Дорога на Тмутаракань

Пропали и жрецы с прислужниками, смешавшись с тьмой святилища.

Но араб не остался наедине со своим господином. Миронег и Кирилл так и не сдвинулись с места, позволив паломникам обойти себя.

– Мы знакомы, – араб не спрашивал, уточнял.

Миронег кивнул.

– Но мы не видели друг друга. И мы служим разным богам, – уверенно сказал араб.

И снова Миронег кивнул.

Араб расхохотался.

– Так еще интереснее! – вскричал он. – Чтобы ты увидел своими глазами, насколько могущественнее мой господин, и принял его сторону, став, как и я, его рабом… или трупом!

Свидетелем этого разговора – когда один говорит, а другой кивает, это тоже разговор, так скажет любой, кто женат, – был мужчина, стоявший на коленях неподалеку от алтаря. На пол его бросил взгляд старшего жреца, искавшего очередную жертву среди пришедших к идолу. Ужас остановил мужчину, когда тмутараканцы бежали прочь из святилища, а темная одежда скрыла его от взглядов других.

– Здесь, – араб взмахнул окровавленным листком, – вся сила мира! Мой господин, впитав магию слов, снова обретет свое могущество, разрушив нынешнее несовершенство. А вы – сдохнете…

Араб хихикнул, подошел ближе к закрепленному на стене факелу и начал читать, прищурив глаза:

– Айи фтагн, уррш них’хатог…

– Не старайся, – заговорил Миронег. – Твой господин никогда не станет живым.

– Отчего же?

Араб прекратил читать.

– В древние времена твоему господину было предсказано, что его не убьет ни живой, ни мертвый, не так ли?.. Взгляни, смуглокожий, что это?

– Череп, – сказал араб. – Только маленький какой-то…

– Череп – он мертвый, не так ли?

– Мертвый.

– Прохладная ночь, вы не находите? – спросил череп, улыбаясь в обе челюсти.

Миронег, державший череп в ладони, замахнулся и бросил его точно в голову древнего идола. Лопнула старая истончившаяся кость, и острые желтые обломки усыпали свернувшуюся на алтаре кровь.

Миронег должен был почувствовать, как иссякает колдовская сила, идущая от идола, но произошло иное. В голове хранильника вспыхнула боль, настолько жестокая, что Миронег невольно опустился на колени перед алтарем, сжав голову руками.

– Предсказание не сбылось! – торжествующе закричал араб. – Мой господин будет править всей Землей!

Но крик, исторгнутый пересохшей глоткой араба, в следующее мгновение стал не победным кличем, но воплем ужаса.

Один из костяных обломков словно ожил, распространяя вокруг себя туманное фиолетовое свечение. Распрямились призрачные крылья, и взору изумленного Миронега предстал покрытый блестящей, словно стальной чешуей дракон. Таких он видел только на фарфоровых чашах из Срединной Империи, так любимых ханом Кончаком.

Дракон рос и темнел, все больше обретая телесность. Раскрылась громадная пасть, усаженная клыками, и с узкого змеиного языка сорвался в направлении идола поток огня.

Но пламя было бессильно против камня. Идол на мгновение побагровел, словно впитывая жар, и остался таким же – неумолимо оживающим.

Дракон как-то по-человечески обиженно вздохнул и пропал.

– Мой господин будет править всей Землей! – повторил Аль-Хазред.

* * *

В стране вечного лета, где на возвышенности растет огромный ясень, а на нем висит обезображенный бог, предпочитавший, чтобы его называли Мучеником, наступило время перемен.

Бог с рыжей копной волос и огромным молотом в веснушчатой лапище примеривался к цепям, сковывавшим ноги и тело Мученика. Несколько сильных ударов, и Мученик кулем упал на окровавленную траву, распугав кормившихся на ней многочисленных насекомых.

Мученик открыл единственный глаз, оглядел сгрудившихся вокруг богов и сказал ясным голосом, словно не было вечности страданий:

– Мне открылась вся мудрость, и я стал совершенен! И открою вам частицу познанного, ибо сейчас это важно. Боги ошибаются, иначе мир станет скучен!

– Значит, – спросила побледневшая богиня Фрейя, та самая, которую Миронег называл Хозяйкой, – человек в том далеком южном городе не сможет победить народившееся зло?

– Боги не могут предсказывать, – ухмыльнулся Мученик, – но могут надеяться… и помогать своим любимцам!

* * *

Миронег понял, что проиграл, но сдаться не захотел.

Не смог.

Последние годы он только и делал, что боролся за независимость, не желая подчиняться ни князю, ни богу. Оттого ушел от Игоря Святославича, оттого не задержался у куманов Кончака, оттого посмел дразнить Хозяйку.

И склониться перед тварью, у которой не было ни имени, ни тела, Миронег просто не мог.

Хранильник взялся за рукоять меча, хорошо понимая, что так не победить. Странно, но умирать он собирался как воин, хотя и говорил все время, причем вполне искренне, что он не создан для битвы.

Хотел умереть как мужчина.

Гордо.

Меч легко вышел из ножен, рукоять легла в руку, как невеста в объятия жениха.

– Нет! – вскинулся араб с безумными глазами. – Нет!

– Почему? – осведомился Миронег.

Затем с его губ сорвалось несколько слов, причудливых, как время или любовь.

Любовь убивает, так говорил недавно Миронег священнику Кириллу. И слово тоже обладает силой смерти.

Возможно, против оживающего зла знания хранильника слабы, но Абдул Аль-Хазред был только рабом Неведомого бога. Он не успел даже броситься на возникшего из ниоткуда врага, слово остановило его, как каменная стена, и иссушило, как летнее солнце пруд. Араб захрипел, вздрогнул и рассыпался мириадами песчинок, став тем, кем он должен был быть уже несколько лет, – грязным облаком песка и пепла.

– Прах есть и в прах возвращаешься, – проговорил Кирилл.

– Не все так просто, – заметил Миронег и шагнул к идолу, занеся меч над головой.

И окаменел.

Паломник, стоявший на коленях у стены святилища, увидел, как Миронег взмахнул мечом.

Но он направлял удар не на каменного идола.

На его месте, огромный и величественный, возвышался Тот, кого не принято называть по имени. Темный, широкоплечий, с яркими светящимися зелеными глазами, зрачки которых, по образу змеиных – символично! – были не кругами, но щелями.