Дориан Дарроу: Заговор кукол

— Неа, — ответил Персиваль и, зайдя, аккуратно закрыл дверь. — Давай, дружище, выкладывай.

Дружище. Как далеко эволюционировали наши отношения.

— Ты мне не друг, — отчетливо произнес я, чувствуя, как нервно трясутся руки. — И я тебе не друг. Мы друг другу — никто.

— Кто бы сомневался.

Персиваль пошел на меня. Движения его приобрели нарочитую медлительность и некую текучесть, каковая предупреждала об опасности.

— Ты мне не друг. Никто никому не друг. Друзей вообще не бывает, дружище Дориан, — тяжелая ладонь легла на плечо. — Дружище — это так, словцо такое. Не мудаком же тебя называть? На мудака ты точнехонько обидишься.

Его улыбка была страшна.

— Отпусти. Я не хочу с тобой драться.

Не сейчас и не здесь. Господь всеблагой, ну почему сегодня все решили высказать свое нелицеприятное мнение на мой счет?

— А мы и не будем драться, — ласково заверил Персиваль. — Зачем оно нам?

Не знаю. Я уже ничего не знаю.

— У тебя бывало так, что… что тебе казалось, будто ты знаешь другого человека, как себя или даже лучше чем себя, а на проверку выходит, что…

— Что хрена ты не знаешь, а все, чего ты там себе знал — придумка.

Именно.

— С сестрицей свиделся, а она тебя послала и далеко?

Что ж, порой Персиваль был до отвращения прозорлив. К счастью, удовлетворившись кивком, он не стал выяснять подробности и, отпустив меня, прошелся по комнате. Тронул львов, он ковырнул пальцем поблекшее золото гербовых лилий, у зеркала застрял надолго, напряженно вглядываясь в собственное нескладное отражение.

А я вдруг понял, что злость, меня терзавшая, отступила.

— Бывает, Дорри. Со всеми бывает.

— И с тобой?

Невнятное пожатие плечами: мол, понимай, как знаешь. А я не хотел сегодня копаться в загадках чужих душ, ведь собственная саднила неимоверно.

— Только странно все это, — заключил Персиваль, поворачиваясь ко мне. — Сначала тебя на помощь кличут, и помощь эта боком выходит, а после выясняется, что ничего она и не нужна была. Так?

— Она… она просто пыталась сделать, чтобы я уехал.

— Неужто? Твоя сестрица так плохо тебя знает? И не подумала, что получив посланьице, ты в момент ломанешься ее спасать? И уж точно знать не знала, что в той комнатушке засада будет? И про окна запечатанные ни сном, ни духом? И про крысолова?

Ратт сердито засвистел из своего угла.

— Раньше ты обвинял Ульрика.

— Где один, там и двое, — парировал Персиваль, пробуя на прочность кресло. Сесть он все-таки не решился.

— Ты… ты вообще не веришь в людей?

— В людей. В вампиров. В честь и совесть. В благородство до последней капли крови. Очнись, Дорри, разлупи глаза и погляди на этот долбанный мир во всем его великолепии!

Теперь злился он, и злость эта была совершенно мне не понятна.

— Твой брат может хотеть твоей смерти. Твоя сестрица может тихо тебя ненавидеть. Твой друг может оказаться совсем не другом, а человеком, который просто тебя нанял. Купил за конфеты и три мраморных шарика. И все годы помнил про эти самые шарики, потому что папаша его — бакалейщик. Деловой человек. И сынка таким же деловым научил быть. Помнить о том, сколько и за что уплочено.

— Какой бакалейщик?

— Да так. Никакой, — он тряхнул головой и, зажмурившись, потер глаза ладонями. — Лады, проехали. Забудь. Я сам дураком был. И ты теперь дурак, если ищешь сложных объяснений, там где сойдут простые.

Еще пара кругов по комнате и пинок дубовому комоду.

— Твой братец подговорил твою сестричку помочь в решении проблемы.

— Это невозможно.

— И почему же?

— Да потому, что если бы Ульрик хотел меня убить, он бы это сделал! Он помогал инсценировать самоубийство. И он привел шлюп к "Лунному страннику". А если бы не привел, то…

Персиваль застыл.

— …то наше знакомство вряд ли бы состоялось.

— Резонно. Но если не он, тогда кто?

Кулак уперся в раскрытую ладонь. Хрустнули суставы.

— Она? Тогда понятно, отчего все криво. Бабьи придумки… а смысл какой? Или она сначала от тебя избавится, потом от братца твоего и…

Я ударил Персиваля. Точнее попытался, потому как он, ловко отклонившись, перехватил руку. И вторую тоже. Заставил опустить, сдавив лапищами, что клещами, и сказал:

— Ша. Не кипиши.

Не могу. И вырваться тоже. Хватка у бывшего клирика железная, хотя и держит он аккуратно. И его явное нежелание причинять мне боль лишь доводит до бешенства.

— Оказывается, ты у нас не только страдать умеешь. Спокойней, дружище Дорри, я просто думаю. За тебя, между прочим, думаю.

— Ты ошибаешься.

— Если это не твой братец, и не твоя сестричка, тогда кто?

— Не знаю!

— Узнай.

— Как?!

— Ну ты ж у нас умный, придумай, — Персиваль толкнул меня так, что я, пролетев через всю комнату, врезался спиной в злополучный комод. — Перестань сопли на кулак наматывать и вспомни, кому дорожку перешел. Знаешь, бывает ведь и так, что наступил на человечка, раздавил и дальше пошел, не заметивши… Только я тебе вот что скажу. Не копай далеко. Оно все обычно близехонько зарыто.

Он был прав. И не прав.

Кому я мог перейти дорогу? Ольга? Но она получила желанную свободу.

Ульрик? Нет, этот вопрос закрыт раз и навсегда. Я верю брату моему.

Эмили? Ей-то уж точно незачем желать моей смерти.

— А если не ей, то… — снова начал было Персиваль, и слова его заставили меня вздрогнуть.

Не ей!

— Помолчи, — попросил я, и он послушно замолчал. Я же, закрыв глаза, попытался воскресить в памяти встречу. Я стирал слова, сосредотачивая внимание на деталях.

Платье. Жемчуг в волосах… в детстве Эмили не любила жемчуг, потому что его надевают на похороны. Это еще ничего не значит. Веер в ее руках. Сами руки. Движения.

Выверенные. Точные. Слишком точные для живого человека.

И эта неуловимая странность позы. Вот Эмили говорит со мной. Я любуюсь ее лицом и не замечаю, что голова, шея, плечи неподвижны. Умение держать осанку в любой ситуации?

Возможно. Я ошибаюсь. Лучше было бы, чтобы я ошибался.

Вот она поворачивается ко мне спиной. Уходит. Ее локти прижаты к торсу, ее руки опущены, ее ладони прячутся в складках платья.