Дорога на две улицы
Шрифт:
Нагрузив полную машину продуктов и всякого прочего баловства, заехала еще и в «Детский мир» – купить что-нибудь мальчику для поднятия настроения. Конструктор или машинку. Купила и то и другое. Заскочила в книжный – купить свежий детектив Гаяне и чего-нибудь детское, непрочитанное, для Арсюши.
Когда она, нагруженная, как ломовая лошадь, свалив пакеты и сумки у двери, пыталась выудить ключи от квартиры из бездонной, словно черная дыра, сумки, дверь распахнулась и на пороге показалась растерянная и дрожавшая Гаяне.
Она теребила воротник халата и испуганно смотрела на Ольгу.
– Что,
Гаяне мелко затрясла головой:
– Живы, все живы, Леленька!
Ольга схватилась рукой за сердце.
– Говори! Не тяни, ради бога!
– Уехали они, – шепотом сказала Гаяне и заплакала. – Собрали чемодан и уехали. На машине. Она их ждала внизу.
Ольга прислонилась к стене. Закружилась голова, подкосились ослабшие ноги.
– Иди в комнату, Гаечка! Иди! А то здесь так дует. Снова простудишься.
«Надо разобрать сумки», – пробежало в голове.
Сумки! Какая чушь. Чушь, а надо – вот что смешно. Так смешно, что…
Она затащила пакеты в квартиру. Машинально, словно робот, начала раскладывать продукты – сыр в сырную коробку, ветчину – в контейнер, масло – в масленку. Селедка, апельсины, печенье.
Взгляд упал на пакет из «Детского мира».
Господи! И за что ты мне посылаешь такие испытания! За что? Можно бить по щекам, по почкам. Можно. Но ведь не так – наотмашь! Так, что останавливается сердце!
Нет. Нет. Надо взять себя в руки. Потому что есть мать, есть Гаяне. Есть эти две старухи, за жизнь которых она отвечает.
Она заставила себя встать и пошла в комнату Гаяне.
Та сидела на кровати и смотрела в одну точку.
Ольга села рядом.
– Никто не умер, Гая. Все живы. У каждого свой выбор, в конце концов. Когда-то его сделала ты. Потом мама. Дальше я. – Ольга помолчала. – Теперь она. Все имеют право. И жизнь, кстати, вовсе не закончилась.
– Закончилась, – прошептала Гаяне. – Для меня – закончилась. Все у меня отобрали. Все. Ничего не оставили. Вот только вопрос – почему? За что, Леля?
Смотреть на нее было невыносимо. Слушать ее было невыносимо. Жить было невыносимо.
– Гаечка! – тихо и твердо сказала Ольга. – Мы с тобой все уже знаем. Мы с тобой – самые сильные. Но через два дня я забираю маму. Она еще очень плоха. И нам надо придумать, ЧТО мы ей скажем. Понимаешь? Ну хотя бы на первое время!
– Придумаем, – эхом отозвалась Гаяне. – Что-нибудь придумаем.
Ольга кивнула и встала с кровати.
– Выпей успокоительное и ложись. А потом будем обедать. Ну не пропадать же такой вкусноте!
Она вышла из комнаты и подумала: «Господи! Только дай силы! Пожалуйста! Дай силы пережить еще и это!»
Елена ходила по квартире и радовалась так, будто не была дома тысячу лет.
Сразу взялась протирать пыль и расставлять посуду на кухне.
Горевала, что в этом году не наряжали елку.
– Ну мам! Не до этого было, все же свалились, – вяло оправдывалась Ольга.
Мать продолжала ворчать:
– Ребенку все равно нужен праздник. Ощущение праздника, подарки под елкой, мифический Дед Мороз. Ты, кстати, Лелька, верила в Деда Мороза лет до одиннадцати!
Слышишь, Гаечка! – И Елена смеялась.Про Машку было придумано – уехала к подружке в Ригу.
С Арсюшей, разумеется. Переменить обстановку.
Елена сокрушалась и ругала дочь – отпустить в такую даль, после болезни! Ну хотя бы одну! А тут еще с мальчиком!
Ольга отмалчивалась и переглядывалась с Гаяне. Та крепилась из последних сил – только бы не навредить Елене. Это было сейчас главное, главнее собственного страдания.
Где-то через неделю Елена, словно что-то почувствовав, начала нервничать.
– Звонила Машка? – без конца спрашивала она. – Когда? На мобильный? Тебе на работу? А почему не домой? И со мной даже ни разу не поговорила – после больницы. И с Гаей. Нет, что-то здесь не так! На нее не похоже, – Елена, сомневаясь, качала головой. – Ты ей скажи, чтобы она НАМ позвонила! – теребила она дочь.
Однажды зашла в Ольгину комнату среди ночи.
– Леля, – потребовала она, – скажи мне правду! Я же чувствую – с Машкой что-то случилось! Или – с Арсюшей? – и она, побледнев, положила руку на сердце.
Ольга села на кровати и вздохнула.
– Не мучай меня, мамуль! Все в порядке с твоей Машкой. И с Арсюшей тоже! Все живы и здоровы! Вот как ты думаешь, могла бы я работать, есть, пылесосить, спать, наконец, если бы с ними что-нибудь случилось?
Елена пожала плечами:
– Не знаю, Лелька. Но чувствую – что-то здесь не то и не так!
Умная и спасительная мысль ворвалась в голову стремительно, как все неожиданное.
– Влюбилась твоя Машка! Там, в Риге! И не до нас ей теперь! Так накрыло, что она не в себе. Поселилась у своего возлюбленного, понимаешь?
Елена широко раскрыла глаза:
– Да что ты, правда, в самом деле? Нет, я, разумеется, за нее рада, но… – растерянно пробормотала она. – Но все равно – странно. Ведь не Ирка она, в самом деле! Чтобы так на все наплевать!
– Не Ирка, – тяжело вздохнула Ольга. А про себя подумала: а ведь недалеко, господи боже мой!
– И все же, – продолжала настаивать Елена, – ты ей скажи, пожалуйста, скажи – чтобы она позвонила домой. Мне и Гае. Мы только послушаем ее голос и успокоимся! Я тебе обещаю!
– Хорошо, мама, – устало ответила Ольга. – Скажу. Попрошу. Как только, так сразу. Но учти – она и мне звонит крайне редко! Видно, очень занята, – проворчала она.
Делать ничего не хотелось. Вот просто ничего. После переживаний и страданий наступил момент полнейшего безразличия. Не хотелось ни пить, ни есть, ни переодеваться, ни стричь отросшие и поседевшие пряди, ни делать маникюр.
Утром, тяжело сползая с кровати (как столетняя старуха, ей-богу), она еще долго не могла встать и заставить себя совершить простые, привычные и обязательные вещи – принять душ, вымыть голову, накраситься и выпить кофе.
А приходилось – на нее смотрели две пары встревоженных и родных глаз. Беспокойные и тревожные Гаяне, которая знала все, и ничего не понимающие, но не менее беспокойные и тревожные глаза матери.
Ольга натягивала на лицо приветственную улыбку, причмокивала – якобы с удовольствием – горячим кофе: