Дорога неровная
Шрифт:
Павла Федоровна часами сидела перед стареньким телевизором, который подарила ей старшая дочь Лидия, вместе с Виталькой Изгомовым, тем самым Виталькой, над которым когда-то в детских играх верховодила Шура.
Виталий часто бывал у Павлы Федоровны. Заглянул однажды к ней с братом Анатолием, который был средним из братьев Изгомовых и почитал Павлу Федоровну как мать. Анатолий — красавец и женский баловень — всегда приводил к Дружниковой свою очередную зазнобу, церемонно знакомил и тайком спрашивал:
— Ну как, тетя Поля, моя жена?
— Надолго ли? — лукаво улыбалась Дружникова, зная, что Анатолий запросто мог расстаться с любой женщиной. Он ответно улыбался: широко, белозубо:
— Ну надолго или нет, а жена.
Анатолий женился рано, еще до армии, вернувшись, развелся:
— Толик, что ты ищешь в женщинах, кусок сахара что ли?
Виталию нравилось говорить со старой женщиной, которую он помнил молодой и красивой. Но самое главное, брат рассказывал, что она часто посещала больного отца в то время как мать, оправдывая свое прозвище, бродила днями по городу, а до больного мужа дела ей не было. Антон Федорович так и умер на руках у Павлы Федоровны, которую он, сирота, всегда называл сестренкой. Умер легко и просто, так, наверное, умирают самые счастливые и безгрешные: закрыл глаза, и все — отлетела душа в мир иной. Виталию нравилось, как Павла Федоровна слушает: уставится на собеседника немигающим взглядом и слушает. Может, кому и мешал такой взгляд, а ему — нет. И он мог часами рассказывать о своей безалаберной жизни.
— В армию меня мать семнадцати лет выпихнула, на месяц раньше до дня рождения. Пошла в военкомат и пожаловалась, что я ее бью, и пригрозил убить. А этого никогда не было. Толик вот чуть ее вилами не заколол из-за жены, а я никогда не трогал. И в отпуск из части никогда не приезжал: она же написала в часть, что я, мол, в письме пригрозил, что вернусь — убью.
— Виталик, извини меня, это ведь я написала по ее просьбе, — призналась Павла Федоровна.
— Вы? — изумился Виталий.
— Она такие вещи про тебя говорила, что я подумала: ты хуже зверя, такой поганец. Вот и пожалела ее.
— Ну да… Наврать она умеет, не зря же Бродней зовут: всю жизнь по Тавде ходит и сплетни собирает да людей ссорит. Одному про другого гадость скажет, а потом к нему же пойдет и про первого наплетет. А потом глядит да радуется, как люди ссорятся.
— Виталик, да разве можно такое про мать говорить?
— Да если б это мать была настоящая, а то ведь она — хуже мачехи! Все наши из дома ушли, как только шестнадцать исполнилось. И Тоня, и Надя, и Вовка, и Толик. Толик вообще у тети Фени жил. И я ушел — женился, к жене и ушел.
— Ты был женат? — удивилась Павла Федоровна.
— Ну да. Надоело дома до смерти! И сейчас бы ушел, да некуда.
— А жена-то где?
— А-а… — махнул Виталий рукой. — Это моя жизненная ошибка. Разошлись мы. Я еще в армии служил.
История его женитьбы оказалась коротенькой. Женился Виталий и впрямь, чтобы из дома уйти. Учился в «ремеслухе», а там у сторожихи дочка — такая из себя вся крученая, глазками постреливала по сторонам, вот и «подстрелила» Витальку Изгомова, стеснительного спокойного паренька. А тому интересно показалось — как это с женщиной в постели быть, сладко ли? Оказалось — сладко, и вскоре они поженились. Но семейная жизнь — не гулевая жизнь, это поняли оба сразу, стали поругиватья потихоньку, но теща всегда держала сторону зятя, потому сразу и не разбежались. Потом и ребенок родился, которого Виталий нарек в честь погибшего брата Николаем. И тут собственная маменька «организовала» Виталию армию, загнали добра молодца на самый Амур-батюшку.
Вслед за мужем потянулась и жена Дина: молодке показался долгим срок спать одной в холодной постели — три года службы мужа в морских частях погранвойск. И все бы хорошо: не пустили морячка домой в отпуск, так жена сама приехала, ходи себе в увольнение, милуйся с ней. Но сыграла шалапутная натура женушки с Виталием плохую шутку — загуляла молодка. С одним да другим… Как узнал — не поверил, решил наведаться. Пришел.
