Дорога неровная

— А следующую песню мы исполняем в честь наших друзей, присутствующих сегодня здесь! Миша и Саша, мы поём для вас! — и зазвучала музыка. А Крахмалёв смотрел на Александру и улыбался. И она улыбалась, потому что слушать песню, посвященную тебе, оказывается, так приятно.

Крахмалёв пьянел быстро, потому вторая бутылка вина ему точно пошла «не впрок», и Александра вызвала такси, чтобы отвезти его домой. Он поднялся в квартиру самостоятельно, даже не опирался на Александру, разделся тоже сам. А потом спросил:

— Ты останешься?

Александра так удивилась, что её язык произнес сам по себе:

— Конечно, только ты ложись спать, усни, и всё будет хорошо.

— Хорошо? — он смотрел, как ребёнок, которому пообещали новую игрушку. — Тогда я лягу.

Крахмалёв и в самом деле лёг, но прежде достал из шкафа комплект чистого белья и подал Александре:

— Ложись на мамину кровать, а то… — он не договорил. Но попросил: — Посиди со мной. Отвернись, я разденусь.

Александра хмыкнула, однако отвернулась. Михаил лёг, поворочался, устраиваясь удобнее, и опять сказал:

— Посиди со мной… — взял её руку, приложил к щеке и тут же заснул, свернувшись в клубок.

Александра тихонько рассмеялась: также и сыновья просили посидеть рядом. А теперь этот большой мужчина, словно ребёнок, доверчиво держится за ее руку, и потому спит спокойно-спокойно. А у Александры в груди разливалось необыкновенное тепло, словно рядом лежал близкий, родной человек. Александра гладила «дитя» по голове и думала, будто сказку детям рассказывала:

«Миша, Мишка, бестолковый ты мой! Ты даже не догадываешься, что каждая встреча для меня — счастливый день, потому что я видела тебя, любовалась тобой, ты даже не представляешь, как ты красив, когда работаешь на клавишах! Я смотрела на тебя и улыбалась таинственно, потому что знала тайну — тайну про свою любовь, и жила тем мгновением, когда я смогу тебе эту тайну открыть, а ты расстраивался, что я не серьезно отношусь к работе. Я помню заводской вечер, на котором ты смотрел на меня с любовью. Было еще много-много других дней, от которых сердце „сладко таяло в груди“. И все шло, казалось бы, к обоюдному счастью, но оно затерялось где-то вдали. Где?

Ты сказал мне, что никого не любишь, что тебя ни к кому не влечёт, сказал, что твоя душа — в музыке, но почему тогда твоя душа такая черствая? Почему она не откликается на мой призыв любви? Но я-то верю, что ты достоин и любви, и уважения, и счастья, всего того, что делает жизнь человека прекрасной. Ты в это не веришь? А я верю. Судьба связала нас не случайно. Милый мой, прошу тебя, сделай шаг мне навстречу, и все будет хорошо! Поверь мне! Заклинаю тебя: поверь и доверь мне свою душу!» — Александра глянула на иконку Михаила-Архангела, которую подарила Крахмалёву в день рождения и страстно произнесла:

— Господи, возьми мое счастье за руку и выведи его на дорогу ко мне! Господи, сделай так, чтобы он понял, что нам сейчас надо идти по жизни вместе, чтобы легче было преодолеть все трудности, их так трудно преодолевать в одиночку!

Александра разделась и легла на кровать Марии Ивановны. Она уже засыпала, когда Крахмалёв встал, прошелся раза два по комнате. Александра сквозь сомкнутые ресницы наблюдала за Крахмалёвым, но сон всё-таки сморил её. И вдруг услышала вопрос: «А можно под крыло?» Хо! Александра тут же проснулась и, конечно, разрешила. Крахмалёв поспешно нырнул под одеяло и удивился: «Ой, какая ты горячая, как печь! А я замерз, вот сейчас и согреюсь…» — он обнял её, крепко прижавшись всем телом. Александра ухмыльнулась во тьме, ощущая робкие блуждания рук Крамалёва по своему телу. Ей было смешно и приятно, что он так робок, но в то же время и нетерпелив, видимо, боясь, что пройдет возбуждение, и опасения Крахмалёва, наверное, были небезосновательны, потому что у пьющих это частенько случается. Однако всё получилось, и Крахмалёв прошептал: «А я думал, что ничего уже больше не могу!» Александре было приятно его признание, И вдвойне приятны слова, что стала «первой» после длительного воздержания.

