Дорога неровная
Шрифт:
И вдруг — знакомое лицо: Гена, брат! Александра бросилась к нему, и оказалось, что не в тёмном городе она, а в красивом чистом посёлке. Геннадий тоже обрадовался сестре. Они присели на деревянной скамье возле дома, где он стоял, поджидая Александру, и та сходу заявила:
— Я устала. Я так устала жить! Непонятно, чего колгочусь, стремлюсь к чему-то. Зачем? Я не знаю. Для кого? Не знаю… Еще год назад знала, а теперь нет. И мне трудно выйти из этого состояния. Всё вспоминаю Михаила. Это, конечно, не последняя любовь, но достаточно сильная, которую я преодолеваю мучительно, со страданием. Вероятно, так и надо, так угодно Богу, но как это больно, страшно и горько!.. Брожу, брожу по городу, а на душе гадко. Одна. Одна. Одна. Мне плохо, Гена, мне очень плохо, Давно уж душа моя не была в таком раздрае: «Я не ладу сама
Брат молчал. Потом начал говорить:
— Начнем с любви. Она ведь разная бывает — горькая и сладкая, любовь к мужчине, к детям, к природе, рыбалке… Да какой угодно бывает, главное, чтобы любовь была в сердце. Я уже говорил тебе, что ты счастливая, несмотря ни на что.
— Когда это ты мне говорил? — удивилась Александра. — Я тебя много лет не видела! Да и как я могу тебя увидеть, если ты…
— Ну, сейчас видишь же, — усмехнулся брат. — Вот давай и поговорим.
И Александра начала рассказывать ему, как когда-то давным-давно в Альфинске… Правда, так и не поняла, как умудрилась встретиться с Геннадием, ведь он…
Про то ей и думать не хотелось, потому что брат рядом, его можно потрогать, но почему-то потрогать как раз и не хотелось: от него тянуло легким холодом. Брат слушал, а она все говорила-говорила… И удивительно: становилось легче, потому что рассказом своим она как бы давала оценку собственным поступкам, самую беспощадную оценку, потому что никто и никогда так строго не осудит человека, как его собственная совесть. Если, конечно, она у человека присутствует.
А потом брат неожиданно исчез, и Александра вновь пошла, но уже вполне целеустремленно — домой, там её ждали сыновья, самые дорогие люди на земле. Посёлок растворился в воздухе, но Александра не испугалась — мираж, такое бывает. А ей просто надо идти по песчаной дороге, и она обязательно приведет её домой. И она пошла, загребая босыми ногами песок, радуясь, что он такой теплый, прогретый солнцем. Она знала, что за ночью всегда приходит день…
«2000 год — это начало нового, XXI века, или он начнется в 2001 году?» — спорили между собой люди. Александра не спорила: конечно, начало! А своим оппонентам говорила: «Возьми сантиметр, в нем десять миллиметров, и следующий миллиметр, даже его десятая доля — это уже другой сантиметр. Верно?» Спорщик задумывался, а пока решал, правильный ли ему привели аргумент, Александра добавляла: «Так почему новый век должен начинаться с 2001 года?»
Александра готовилась к началу нового века тщательно, потому что Павел, который служил в армии, должен был приехать домой в краткосрочный отпуск. Сообщая об отпуске, он попросил: «Приготовьте всякие салаты, нажарьте картошки. Я хочу съесть много белого хлеба, оладий, драников, конфет, печенья, сала, колбасы, домашних котлет. А еще купите шоколадок, торт, пирожных…» — он написал такой длинный список, что можно было бы целый взвод накормить, а не только его.
Александра и ее сыновья сидели за праздничным столом и ждали последнего звона курантов в уходящем году. Диктор объявил о предпраздничном выступлении Президента России Бориса Николаевича Ельцина, и все трое принялись за еду — слушать Ельцина никому не хотелось: настолько не популярен стал Президент у россиян. Еще 7 октября 1998 года люди, которые сами вознесли Ельцина на вершину власти, требовали, чтобы он ушел в отставку. В Москве, на Васильевском спуске, в тот день собралось 615 тысяч людей, они скандировали: «Ельцина в отставку! Честь, Родина, Россия! Работу взрослым, детям — образование!»
