Дорога неровная
Шрифт:
Александра несколько секунд тупо смотрела на телеграмму, соображая, почему именно Лида сообщила о смерти брата? Неужели он всё-таки осмелился поехать к ней? «Нет, такого быть не могло», — решительно Александра отвергла эту мысль. И решила ехать в Альфинск, а не в Новороссийск.
И снова ночной полёт над страной, снова утренний час застал её в Екатеринбурге — так ныне звался Свердловск. Но не было радости от встречи с городом, лишь печаль угнездилась в сердце, так же было, когда она летела хоронить Николая Константиновича.
Через три часа она была в Альфинске, сразу же обратилась в бюро пропусков (город все ещё считался режимным), но её имени в списке приглашенных на похороны не оказалось. Тогда
— Тётя Роза, почему меня нет в списке?
Та охнула, всхлипнула и принялась оправдываться:
— Да мы же адрес твой не знали, думали, далеко живешь — приехать все равно не сможешь…
Ярость затмила глаза, высушила слезы, и Александра закричала в трубку:
— Вы что? Совсем с ума от злости сошли? Мне наплевать, как вы ко мне относитесь, но Гена — мой брат, как вы смели не сообщить о его смерти? И если бы Лида не дала телеграмму, я бы и не узнала, что его уже нет! Адрес вы не знали!.. Адрес можно было спросить у Полины, а вы… — она захлебнулась яростью, словно ее накрыла тёмная волна, замолчала, чувствуя: ещё миг, и она наговорит Розе лишнего. Но быстро справилась с собой и отчеканила:
— Я буду в гостинице, чтоб завтра же мне был пропуск в город. Всё!
Она получила номер в привокзальной гостинице без всяких проблем, и только зашла туда, бессильно уронила сумку на пол, рухнула ничком на постель и зарыдала: теперь никто её не видел, и она могла себе это позволить. Потом Александра умылась, привела лицо в порядок и уселась перед телевизором, хотя ничего не видела на экране: в глазах стоял сгорбленный печальный брат на платформе возле электрички, его приподнятая в прощальном привете рука… Она так задумалась, что вздрогнула от громкого стука в двери. Александра щёлкнула замком, и на пороге возник Юрий Ермолаев с незнакомой женщиной.
— Шурка! — заорал двоюродный брат и принялся её обнимать. — Ох, какая ты стала шикарная! — он восхищенно прищёлкнул языком. — Ир, это моя сестра, Шур, это — моя жена…
На свадебных фотографиях лицо Юркиной невесты было иным, и Александра поняла, что Юрий женат на другой женщине.
Ирина вежливо кивнула, пожала руку Александре и стала раскладывать на столе продукты, а Юрий уселся на кровать, притянув к себе сестру, скомандовал:
— Ну, рассказывай!
— Это ты рассказывай, что случилось с Геной, и почему меня не включили в список приглашённых на похороны?
— Ну… — Юрий замялся. — Я не знаю, всем командует мать. Погоди-ка… — он задумался и вскоре воскликнул. — Ир, а ведь скоро смена, Алька заступит, да?
Ирина кивнула, и Юрий пояснил:
— Алька — Ирина сестра, поговорим с ней, она пропустит, а завтра пропуск закажем, хоть и суббота, но ничего, мать оформит, у неё — сплошные связи, — заявил он с глубокой верой, что мать его — всемогуща. — А пока давайте выпьем за встречу, чёрт побери, Шурка, да я тебя лет двадцать не видел! Если бы не знал, что в этом номере ты, я бы и не узнал тебя!
Александра улыбнулась: к ней вернулось не столько самообладание, сколько природная сдержанность, которая заставила не показывать брату, насколько она расстроена и разозлена на его мать, не включившую её в гостевой список.
