшего времени переселить монахов в другое место. Кроме того, монахи пояснили, что действительно получают продуктовых карточек больше в связи с тем, что используют их для кормления постояльцев монастырской гостиницы. Митинг выбрал делегацию из представителей от каждого прихода, которой было поручено идти просить «этих жестоких людей» отменить распоряжение Васильченко. Как писала пресса, «речи ораторов прерывались плачем многочисленного народа». Кроме того, публике сообщили, что в Куряжском монастыре была отбита попытка реквизиции самоваров — якобы 27 марта «в монастыре ударили в набат, собралась толпа окрестных крестьян, которая не дала возможности осуществить реквизицию».

Озерянская икона Божией Матери

29 марта толпа верующих взяла Покровский монастырь в осаду. Как обычно, крайними сделали евреев, не имевших отношения к распоряжению Васильченко. Как писала газета «Возрождение», «не обошлось без эксцессов: толпой был избит неизвестный, в речах коего были усмотрены выпады против церкви». А чуть позже «толпой были избиты двое неизвестных, случайно проходивших мимо монастыря». На следующий день по поводу этих избиений харьковский «Бунд» сделал заявление в областном совете: «В связи с декретом т. Васильченко о выселении монахов из Покровского монастыря ведется антисемитская пропаганда. Двух евреев избили. Нужно принять меры к разъяснению декрета» [610] .

610

Возрождение, 30 марта 1918 г.; Земля и Воля, 31 марта 1918 г.

В связи с этими эксцессами в два часа дня к монастырю прибыл отряд матросов во главе с неким Симушкиным. Вот как трогательно описывала общение матроса с верующими пресса: «Отряд был встречен толпой враждебно. Женщины, среди которых было много интеллигентных дам, начали упрекать Симушкина и рвать его платье. Симушкин заявил, что отряд будет защищать население от эксцессов черни и относится с уважением к религиозным чувствам народа. Толпа успокоилась».

Вскоре к монастырю прибыл руководитель боевого отряда милиции Харькова Санович, который с митрополичьего балкона заявил: «Даю вам слово, что реквизиция будет отменена: ни одна чаша не будет вынесена, ни одна лошадь не будет уведена». Настроение толпы по отношению к большевикам сразу переменилось: «Толпа устроила отряду овации. Женщины плакали, падали на колени и целовали матросам руки. Какой — то седовласый священник поклонился матросам в пояс» [611] .

611

Возрождение, 30 марта 1918 г.

31 марта наместник Покровского монастыря архимандрит Рафаил лично поблагодарил Сановича и Симушкина за «защиту монастыря и успокоение взволнованной толпы». Санович заверил, что «всегда будет защищать народные святыни от всяких поползновений черни» [612] . Собственно, на этом история с самой громкой попыткой реквизиции церковного имущества в Донецкой республике завершилась. Покровский монастырь был оставлен в покое.

Не выступали большевики ДКР и против религиозных праздников. Официально республика их не отмечала, но и не препятствовала обрядам и праздникам верующих. Зато активно обсуждались вопросы о новых светских праздниках. Например, на заседании областного исполкома Советов 18 февраля было предложено объявить всеобщим праздником следующий день — годовщину освобождения крестьян от крепостного права. Однако члены исполкома «ввиду исключительности момента и необходимости для страны фабрикатов производства, высказались против этого праздника» [613] .

612

Возрождение, 2 апреля 1918 г.

613

Донецкий пролетарий, 20 февраля 1918 г.

Единственным праздником, который успели отметить в Донецкой республике, была годовщина Февральской революции — тогда ее даже большевики не называли буржуазной, считая очень даже социалистической и называя «важной вехой в истории России». Вторник 12 марта был объявлен выходным днем, даже несмотря на то, что стране необходимы были «фабрикаты производства», а исполком Харьковского совета строго — настрого велел всем предприятиям и учреждениям: «Занятия и работы производиться не должны». Вместо этого различные партии решили проявить солидарность и устроить сразу четыре объединенных митинга в одном только Харькове — в Коммерческом клубе, в театре «Муссури», в Рабочем доме и в Народном доме. Такое единение харьковских большевиков, меньшевиков, анархистов и эсеров не демонстрировалось ни до, ни после этого праздника [614] .

614

Донецкий пролетарий, 12 марта 1918 г.; Земля и Воля, 27 февраля 1918 г.

ЭТО СЛАДКОЕ СЛОВО — ЦЕНЗУРА

В иных вопросах расхождений было куда больше. Партийная пресса Харькова того периода вовсю поливала грязью представителей конкурирующих партий, почему и представляет сейчас собой ценнейший и довольно — таки объективный источник для изучения истории края — сравнив описание одного и того же события, представленное в различных газетах, можно более или менее правдоподобно восстановить картину происходившего. Для ситуации в России начала 1918 года в прессе Донецкой республики царили относительная свобода слова и плюрализм.

Как Антонов — Овсеенко ни требовал от местных большевиков закрытия оппозиционных газет, вплоть до середины марта 1918 г. по цензурным соображениям в Харькове закрыт был «Южный край» — причем задолго до создания Донецкой республики. Однако по мере продвижения Антонова в Донбассе им закрывались газеты на местах — к примеру, в Юзовке в январе 1918 г. была закрыта газета предпринимателя Альтшулера «Донецкая мысль». Во время краткого пребывания в Харькове Антонова и Цикуки также были задекларированы солидные ограничения свобод. Особенно постарались упомянутые выше комендант Войцеховский и Эрде, который фактически дистанцировался от местных большевиков и, выйдя из редколлегии «Донецкого пролетария», стал сотрудничать с ЦИК Украины и комендатурой Антонова — Овсеенко. 25 января Эрде объявил в вестнике Цикуки: «Предварительный осмотр изданий, выходящих в гор. Харькове, как периодических, так и не периодических, равно афиш и воззваний и т. п. — мною не производится. Вместе с тем предупреждаю граждан — владельцев типографий, заведующих и прочих работников печатного дела, что в случае выполнения ими заказов, явно вредящих интересам революции, вроде призывов к неподчинению Советской власти и проч. — они будут мною привлекаться к революционно — судебной ответственности наравне со сдатчиками заказов и авторами контрреволюционных воззваний» [615] .

615

Кихтев, стр. 259; Великая Октябрьская социалистическая революция на Украине, стр. 609.

По инерции Эрде подписывал некоторые постановления и приказы в качестве комиссара по делам печати города Харькова и после провозглашения ДКР, однако роль и функции его в этой должности с отъездом Войцеховского и отменой чрезвычайного положения выглядели несколько туманными.

К моменту создания ДКР в Харькове приказом Главного штаба по борьбе с контрреволюцией были запрещены политические митинги и даже крестные ходы. Однако уже через неделю — две после областного съезда проводились и митинги, и церковные шествия. На одном из первых заседаний областного исполкома ДКР 18 февраля Рубинштейном был поднят вопрос о введении цензуры в связи с запретом со стороны комиссара по делам печати публиковать некое воззвание к рабочим. Председательствующий на собрании большевик Сергей Буздалин заявил в этой связи: «У нас существует самая широкая свобода слова и печати, но мы не должны допустить свободы клеветы и погромной агитации». Когда же зачитали текст запрещенной листовки, которая, как выяснилось, была подписана некой несуществующей конференцией, ее содержание без особых возражений было признано «грубым и погромным», а действия Эрде решено было одобрить [616] .

616

Известия Юга, 16 февраля 1918 г.; Донецкий пролетарий, 20 февраля 1918 г.