Дорога к звездам

И еще у Глазкова вызывала досаду шумиха, поднятая на комбинате вокруг работ Якимова. Это уже было и напрасно, и… вредно. В девятнадцать-двадцать лет трудно остаться глухим к похвалам, к славе. Итогов еще нет. Может наступить общее разочарование. Как тогда перенесет это Яша Якимов, кумир молодежи и самоуверенный, талантливый человек?

Да, пора поговорить сообща, послушать старших товарищей, а потом принимать решение.

Накануне совещания у Глазкова, теплым июньским вечером Яков посадил на плечи Любушку, втиснул в карман пиджака «Материализм и эмпириокритицизм» и отправился за город, на берег реки.

Пока девочка копошилась среди цветов, обрывая головки ромашек, для чего ей приходилось напрягать все силы своих маленьких ручонок, Яков, вытянувшись в траве у самого обрыва, листал книгу. Он не столько читал, сколько собирался с мыслями.

Перед глазами Якова возник кабинет в квартире профессора Турбовича. Евгений Борисович называл его своим «храмом науки». Вспомнилась картина с бесстрастными лицами обнаженной женщины и полуобнаженного мужчины. Яков увидел полки, плотно уставленные книгами. И только сейчас, при мысленном созерцании, он заметил то, на что ему следовало обратить внимание сразу: на полках не было ни Ленина, ни Энгельса, ни вообще чего-нибудь политического. Правда, где-то на самой верхней полке приютились два тома «Капитала», но так высоко, что можно было с уверенностью сказать: Евгений Борисович к ним не притрагивался. Оттого и пролез на эти полки «Принцип дополнительности», оттого и перепугало Турбовича «исчезновение материи», грозным призраком встал перед ним предел точности измерений, граница человеческого познания. Перепуганный, сбитый с толку философией тех людей, которые были в его глазах кумирами, Турбович отступил от своей мечты, а отступив, погряз в трясине.

Нет, с ним, с Яковом Якимовым, этого не должно случиться!

Яков засмеялся, вскочил на ноги и подбросил Любушку над головой. Девочка радостно вскрикнула. Он подбросил ее еще и еще.

— О, да ты у меня совсем бесстрашная, воздуха не боишься. В мамку, что ли?

Все же мысли о предстоящем совещании у Глазкова волновали Якова. Кажется, он мало придает значения этому совещанию, а ведь к нему наверняка прислушаются на комбинате. И больше всего будут иметь вес слова Турбовича, профессора физики. Что скажет завтра Евгений Борисович, особенно после их последней ссоры?

Яша с холодком в сердце почувствовал: не поддержит. Больше того, встанет поперек дороги, встанет с искренним желанием помочь. До чего нелепо!

Что ж, драка его не пугает, а присутствие Глазкова придаст ему уверенность. С Марком Захаровичем Яков ничего не боялся.

Ночь он посвятил просмотру расчетов установки. Яков снова и снова проверял свои замыслы. Вдруг ему вспомнился Карганов, тревога усилилась. Неужели в исходных позициях, на которых стоял он, Яков, имеется слабое звено? Попытка прогнать тревогу не принесла успеха. Все-таки на что-то он закрывал глаза. Только на что же именно? Два года знакомства с Турбовичем, какой они могли оставить осадок в его душе, в его мозгу? Неужели и в нем поселился этот проклятый микроб чужой философии?

Молодость — ты хороша безграничной верой в свои еще не окрепшие крылья. Они поднимают тебя высоко, под самое солнце, и жаркие лучи его могут легко расплавить воск, которым скреплены перья. Конечно, трудно не взлететь и не взглянуть на мир с высоты, когда чувствуешь в себе достаточно сил.

Молодость — это неопытность, а главное, неумение взглянуть в глубину своей собственной души и разглядеть там воск вместо цемента. Но ведь именно так и накапливается опыт. Разве перешагнешь через молодость сразу к зрелости? Молодой полководец сильнее переживает поражения своей армии, но у него зато неисчерпаемый источник энергии. Ему легче прийти в себя.

Сон в эту ночь не принес Якову отдыха. В его разгоряченной голове тянулся клейкий и назойливый поток мыслей, они путали друг друга, не давали остановиться на чем-то определенном.

Утром он поднялся с тяжелой головой, поглядел на раскидавшуюся в кровати девочку, прикрыл ее одеялом и долго стоял над ней в раздумье.

21

У Глазкова собрались довольно поздно — в десятом часу вечера. Солнце еще не зашло, но в кабинете включили свет. Иссиня-черная туча с оловянной клубящейся бахромой затягивала небо над городом. Было душно, в открытых настежь окнах неподвижно свисали шторы.

Позже всех появился Карганов. Он приехал на комбинат прямо с инструментального завода, где консультировал изготовление победитовых пластинок.

Герасим Прокопьевич вошел шумно дыша, на ходу вытирая вспотевшую лысину. Дружелюбно кивнув в сторону Якова и Гобермана, он прошел к столу и опустился рядом с Глазковым.

— Пф-а! — сказал он. — Плохи дела профессора Карганова. Сердце — как птичка в клетке.

— Время от времени ремонтировать нужно, — улыбнулся Глазков.

Дверь распахнулась, и вошел Андронов. Этого Яков не ожидал, он переглянулся с Гоберманом, но на того появление начальника литейного цеха не произвело впечатления. Андронов почти не взглянул на Якова, будто Яков был здесь посторонним лицом, но с Турбовичем, Покровским и Каргановым поздоровался за руку. Только устраиваясь за столом, он посмотрел на своего подчиненного долгим, внимательным взглядом.

В раскрытое окно долетел отдаленный раскат грома.

— Не закрыть ли? — спросил Турбович.

— И без того духота, — возразил Карганов. — До грозы далеко.

— Это из-за тебя людей тревожат? — спросил Андронов Якова. — Никак успокоиться не можешь. Вот мне бог помощничков посылает. — Он повернулся в сторону попыхивающего трубкой Турбовича. — Начальником поставил, оклад повысил, на чистое, не пыльное место перевел. Так нет — подавай ему еще ядерный сплав.

— Помощники у вас не плохие, — отозвался Турбович. — Я давно Якимова к себе переманиваю — не идет. Чем вы его околдовали?

— Да он сам колдун. Посмотрите: разве на черта не похож? Такой же тощий да черный.

Громче всех засмеялся Карганов.

— Помогите мне, по крайней мере, от его ядерного сплава избавиться, — попросил Андронов. — Всему цеху этот ядерный сплав головы морочит, а проку не вижу. Только электроэнергию переводят. Плавильное отделение в экспериментальную лабораторию превратили.

— Фантазия у него богатая, — вздохнул Турбович, — молодость…

— Это верно, — прохрипел Карганов, — фантазия у Якимова замечательная. Такой фантазии суждено стать реальностью,

— Вы так думаете? — спросил Андронов, всматриваясь в Карганова. На душе у Якова посветлело. Значит, Карганов его поддержит. Слово профессора металлографии чего-нибудь да стоит.

— Коллеге свойственна восторженность, — усмехнулся Турбович. — Он страстный поклонник молодых дарований. Но лично я не разделяю его восторга. На мой взгляд, поиски ядерного сплава никому не нужная авантюра. Нереальность замыслов Якимова для меня очевидна, и Якимов давно знает мое мнение, с первого дня начатых им экспериментов.

За окном ветер вдруг всколыхнул неподвижно повисшую листву на тополях, взвихрил пыль на дорогах. Шторы сначала заколыхались, надулись парусом, потом взметнулись под самый потолок. Ветер ворвался в комнату, смел со стола Глазкова бумаги и газеты. Где-то вспыхнула молния, раскатился близкий удар грома.

— Прошу прощения, — остановил Глазков Турбовича и бросился закрывать окно. Возвратившись к столу, он спросил: — Так что вы хотели сказать о реальности ядерного сплава?

Евгений Борисович с досадой поглядел на окно — шум дождя отвлекал его, не давал сосредоточиться. Он заговорил о том, что, на его взгляд, составляет заблуждение Якимова и других участников работы над сплавом. Главное — в самой постановке вопроса, в самом принципе. Тут все неверно, от начала до конца.