Сынишка к нему: «Папа…» — только лепетать начал, а жена показывает на другого, который развалился на кровати, вот, дескать, твой отец. Не стерпело сердце Виталия такой насмешки, забунтовало, и молодых развели в Благовещенском суде. И там Дина заявила, что Изгомов — не отец ребенку и даже благородно отказалась от алиментов, впрочем, какие с солдата алименты? Вспоминал о том Виталий, злился, что провела его девка, залетела от невесть кого, а он, как последний дурак, позор ее прикрыл — тогда все еще считалось позорным рожать вне брака. Это уж позднее матерей-одиночек чуть ли не в ранг героинь обратили, льготы им были определены — квартиру получали вне очереди, пособие было значительное.— Ну, а если дома жить не хочешь, почему тогда вернулся, остался бы в армии, да и все, — осведомилась Павла Федоровна, выслушав рассказ Виталия.
— Да я и сам не знаю, зачем вернулся. Я же на Амуре служил в морчастях погранвойск. Решили мы все, кто со мной дембельнулся, поехать на БАМ.
— Что же не поехал?
— Поехал, да нас почему-то направили в Тюмень из-за дурацкого указания, что там должен был формироваться специальный комсомольский эшелон. А там что-то не состыковалось, вот мы и застряли в Тюмени на неделю. Я и попросился у старшого съездить в Тавду на денек-другой. Я даже вещи из камеры хранения не взял, в чем был, в том и поехал. Ехал в поезде до Свердловска, и всю дорогу в тамбуре чуть не плакал, думал: приеду, с родными увижусь — у нас же большая родня, четыре фамилии в роду, на могилу, думал, к отцу схожу, а домой не пойду. А приехал — пошел. Мать увидела меня, расплакалась, стала прощения просить. Я и остался, пожалел ее — старая все-таки, думал — изменилась она. Да какое — изменилась: все также пьет, так же по Тавде ходит славит. А в доме бардак да пьянки квартирантов. Можно я у вас поживу?
— Нет, Виталик, у меня дочь взрослая, незамужняя, скоро домой приедет. В качестве кого ты у нас жить будешь? Как я объясню людям — брат, жених? Извини, дочь позорить не хочу.
— Да ладно, все нормально. Я понимаю, но жаль, конечно. А я жениться опять хочу. Надоело все. Изгомиха опротивела.
— Виталик, — укоризненно покачала головой Павла Федоровна, — как же ты про мать нехорошо говоришь…
— Ай да! — раздраженно отмахнулся Виталий. — Какая она мать? Кукушка — и та лучше. Подкинула яйцо, и птенец не знает, какая его мать стерва. А мы все видим и знаем.
Виталий уходил, а Павла Федоровна все думала, как же порой жизнь бывает сложна. У нее — одни проблемы, у ребят Изгомовых — другие. Неприкаянные они какие-то. Что старшие, что Виталька. А парень он, кажется, неплохой. Услужливый, вежливый. И в магазин сходит, и дров для титана в ванной заготовит. Предлагал даже кухню кафелем отделать, да Павла Федоровна не согласилась: денег нет. А главное — спиртного почти в рот не брал, разве что по праздникам пару рюмок пропускал.
Шуру на вокзале встретили мать и среднего роста парень с красивым лицом. На его лоб спадал вьющийся чуб, глаза — карие, ласковые и доброжелательные. Но улыбка показалась почему-то язвительной, может быть из-за тонких губ. Он был в новом, недавно сшитом костюме, и чувствовал себя в нем явно неуютно.
— Знакомься, Шура: это — Виталик Изгомов, сын Нины Валерьяновны Изгомовой. Помнишь его?
— Виталька? Ты ли? — рассмеялась Шура. — Был такой шкет, а сейчас — парень хоть куда!
Щеки Виталия вспыхнули румянцем: не ожидал, что девчонка, которую он видел на фотографии у Павлы Федоровны, встретит его насмешкой. И обиделся: воображала, подумаешь — имеет образование большее, чем у него. Но это было неправдой. Шура никогда не старалась показать свою образованность, она считала, что средним техническим образованием кичиться не стоит, впрочем, высшим — тоже. Для нее не имело значения то, сколько человек учился — восемь классов или закончил ВУЗ. Главное для нее — душевные качества. Она всегда была верным другом, не способным на предательство, а если и посмеивалась, то всегда беззлобно. Виталий этого не знал и обиделся. Однако помог донести вещи до дома, потом извинился и ушел. Но девушка ему понравилась, хотя Виталий того не показал.