Вернувшись из ванны, он юркнул под одеяло и сразу же спокойно заснул, пристроив голову на её плече, и женщину пронзила жалость к нему. В тот миг она и поняла свою мать, почему та не могла прогнать Смирнова — жалела его больше, чем любила. Но вместе с тем, Александра уже задумывалась, как дети воспримут её любовь к Крахмалёву, если он не поборет своё пагубное пристрастие. Так и уснула, не решив окончательно, кого выбрать — мужчину или детей, вернее, не выбрать, а соединить вместе любимых людей. О выборе нет и речи: сыновья — главные мужчины в её жизни.

Александра проснулась рано — следовало перед работой зайти домой и приготовить завтрак детям, чтобы они не поняли, что мать не ночевала дома. Уходя, разбудила Крахмалёва, чтобы закрыл за ней дверь. Михаил глянул на неё дикими глазами, не понимая, как она оказалась в его квартире, а он — не в своей постели. Александра легко коснулась его щеки губами и вышла в метельное утро.

Она шла домой и верила, что настанет миг, и однажды Михаил утром проснется и не отпустит её от себя.

А в голове зазвучала мелодия и родились слова: — «Я прошу у Бога удачи, счастья у Бога прошу, чтобы дал мне шалаш, а в придачу — милого к шалашу. Чтобы миленький был очень нежный, чтобы душу отдал мне до дна, и в любви океане безбрежном с ним тонула бы я, не одна. Я у Бога прошу удачи. Счастья у Бога прошу, чтобы дал мне шалаш, а в придачу — милого к шалашу. В шалаше бы мы том укрылись от людских назойливых глаз… Я хочу, чтоб мечты мои сбылись, хоть однажды, один только раз».

Мария Ивановна рассказывала про своего сына, Александра слушала в пол-уха, вспоминая встречи с Михаилом, думала о нём с тихой нежностью.

— Не бросай его, Сашенька, мой Мишенька — хороший, но почему-то не везет ему с женщинами.

Александра улыбнулась, что так неожиданно совпали слова матери Крахмалёва с её собственными мыслями: «Я и не хочу его бросать. Говорят, что женское счастье — был бы милый рядом. А разве я этого недостойна? Достойна. И потому я верю, что всё будет хорошо! Всё будет хорошо! Я буду молиться за него, как молюсь за своих детей. А что? Кто-то однажды пошутил, что муж — это трудный старший сын, вот он и стал для меня „трудным ребенком“.

И мы будем с Мишей вместе! Вот отдохнем немного друг от друга, диск ведь написан, и тогда он поймет, что нет на свете лучшей пары, чем он и я».

…Остров был очень красивый, и море красивое, совсем такое, каким Александра видела его в «Орленке».

Александра оказалась на острове случайно, но как, она не понимала, и шла просто по берегу, и море лизало ее босые ноги, как ласковая собака. И вдруг сильнейший толчок потряс остров, что-то внутри него загудело, а на берег откуда-то хлынула многочисленная толпа — десятки, а может быть, и сотни людей. Они бросались в море и пытались плыть, но море не хотело их спасения, оно выплескивало их обратно на гребне громадной волны и швыряло на берег.

— Люди! — закричала, надрывая голосовые связки, Александра. — Люди, кто смел и надежен, вы должны остановить толпу!

И, как ни странно, её услышали. Несколько мужчин подбежали, и Александра начала четко отдавать приказания: найти какое-нибудь плавсредство, чтобы отправить с острова детей. И тут вспомнила: ее собственные дети находятся в гостинице в центре острова, и что с ними, она не знает, и тут услышала знакомые голоса — ее сыновья прибежали на берег. Они бросились к Александре, Паша ухватился за ее руку и заревел, Антон за другую, тянул ее куда-то в сторону: «Мама, там есть понтоны, пойдем туда. Уплывем отсюда скорее!» Двое мужчин сразу поняли, в чем дело и вызвались разведать, где эти понтоны, третий сказал, что если Александра позволит, он присмотрит за мальчишками. Александра позволила, потому что поняла: она здесь главная, и должна руководить. И мужчина отвел мальчишек под деревья, где лежали какие-то бревна, и усадил их там.