Юрий разлил вино по стаканам, они выпили, закусили. Юрий начал рассказывать, что мать отправилась с Толиком Насекиным (он приехал в отпуск из Магадана к родителям) в аэропорт Кольцово встречать Лиду и Сергея, сына Гены. А через два часа они вошли в квартиру Ермолаевых: сестра его жены, и впрямь, помогла: пропустила Александру в город. Юрий отвёл сестру к другой тётушке — Розе. Та, увидев племянницу после двадцатилетней
разлуки, расплакалась, вновь начала оправдываться, отчего не сообщили о смерти Гены и не вызвали на похороны, но Александра попросила:— Тётя Роза, давайте не будем об этом, главное — я здесь. Лучше расскажите, что с Геной случилось…
Зоя Егоровна была неприятно удивлена присутствием в своём доме нелюбимой племянницы. Лида с плачем обняла сестру, их обеих обхватил руками Сергей — высокий широкоплечий мужичина: таким стал он, а помнила его Александра двухлетним мальчуганом. В его лице были черты отца, но глаза — карие, материнские, и комплекцией он был крупнее, чем отец. И характер погрубее, сказалось, видимо, то, что мать его, разойдясь с Геной, так и не нашла свою судьбу: многочисленные мужья долго не задерживались рядом с ней, потому что заносчивый характер Таисии с годами стал еще хуже. Детей у нее больше не было, и Сергей оказался последним мужчиной в роду Максима Дружникова, потому что у него росла дочь, да и то воспитывал её другой человек. Род Максима пресёкся.
Похоронами Геннадия заправляли его пасынки — сын и дочь Полины, они уважали его, понимая, что мать, разойдясь с их отцом, не «подняла» бы детей в одиночку. Сбережений у неё никаких не было, так что финансовые расходы легли на их плечи, да и приезжие внесли свою лепту.
Полина бродила по квартире, как неприкаянная, под хмельком, разводила недоумённо руками, оказавшись так неожиданно одна. Полина всегда кичилась тем, что раз со здоровьем у Геннадия не всё ладно, то никому он и не нужен, что живёт она с ним из жалости, а тут поняла: погибнет одна с тоски в трехкомнатной квартире — дети давно живут отдельно, да и не очень жалуют её. Так и случилось: через год Полина умерла, видимо, и впрямь, они были предназначены друг другу.
Несколько дней, пока не настала очередь отправиться к последнему пристанищу, Геннадий находился в морге: время такое настало невесёлое, что люди больше умирали, чем рождались, похоронные бригады не справлялись со своим скорбным делом. В назначенный час родственники пришли проститься с покойным, и Александра, глядя на бледное лицо брата, подумала, что, наверное, брат доволен своей кончиной, раз в уголках его губ затаилась улыбка. Ему выдалась трудная жизнь, и под конец её он страшно устал, начал задумываться о смысле жизни, и понял, что сжёг свою жизнь бессмысленно. Понял, что никому не нужен, даже сыну, который, пока был мал, держал с ним связь, а потом присылал раз в год весточку, а то и того не было. Ему не с кем было поговорить — у Полины умишка не лишку, а двоюродные братья Юрий да Володя забегали только для того, чтобы выпить вино не в одиночку. Он понял, что умрёт, и никакого следа на земле, кроме могилы, после него не останется, и потому забродили в его голове мысли о самоубийстве. Но, видимо, ангел-хранитель не захотел позорить своего подопечного, потому Геннадий умер тихо во сне, и пьяная Полина, лёжа рядом с ним, ничего не почувствовала.
Александра в тот год едва-едва вступила в свое сорокалетие, и её сознание и мировосприятие изменились. Если она раньше не верила, что проклятие прабабки-староверки действует, то сейчас была уверена в том полностью, причём проклятие наиболее тяжким грузом падало на плечи одного из представителей очередного поколения. Первым пал сам Фёдор, потом проклятие придавило его дочь Павлу — больше у них с Ефимовной детей не было, а из внуков тяжелее всех досталась жизнь Геннадию, и кого печать проклятия отметит из его правнуков? Через шесть лет выяснилось — кого. Старшего сына Виктора, Сашу Копаева. Он первым из своего поколения проторил дорожку в жилище смерти. Александра, узнав о смерти племянника, подумала: «Если душа и впрямь бессмертна, может, удастся душам умерших потомков Фёдора Агалакова смягчить душу староверки Лукерьи?»