Александра разложила по тарелкам заливную рыбу, но первый же кусок застрял в горле: Ельцин сказал: «Я ухожу и прошу всех простить меня…»
Россияне простят его 23 апреля 2007 года, когда он умрёт. С телевизионных экранов в течение нескольких дней не будут сходить восторженно-скорбные лица, которые скажут о его широкой натуре, о том, что Ельцин — это целая эпоха, мол, удержал на плаву корабль с пробоинами. Корабль — это, конечно, Россия. Николай Сванидзе, который, кочевал много лет с канала на канал, и сыграл
немалую роль в избрании Ельцина Президентом России, постоянно пропагандируя с экрана его кандидатуру, назовет почившего хирургом: «Россия была похожа на безнадежно больного человека, а он как хороший хирург, сделал операцию. Уверен, что в будущих учебниках о нём напишут только хорошее».А потом о нём перестанут говорить, следуя изречению: «О мертвых говорить или хорошо, или ничего». Сохранится в памяти, что сам отрекся от власти, и что первым из всех отставных правителей-пенсионеров его хоронили торжественно — Маленков и Хрущев такой чести не удостоились. Первым он получил все привилегии, соответствующие вице-президенту, закрепленные и за его семьей. И когда умер, жена Наина Осиповна и вся семья его не осталась в накладе — бесплатное содержание, охрана. Жена Хрущева, например, была сразу же удалена с государственной дачи после его смерти. Причина — их незарегистрированный брак, хотя пара прожила вместе несколько десятков лет, причем жена часто отговаривала Хрущева от необдуманных поступков.
Пожилая чета пенсионеров много лет провела на той даче, там Никита Сергеевич с азартом хозяйствовал и выращивал овощи. Говорят, такой капусты, как у него, друзья по партии, тоже, кстати, отставные, раньше не видывали. Он испытал все тяготы жизни пенсионера, но так и не уехал к сыну Сергею в США.
Впрочем, Ельцин — одна из противоречивых, амбициозных политических фигур. Как и Горбачев, он совершил путь к вершине власти с низов партийной руководящей «лестницы» и был «партократом» чистой воды.
Но это все случилось позднее, а тогда, 31 декабря 1999 года, отречение Ельцина поразило всех.
— Ничего себе! — сказал Павел. — Присягал одному президенту, а дослуживать буду при другом!
— Ты не президенту присягал, а России, — строго посмотрела на сына Александра.
— Мама, ты не знаешь, какая сейчас армия! Не России она служит, а генералам. Наши отцы-командиры на нас деньги на иномарки зарабатывают — солдат стоит пятьдесят рублей. Отдаст десять ребят в какую-нибудь фирму и снимет, как с куста, пятьсот рубликов. За десять дней — уже пять тысяч. Твоя зарплата за месяц.
Александра раскрыла широко глаза от удивления: «продают» солдат, как рабов? Однако, воспитанная на любви и уважении к армии и офицерам, возразила:
— Что-то не верится…
— Не верится? Я сам возглавляю рабочую команду, при мне наш покупатель рассчитывался с комроты. А Чечня? У нас офицер служит, год был там, дважды был представлен к ордену Мужества, а не получил ни одного. И в звании не повышен, а он, между прочим, в саперной роте служил, чечены за офицерами этой роты и солдатами гонялись. За живого офицера давали двадцать пять тысяч долларов, за солдата — десять. Роту расформировали, про всех забыли — солдаты в дембель ушли, офицеры в свои части вернулись. И награды нашего комвзвода, наверное, на груди какого-нибудь штабника висят.
— Да как же так можно?
— Можно, мама. И боевые деньги выдают не полностью, надо же и штабным подзаработать. В Чечне немалые деньги крутятся, вот война идет до сих пор, а то бы «Альфа» в два счета и Дудаева поймала, и всех главных боевиков.
— Господи, страсти какие ты говоришь! — изумилась Александра точно так же, как когда-то и её мать, когда она критически отзывалась о Брежневе. Александра смотрела на Павла и — узнавала его и не узнавала. Павел стал серьезнее, самостоятельнее, это уже не тот парнишка, который уходил в армию с едва скрываемым страхом в глазах — армию поставили ниже заключенных в зонах, там хоть можно было бороться за человеческое отношение к осужденным, на радио России была даже специальная программа «Облака». Межличностные отношения из зоны были перенесены в армию, потому что именно в период правления Ельцина в армию стали призывать и условно осужденных, а то и побывавших в зоне и выпущенных по амнистии. И потому в армии стали уставные отношения и неуставные, дедовщина, порядки в которой основывались именно на уголовной иерархии. «Деды» и сержанты стали такими же лагерными авторитетами, которые имели право, как говорится, казнить и миловать, унижая человеческое достоинство призывника. И не каждый старослужащий, помня об отношении «дедов» к себе, мог отказаться от возможности поиздеваться над солдатом, ведь в армии каждый, имеющий хотя бы одну ефрейторскую лычку, может командовать рядовым.