Дорога без следов

– Откуда появилась, кто и куда увез?

– Говорила, что прислали с биржи. Ее опекал черный немец, приехавший с больший начальником из Германии. Здоровый такой. Их с начальником двое. Всегда ездят с ним или он их куда посылает.

«Клюге и Канихен, – понял Волков. – Наверняка они. Еще живы, подлецы. Но кто из них? Впрочем, какая разница?»

– Увез ее этот немец на машине, – продолжала Катаржина, – а вернулся один. Но пусть пан знает, что Анна действительно белоруска. И пусть знает, что с биржи в замок никого не берут. В замке у черных немцев свои большие секреты, меня туда не пускают.

– Она действительно убиралась в госпитале и жилом крыле замка?

– Того я не видела, – обиженно поджала губы старуха. – Когда она мне попалась во дворе, я спросила: кто такая? Сказала: уборщица Анна. Худая, молоденькая, волосы темные.

– Да, похоже, – согласился Антон. – То, что вы принесли, действительно из жилого крыла?

– Пан может не сомневаться.

– Как же вам удалось? Вас пускают туда?

– Нет. Но я лучше них знаю, что и где лежит, – гордо выпрямилась Катаржина. – И знаю, как туда пройти и взять, чтобы осталось незаметно. Я пятьдесят лет служу в замке, а они в нем всего три года, но успели многое растащить. Они пользуют ту бумагу, которую запасли князья. Хорошая, заграничная. Мне пора уходить, – бросив взгляд на настенные часы, старуха встала и поклонилась в сторону ширмы. – Доброго здоровья пану.

– Вам сюда, – вернувшись, проводившая гостью экономка повела Волкова на кухню и открыла дверь черного хода. – Были рады вам помочь, если сумели.

– Спасибо, – и майор начал спускаться по узкой лестнице с чугунными перилами.

– Пан, – тихонько окликнула его хозяйка. – А сверток?!

– О, простите, – Антон взял поданный ей пакет и сбежал вниз. Какая рассеянность: задумался и чуть не оставил у экономки столь нужную вещь.

Провожатый ждал внизу. Все так же молча он пошел впереди, выведя Волкова в уже знакомый сводчатый подвал через систему запутанных коридоров, пропахших луком и гнилым картофелем.

Через десяток минут разведчик оказался опять в том же дворе с павильоном общественной уборной, в обратном порядке проделав свой путь к месту встречи с Катаржиной.

Придя на квартиру старого гробовщика, он развернул пакет и осмотрел стопку чистой белой бумаги, принесенной старухой. Услышав стук в дверь, спрятал сверток и открыл. На пороге стояла Барбара, вытирая руки концом передника.

– Я носила обед мужу. Он просил передать, что за товаром приедут завтра, на грузовике. Из солдатского госпиталя в Желудовичах…

* * *

Группенфюрер Этнер позвонил, как всегда, ночью. Выразив глубокое сожаление, что Отто Бергер приболел, да еще столь серьезно, он начал дотошно расспрашивать обер-фюрера о здоровье, проявив при этом такие незаурядные медицинские познания, что Отто даже засомневался, не сидит ли рядом с группенфюрером специально приглашенный суфлер-медик?

Голос у Этнера, рассуждавшего о болезнях человеческих и хрупкости жизни, подверженной стольким опасностям, был тих и печален, но многоопытный подчиненный уловил в нем скрытое одобрение и поощрение. Группенфюрер давал разрешение продолжать играть роль тяжелобольного, всячески затягивая возвращение в Берлин. Молчаливое согласие на это получено.

– Я жду вашего доклада, – говорил группенфюрер, и его слова долетали до Бергера вместе с легким потрескиванием и шорохами на линии. Наверняка прослушивали разговор сотрудники спецслужбы связи РСХА или сам Этнер распорядился сделать на всякий случай запись. – Рейхсфюрер справлялся, как движутся дела по «Севильскому цирюльнику», и будет рад поздравить вас с успехом, дорогой Отто.

