Дорога к звездам

Глазков советовал отдаться металлургии, тому, что находилось перед глазами и было предметом повседневных забот.

— Это теперь ближе тебе, роднее, — говорил он, — есть где развернуться. Завод в помощи тебе никогда не откажет.

«Прежде познакомлюсь с квантовой механикой, — решил Яша, — а там видно будет».

У Любы начались практические занятия на аэродроме. Она возвращалась в одиннадцатом часу ночи, легко взбегала по лестнице — и прямо в комнату, к Яше. На ней был темно-синий комбинезон, с большими карманами на боках, от нее пахло бензином, перегаром масла и степным ветром. Люба бросала кожаный шлем на стол, захлопывала раскрытую Яшей книгу и садилась к нему на колени, путая его волосы.

— Соскучился? Сознавайся!

— Угу. А ты?

— И я. Очень, очень!

За окном звенели трамваи. За окном жил и двигался город, опоясанный лентой заводских огней. Десятки заводов распахивали свои ворота, выпуская на главную железнодорожную магистраль эшелоны с танками, пушками, боеприпасами. Эшелоны шли в далекий степной Сталинград.

11

Чаще обычного Яков останавливался у плавильной печи, в раздумье наблюдал за рвущимися наружу языками пламени. Легированная сталь… Железо, углерод, никель, кобальт… Как не похожа эта сталь на ту, которую плавили пятьдесят, двадцать, десять, пять лет тому назад. Да что там — год назад. С фронта на комбинат приходили письма. Танкисты благодарили за сталь, которая не боялась немецких снарядов.

Но год назад такой брони еще не существовало.

А какой будет сталь через пять лет? Через десять? Через пятьдесят?

Идея создания жаропрочного сплава все настойчивее овладевала Яшей, хотя он от нее всячески увиливал. Ему не хотелось отдавать предпочтение именно сплаву. Ведь перед ним было так много «невозможно». Но одно из них находилось перед глазами, оно клокотало в печи и в ковшах.

«Сталь плавится при 1539 градусах, — рассуждал Яков. — Отдельные примеси делают ее стойкой к температуре порядка 1700 градусов. Но возможно ли придумать такой состав, чтобы и при 5000-6000 градусов он сохранял свои механические свойства?»

Кроме Глазкова, Яша не решился еще кого-либо посвятить в свои замыслы: над ним бы только посмеялись. Нелепая фантазия? А как же тогда назвать проблему полета на Луну?

Однажды Яша пережил нечто похожее на «открытие» топлива. Он вдруг вспомнил один из разделов астрономии, в котором говорилось о строении звезд. В глубине Вселенной существовало вещество в сотни тысяч раз тяжелее свинца. Небольшой кусочек его весил столько же, сколько весит нагруженный океанский пароход. При подобной плотности оно должно обладать непостижимой для разума твердостью. Но ведь эти наблюдаемое звезды имеют колоссальную температуру в десятки тысяч градусов, а может быть, и в миллионы. Значит, где-то в космосе природа сама решила задачу, поставленную Яшей перед собой. Ученые высказывали предположение: в этом звездном веществе атомы лишены своих электронных оболочек, они состоят только из ядер.

Ядерный сплав! Это показалось ему ударом грома, порогом открытия. Конечно, тот звездный сплав не годится для межпланетного корабля — он очень тяжел. Так ведь речь идет не о миллионах градусов, а всего лишь о пяти-шести тысячах. И едва ли потребуется такая большая плотность. Главное в идее. Яша видел, как в кузнечных цехах делают различные поковки, он знал, что при этом происходит уплотнение структуры и за счет его повышается механическая прочность. Значит, какие-то изыскания фактически уже начаты. Яша их продолжит в новом направлении, заимствуя достигнутое природой на далеких звездах.

Но нет, он уже не был так наивен, как тогда с атомарным водородом. Вот перед ним на столе квантовая механика, она изучает законы, управляющие атомными превращениями, а ей неизвестна возможность существования вещества из одних ядер, без электронных оболочек. Ядро еще далеко не изучено, природа сил, действующих в атоме, пока остается неизвестной.

И все же мысль эта цепко вошла в его сознание. Ядерный сплав… Металл особого строения с фантастической твердостью, а главное, жаропрочный, выдерживающий температуру горения топлива.

…Часто Люба дивилась способности Якова читать книги. За вечер он мог одолеть по сто, сто пятьдесят страниц из термодинамики, электротехники, квантовой механики. Она тоже любила книги. Яше пришлось прибить на стене еще одну полку, чтобы разместить ее учебные руководства по аэронавигации, описания самолетов, биографические очерки, пособия для пилотов. Но для нее техническая книга всегда оставалась учебником, порою помощником, в то время как Яков видел в каждой прочитанной странице целое откровение, новый мир.

Случалось, что Люба робела перед той силой, которая таилась в Якове, однако гораздо чаще это ощущение вызывало у нее восторженный трепет. В ней самой было столько силы.

Да, это было необыкновенное чувство единства! Как теперь определить, где кончается она, Люба, и где начинается Яков? Вот оно, настоящее счастье: отдать себя любимому всю, быть готовой пожертвовать ради него всем и знать, что рядом с тобой человек, который тоже отдает тебе всего себя, о котором можно с полным правом сказать:

— Мой!

…В середине октября Турбович пригласил Якова к себе в лабораторию. Оптический институт обосновался в недостроенном часовом заводе в Заречье. Помещения доделывали уже на ходу, они были в строительных лесах.

Институт занял солидную площадь, и Яков не сразу отыскал профессора Турбовича. Спектрографическая лаборатория помещалась в особом двухэтажном корпусе. У Турбовича был отдельный кабинет с окном на юг, правда, еще не обставленный, но в нем уже установились идеальная чистота и порядок.

Турбович сидел в кресле с трубкой во рту и листал журнал.

— А, — сказал он, — вот и ты, Яков… Э-э-э… позволь мне звать тебя просто по имени.

— Пожалуйста, — согласился Яков.

— Присаживайся. У меня, видишь, тут еще все по-походному. Но лаборатория уже на полном ходу. Мы единственные на Урале, работы предвидится по горло.

Турбович говорил легко, словно уже заранее обдумал свою речь. Он сам предлагал темы для разговора, снисходительно, но обстоятельно и словоохотливо излагал свои мысли.

— Я так много слышу о тебе на комбинате, — сказал Турбович. — Правду ли говорят, будто ты самостоятельно изучил высшую математику?

— Вы мне обещали показать лабораторию, — очень вежливо сказал Яша, встал и положил руки на спинку стула.

— Разумеется, Яков, разумеется. — Евгений Борисович выколотил погасшую трубку. — Извини меня за назойливость. Я любопытен по своей природе. Пройдем в лабораторию. Я познакомлю тебя с интереснейшей аппаратурой. Нам удалось вывезти все, до последней линзы. Инициатива молодежи. Знаешь, мы и спали около вагонов. Так уставали.