Допрос безутешной вдовы

– Чай, не Настасья Филипповна!… – Она обернулась ко мне и изобразила на своем тонком лице подобие грубой гримасы.

– И вы позвали Ганина?

– Я не знаю, что бы я без него делала! – В ее небесных глазах блеснула оптимистическая зарница.

– Как вы его позвали?

– Как? Он разве вам не сказал? – В голосе Наташи послышалась легкая досада.

– В самых общих чертах…

– Открыла окно и закричала…

– Извините, Наташа, может быть, тупой вопрос, но все-таки: а почему через окно?

– Что значит «почему через окно»? – Наташа прикоснулась тонкими увядающими, но все еще хранящими в себе живительное тепло пальцами к сетке на окне.

– Логичнее было бы выбежать за дверь, нет?

– Вы думаете, я соображала тогда, что было логичнее? – усмехнулась она. – Да и пока я до дверей добежала бы, он бы тысячу раз уехать успел…

– А зачем вы открыли обе створки окна, – решил я продемонстрировать блестящие результаты своей наблюдательности, – если кричать Ганину можно было бы и через одну?

– Вы полагаете, я помню? – Она продолжала улыбаться.

– Надеюсь, что помните или вспомните. Надежда, Наташа, вещь не самая слабая…

– В каком смысле?

– В том, что она умирает обычно последней, когда все остальные чувства в человеке уже почили в позе.

– В бозе, – пробурчала она. – Что?

– Почить в позе звучит, по крайней мере, двусмысленно, – пояснила она и машинально взглянула на кровать. – Получается нечто фривольное в духе нашего с вами Ганина…

– А в бозе – это уже не по-ганински? – улыбнулся я.

– В бозе – это по-божески, – глубоко, но не слишком печально вздохнула она.

– Наташа, а можно задать вам вопрос совсем на другую тему? – Ее последний глубокомысленный, но с привкусом цинизма вздох вкупе со взглядами, обращенными на супружеское ложе, заставил меня вспомнить недавнее проницательное наблюдение Ирины Катаямы о том, что все русские женщины, вышедшие замуж за японцев, мазаны одним миром, или, опять же не дожидаясь поправок со стороны грамотных российских филологов, миррой.

– Смотря на какую, – осторожно откликнулась она. – Темы, они разные бывают…

– На деликатную, – предупредил я, не испытывая абсолютно никаких желаний от задуманного вопроса отказываться.

– Деликатную? – Она насторожилась еще больше.

– Скажите, почему у вас с Китадзимой-сэнсэем нет детей? – рубанул я наотмашь.

– Упс-с-с… – прошипела она от неожиданности.

– Посудите сами, – начал я комментировать свое срочно требующее словесных индульгенций изречение, – благополучная пара, два пожизненных университетских контракта…

– А-а, вы в этом смысле… – Она начинала успокаиваться.

– Именно. Так почему?

– Вы интересуетесь, почему вот здесь, – она обвела взглядом свою роскошную спальню, – ничего не зародилось?

– Здесь или… – Я стыдливо опустил глаза. – Дом у вас, как я успел заметить, не маленький…

– И вы о том же! – как мне показалось, с радостью в своем немолодом надтреснутом голосе констатировала она.

– О чем?

– О койке!… – Наташа в мгновение ока превратилась в незабвенную сахалинско-ниигатскую Ирину.

– Я не имел в виду секс… – Я попытался отыграть несколько моральных миллиметров.

– А про детей зачем спросили? – язвительно поинтересовалась она. – Если про секс не хотели?…

– Мне просто странно, что у такой красивой пары нет детей.

– Не было, – поправила она меня.

– Не было, – согласился я.

– И Хидео мой красавцем не был, – добавила она и села на пуфик перед высоким трюмо.

– Я его не видел никогда, – признался я и чуть было не добавил: «И Ато Китаяму тоже…»

– Немного потеряли. – Она уставилась на себя в зеркало.

– Да? – деланно спросил я.

– Я же сказала вам: Хи был холодный и безразличный, как жирный, скользкий карп… Как внутри, так и снаружи…

– Я не знаю, насколько жирен и скользок может быть карп… – грустно протянул я. – Особенно изнутри.

– Да, вы, японцы, на карпов только любуетесь, а в руки не берете и в рот не кладете! – заявила она.

– В рот? – ехидно переспросил я в лучших ганинских традициях.

– Я же говорю: и вы туда же! – Наташа продолжала демонстрировать блестящую реакцию.

– Куда туда? – поинтересовался я.

– Туда, куда и все другие мужики, и Ганин, кстати, ваш тоже! – прошипела она.

– А куда мой Ганин? – Мне стало любопытно разрешить загадку Ганина без его помощи.

– А вот сюда! – Она вдруг медленно моргнула своими длинными, мастерски подклеенными ресницами и не спеша, все с той же сноровкой публичной девки, подтянула на своих бедрах туго обтягивающую их юбку и – боже, наконец-то! – обнажила две белые полоски своего прекрасного тела над ажурным верхом черных чулок. – Ганин тоже сюда хочет!…

– Да? – Я не мог отвести глаз от открывшегося мне райского вида на альковном фоне пушистой спальни.

– Да! – Она скосила глаза на оттянутую юбку и обнаженные прелести. – Как?

– Впечатляет, – признался я.

– Глупости! – Она вернула юбку на прежние позиции, переместив все увиденное мной из плоскости физически грубой реальности в высокую сферу виртуального, бестелесного обладания.

– Время позднее, Наташа, – я посмотрел на часы, но вместо циферблата увидел на них все те же черно-белые бедра, – так что давайте на сегодня закончим!

– Да мы толком и не начинали, – язвительно улыбнулась она и снова медленно перевела взгляд с меня на кровать.

– Вам завтра надо будет дать показания по обнаружению тела вашего мужа, хорошо? – предупредил я ее.

– Завтра? – Она поднялась во весь свой небольшой, но удивительно шедший ей рост; будь она чуть выше, она не выглядела бы такой складной.

– Если сегодня вам больше нечего мне сказать. – Я сжалился над ней и дал ей лишний шанс выговориться.

– Больше – есть! – Она не преминула этим шансом воспользоваться. – Что вы хотите услышать от меня? Почему детей нет?