– Утром вылетает офицер спецсвязи, – прокашлявшись, сообщил оберфюрер. – Я сам провожу его. Думаю, к вечеру доклад положат на ваш стол, группенфюрер.

– Главное, поскорее выздоравливайте, – прямо-таки масляным голосом сказал Этнер. – Меня не на шутку обеспокоило известие о вашей болезни, а врачи то и дело пугают разными осложнениями. Выздоравливайте и возвращайтесь. Жду вас в Берлине.

Положив трубку, Бергер долго лежал на спине, глядя в расписной потолок – неизвестный мастер изобразил на плафоне буйство красок золотой осени с ее щедрыми дарами и аллегорические фигуры, не забыв, однако, добавить к ним полуобнаженных нимф и сатиров. Ночник слабо освещал роспись, свет падал неровно из-за наклоненного в одну сторону абажура, и потому казалось, что внезапно застигнутые светом фигуры застыли, пораженные тем, что их застали в момент движения, и, как только погаснет ночник, они вновь пустятся вскачь, исполняя замысловатый языческий танец.

От еще не до конца прошедшего насморка противно щекотало в носу, и оберфюрер морщился, едва сдерживая неудержимое желание чихнуть – до чего же противно испытывать недомогание, но зато именно в такие моменты отчетливо осознаешь, как прекрасно ощущать себя здоровым и свободно дышать. Во всех отношениях свободно…

Да, насморк пройдет, но свободно дышать можно будет еще очень не скоро – масса условностей сковывала Бергера по рукам и ногам, принуждала к подчинению и беспрекословному выполнению приказов людей, многих из которых Отто считал откровенными глупцами. А он – более способный и сильный умом, – вынужден делать работу за них и довольствоваться тем, что останется ему от почестей, раздаваемых наверху без его участия. О, как многое он изменил бы и переделал, окажись в его жилистых руках реальная, почти неограниченная власть.

Однако корабль, называемый государством, Германский Третий рейх, дал течь – пусть пока мало заметную неопытному глазу, – а потому стоит так рьяно рваться к вершинам бюрократической лестницы? В политике, в отличие от настоящего корабля, первыми гибнут те, кто стоит на капитанском мостике и верхних палубах, а в живых остаются трюмные команды и средние палубы, пассажиры которых при благоприятном стечении обстоятельств готовы пополнить собой команду нового корабля. И вновь спуститься в трюмы и занять места на нижних палубах.

Разговор с Этнером тоже не пропадет – он спрячет его в копилку своей цепкой памяти и потом, работая над задуманной книгой разоблачительных мемуаров, отведет и ему надлежащее местечко. Стесняться нечего – сделали ведь из Жиля де Ре и Влада Дракулы страшных злодеев и вампиров, пожирающих младенцев и сосущих кровь своих жертв. Публика падка на подобные вещи, они щекочут нервы и заставляют замирать от ужаса над прочитанными страницам, в глубине души радуясь, что ты сам не такой, а если и не слишком хорош, то до этих негодяев тебе все одно далеко, и есть еще приличный запас времени, чтобы догнать и перещеголять их. И никого не интересует, действительно ли французский рыцарь Жиль, прозванный Синей Бородой, и румынский или валахский господарь Влад когда-то, много веков назад, были такими, как их описали щелкоперы. А уж в случае руководителей РСХА и НСДАП не надо обладать буйной фантазией – только умело подай «жареный» материал, и любой читатель завизжит от восторга, вырывая книгу из рук торговцев…

Когда утром зашел фон Бютцов, Бергер встретил его уже выбритым и одетым. Сидя за сервированным Клюге столиком, он допивал утреннюю чашку кофе и глотал таблетки.

– Дополнительный паек, – слабо улыбнулся он в ответ на пожелание доброго утра и предложил Конраду выпить с ним чашечку кофе.

– Боюсь не успеть, – отказался штурмбанфюрер. – Подали автомобиль, а вылет самолета не хотелось бы задерживать. Позвольте мне самому отвезти доклад на аэродром? Мне кажется, вам не стоит рисковать здоровьем. На летном поле всегда ветрено. Ветер – союзник летчиков.