Дорога на две улицы

Елена скинула плащ и обмахивалась журналом.

– Здесь всегда душновато, – тихо сказала Гаяне. – Влажность большая.

Елена растерянно кивнула и посетовала, что не взяла веер. Тот, «карменовский», что Леля привезла из Мадрида.

Сели в машину и двинулись в город.

Елена удивлялась незнакомым пейзажам – совсем мало растительности, длинные «шеи» нефтяных качалок. Овцы, пасущиеся на голых склонах.

Гаяне молча глядела в окно. За всю дорогу – ни единого слова.

Ольга приложила палец к губам – показала знаком матери: помолчи.

Елена обиженно поджала губы.

Наконец въехали в город, сразу поразивший густой обильной зеленью, чистотой, шириной проспектов и знакомым урбанистическим гулом столицы.

Окна гостиницы выходили на берег моря. Выключили кондиционер и распахнули настежь окно. Ворвался весело и рьяно свежий ветер, пахнувший соленым морем и солнцем.

Решили отдохнуть с дороги, а уж потом… Гаяне, строго сдвинув брови, сказала, что в первую очередь надо посетить базар (!), далее – старый город, а уж потом все остальное.

Елена листала путеводитель.

– Базар, Гаечка? – разочарованно удивилась она. – Ну есть же музеи, парки, памятники, наконец!

За Гаяне вступилась Ольга:

– Мам, ну ты же не знаешь, что такое восточный базар! Это тоже своего рода зрелище: и музей, и парк, и памятник – три в одном.

Елена вздохнула и согласилась.

Вызвали машину. Гаяне уселась рядом с водителем.

– На центральный, – коротко сказала она, но шоферу все стало ясно.

– Землячка? – спросил пожилой шофер. – Давно на родине не была?

– Давно, – коротко ответила Гаяне. – Лет сто, наверно.

– Жена моя тоже была армянка, – вдруг тихо сказал шофер. – Я ее тогда увез в село, к своим родственникам. Прятали, как могли. А потом она осмелела и вышла на улицу. – Он замолчал и затянулся сигаретой. – Больше не вернулась. Через месяц нашли, всю ножом исколотую. Там, в селе, ее и похоронили. А детей своих я в Нахичевань к родне жены отправил. А ты уехала и спаслась. – В его голосе прозвучала почему-то укоризна. И еще огромная и безутешная боль.

Все неловко молчали.

Восточный базар, он же центральный рынок, сразу обдал запахами зелени, горячего хлеба, специй, кофе и тлеющих углей.

От этих одуряющих, острых, пряных, густо перемешанных восточных ароматов у всех закружилась голова.

Гаяне важно ходила по рядам – со строгим, даже суровым лицом – и мяла, щупала, гладила, нюхала. Все – помидоры, огурцы, огромные пучки трав, перевязанные лохматой бечевкой. Яблоки, сливы, груши, виноград, дыни. Ольга с Еленой плелись следом – порядком усталые, притихшие, понимающие, что до конца этого действа еще очень и очень далеко.

Купили огромную, мягкую плетеную корзину. Нашелся и носильщик – шустрый пацаненок лет одиннадцати. Такой дохлый, что ему бы самому впору пришлась эта корзина.

Елена охала и переживала за носильщика, неловко прихватывала корзинку то с одного бока, то с другого, явно мешая парню исполнять нелегкое дело. А Гаяне, не обращая на ее стоны никакого внимания, уверенно продолжала свой путь.

– Гаечка! – наконец взмолилась Ольга. – Ну, может быть, на сегодня хватит?

– Рыба еще, – коротко бросила та.

– Господи! Какая рыба! – застонала Ольга. – Куда мы ее денем?

Рыба оказалась сухой. Точнее – вяленой.

– Кутум, – объяснила Гаяне, – хранится долго. Можно отварить и с горячей картошкой. Пальцы откусишь, помяни мое слово.

Завершили покупкой специй, которые Гаяне перетирала пальцами и нюхала – для плова, долмы, курицы, жаркого.

Угнездились в машине, и Елена твердо сказала:

– Теперь – только зрелища! Хлеба достаточно.

А в номере все рухнули на кровати – таков был итог гастрономического исследования столицы Азербайджана.

* * *

Какая это была поездка! Конечно, пешком ходили немного – в основном ездили на машине. Но и сидели в парках – зеленых, тенистых, полных цветов и кустарников, прогуливались по набережной – красиво подсвеченной, сияющей от чистоты, полной нарядного и шумного народу.

Были на пляже. Купаться, естественно, рискнула только Ольга. Вечерами сидели в кафе на улице. Пили чай из маленьких фигурных стаканчиков, с вареньем из инжира, кизила и белой черешни. К чаю обязательно подавался тонко нарезанный лимон и блюдечко с колотым сахаром – давно позабытым москвичами и вкусным, словно конфеты.

Вот только посмотреть свой старый двор Гаяне не просила. Ольга понимала – ей страшно. Страшно было уехать оттуда и, наверно, еще страшнее – вернуться.

Старый город, как все старые города, пронизывали узкие мощеные улочки. Яркое лазоревое небо подпирали острием минареты. Раздавался заунывный стон муллы, призывающего к молитве.

Поехали и на старое кладбище, где покоилась мать Гаяне и остальная родня. А вот могилу не нашли – то ли заросла густым и колючим барбарисовым кустом, то ли просто исчезла – как часто бывает с заброшенными могилами.

Гаяне молчала два дня. На улицу не выходила. Тихо плакала и шептала что-то – так тихо, что слов было не разобрать.

О чем – можно было догадываться. Да и кто позволил себе любопытство?

И все-таки в старый двор съездили – вдвоем, Гаяне и Ольга. Елене в тот день нездоровилось.

– На Сарабского, – ответила Гаяне на вопрос водителя, куда везти.

– Похулдара! – понимающе кивнул шофер. – Только там все та-ак поменялось! Понастроили всего! Сплошные высотки теперь. Просто каменные джунгли! А из старых дворов только два и осталось – тридцать девятый и сорок третий! Такие дела! – вздохнул он.

– Нам в тридцать девятый, – тихо ответила Гаяне.

Шофер радостно кивнул и по-бакински, с размахом дал по газам.

Гаяне, бледная, с дрожавшими руками и губами, осторожно вышла из машины и медленным шагом, словно боясь оступиться, зашла во двор.

– Пойти с тобой? – крикнула вслед Ольга.

Та, не оборачиваясь, махнула рукой:

– Не надо. Я сама.

Ольга видела, как она, зайдя в старый двор, с огромным тутовым деревом, растущим в самой его середине, под которым стоял древний, потемневший от времени стол с куском линолеума, прибитым гвоздями к столешнице, села на лавку, сняла платок и подняла голову на окна.