Дорога к звездам

Вместо ответа Люба схватила руку секретаря обеими руками и прижала к груди.

— Ой… большущее вам спасибо, — сказала она. — Я верю вам.

В августе ей исполнилось восемнадцать лет. Никаких препятствий для поступления в аэроклуб быть уже не могло.

В сентябре аэроклуб Южноуральска объявил набор.

— Яша, поступаем? — предложила Люба.

Он отрицательно покачал головой.

— Я все-таки думаю поступить в институт, Любушка. Не тянет меня в аэроклуб. Мне бы в лабораторию, в настоящую, в большую.

— Как знаешь.

Она подала заявление, прошла медицинскую комиссию. Ее приняли в группу пилотов. Люба ходила точно в угаре. Ночью, закинув руки за голову, она подолгу лежала с открытыми глазами. Она видела себя за управлением легкого, как стрекоза, ПО-2. А вот аэроклуб позади. Прифронтовой аэродром… Взмывает свечкой стремительный «Лавочкин»… Люба мчится на нем наперерез немецкому «Мессершмиту».

Ах, успеть бы до конца войны! Она бы еще расплатилась за отца.

Жаль, что рядом не будет Яши. Нет, конечно, он всегда теперь будет с нею, но как бы хорошо вместе учиться, вместе летать. Она еще доживет до того счастливого дня, когда Яков построит свой необыкновенный корабль для полета на Луну, и она первая поднимет его с земли. И любовь… Яшка, дурной, хороший… Но если бы он знал, как она хочет летать.

Летать!

Это самая большая ее мечта, вероятно, перешедшая к ней вместе с отцовской кровью. Она хочет стать самой известной летчицей в мире — разве это плохо? Она хочет летать так высоко, как еще никто не летал до нее, хочет пронестись над всеми морями, над всеми странами, под снегами Арктики, над горными хребтами.

Чувство любви все перевернуло и в Якове. Мир сразу стал ярче, красивее. Даже поблекшие обои на стенах, штопаные занавески на окнах, самодельные полки для книг останавливали на себе его внимание, как что-то значительное. Яша сам подивился тому, как замечательно — любить! Новое чувство, близость Любы, раздвинуло границы возможного, и Яша вдруг понял, что вот теперь он действительно все сумеет.

Должно быть, поэтому и за труднейшую работу Ильича «Материализм и эмпириокритицизм» он принялся с особенным подъемом и не был сильно обескуражен, споткнувшись на первых же страницах.

Стиль книги показался Яше странным. Он не походил на хорошо знакомый ему повествовательный стиль технической литературы. Яше далеко не сразу удалось разобраться, в чем смысл той полемики, которую вел Ленин с Махом, Авенариусом и русскими махистами. Незнакомые термины «эмпириомонизм», «релятивизм», «фидеизм» замелькали перед глазами Яши, он терял нить рассуждения, смысл написанного ускользал от его напряженного внимания.

Но он находился в очень приподнятом состоянии. Теперь его будущее принадлежит не только ему, но и Любе. Он станет таким, чтобы она могла им гордиться. А для этого необходимо одолеть гору книг.

Прочтя «Вместо введения» и первую главу и не уяснив, в чем сходство философии английского епископа Беркли, жившего в восемнадцатом веке, с философией махистов, живших в двадцатом, он начал читать снова, а потом не поленился и третий раз. Он хотел понять, хотел — это было самое главное, и он понял, и только после этого с чувством глубокого удовлетворения позволил себе приняться за вторую главу.

Ядовитый, страстный, обличающий язык Ильича, пересыпанный сарказмами, пришелся по душе Якову. Это был гневный голос гения, направленный против тех, кто пытался поставить на ложный путь человеческую мысль. Только гений мог так метко, так неопровержимо, с такой предельной ясностью разоблачать извращение истин.

Яша читал и поражался: откуда могли появиться люди, которые сомневались в достоверности наших знаний, люди, не верившие в возможность познать мир с его закономерностями и, даже больше того, отрицавшие вообще материальность природы!

Эти люди были идеалистами. Одни из них прямо заявляли о своем несогласии с диалектическим материализмом, с марксисткой наукой. Другие называли себя марксистами, а втайне протаскивали тот же идеализм и поэтому были опаснее, как опаснее всякий скрытый враг.

Яша вскочил на ноги и зашагал по комнате.

Все, о чем переговорили они с Марком Захаровичем, все перечитанное им, было до сих пор лишь грудой кирпичей, из которых вот только сейчас, в этой комнате и над этой книгой стало складываться настоящее здание. Из книги Яша черпал цемент, соединяющий между собой кирпичи — мысли.

Идеалисты толкали ученых на ложный путь сомнений и неуверенности. Они заводили исследователей в тупик, отрывая их от реального мира, толкая в объятия поповщины. И при этом они пытались опираться на новейшие достижения науки. Например, они указывали на открытие радия как на факт, подтверждающий относительность наших знаний. Разве радий не опровергает закона сохранения энергии? Разве открытие электрона, его способности менять массу в зависимости от скорости движения не доказывает возможности исчезновения и появления массы из ничего?

Но от этих доводов Владимир Ильич не оставил камня на камне. Читая главу о «кризисе» в физике, Яков только ахал, хлопая себя по коленям, поминутно вскакивал и снова садился.

Ленин, не физик, громил физиков-идеалистов, не понявших сути новейших открытий физики. И он неспроста обрушил на них всю силу своего гения.

…Шел 1909 год. Первая русская революция потерпела поражение. Реакция перешла в наступление — и прежде всего в области идеологии: она задалась целью отравить сознание рабочего класса, доказать ему бессмысленность политических выступлений. И на помощь было призвано вернейшее средство — идеализм. Но рабочие уже были не те, что несколько зим назад. Дух марксизма проник в их среду, лучшие представители пролетариата шли в партию, созданную Лениным. Тогда идеализм стал рядиться в одежду марксизма. Идеалисты вовсе не ратовали за царя или буржуазию. Наоборот, они были против существующего режима. Но считали необходимым внести некоторые поправки в учение Маркса, привести его в «соответствие» с данной исторической обстановкой.

И поправка делалась очень просто. Открытие радия и электрона опровергает считавшиеся ранее непогрешимыми законы сохранения энергии и сохранения массы — два основных закона природы! Можно ли быть уверенным в абсолютной правильности других законов? Получается, что нет. А отсюда и следующий вывод: в природе вообще нет никаких закономерностей. Значит, и закономерность смены капиталистического общества социалистическим является сомнительной, стало быть, нет никакого смысла делать революции и приносить большие жертвы.

Вот как судьба ничтожно маленькой частицы — электрона — сказывалась на судьбе человеческого общества!

Но с какой величайшей ясностью разоблачил Ильич эти выверты идеалистов, основанные на недостаточно глубоких, порою ошибочных сведениях из мира атома, которыми располагали ученые того времени. Только теперь Яша понял, в чем могущество диалектического материализма. Именно незнание диалектики привело часть физиков к тому, что они стали вопить об исчезновении материи, играя тем самым на руку кровавому столыпинскому режиму в России и реакционной буржуазии всех стран.