Дорога неровная

В Тюмени, где она распрощалась с попутчиками из Юговцев, ей повезло. Сразу же удалось подыскать работу в Громовских банях. И комнатенку неподалеку нашла у земляка-вятича, помогли те же знакомцы из Юговцев. Даже когда белые заняли город, она продолжала работать банщицей, да и хозяева иной раз давали овощи с огорода, так что Валентина хоть и жила скудно, однако не голодала. И вот после долгих лет мытарств её сердце впервые оттаяло, потянулось навстречу мужчине.

Теперь Валентина с нетерпением ожидала прихода Ермолаева, даже появилась робкая надежда, что и она небезразлична ему. Уже и беспокоилась о нём, как о родном человеке, если долго не появлялся, ведь знала, какая у Егора служба.

Однажды Ермолаев явился к Валентине в номера в полной милицейской форме при нагане и сабле, но без привычной потрепанной кожаной сумки в руках. Вместе с ним пришёл седовласый хитроглазый старичок.

— Ну, Валентина Ефимовна, — сказал Ермолаев, — а мы к тебе в гости пришли напрашиваться. Позовешь ли?

Валентина подивилась, как удачно подгадал Егор прийти к концу смены, и теперь просто неудобно отказать им в приглашении.

— Ну, коли проситесь, позову. Чай, вы люди степенные, не обидите?

— Еще какие степенные, — усмехнулся в ответ старичок.

Валентина жила неподалеку от пристани.

Хозяев дома не было, оба на работе, лишь глуховатая старуха — мать хозяина — сидела в комнате у Валентины, возилась с Павлушкой.

Валентина предложила гостям присаживаться, а сама ушла на хозяйскую половину вместе со старухой.

— Баушка, — услышали гости, — они с мужем моим воевали вместе. Нечаянно встренулись.

Вернувшись, Валентина увидела на столе бутылку самогона, немудрящую закуску, разложенную на газете — шматок сала, буханку хлеба да пару селедок, а Павлушка сидела на коленях у Ермолаева и грызла кусок сахара.

— Батюшки! — всплеснула руками Валентина. — Чегой это вы?

— По делу мы, — важно произнес Ермолаев, — вот Матвеич все обскажет. А это чья красавица? — он ласково провел рукой по черным Павлушкиным волосам, и Валентина поняла, что этот человек любит детей. Теплая волна окатила её сердце.

— А у нас еще Анютка есть! — объявила Павлушка, хрустя сахаром.

— Это что за Анютка, кто такая? — поинтересовался Ермолаев, лукаво поглядывая искоса на Валентину, и та торопливо ответила:

— Да это сестрёнка моя младшая.

Валентина поставила капустки квашеной на стол, вареной в мундирах картошки, принесла от хозяев самовар и пока раскладывала закуску по тарелкам, Ермолаев взялся за самовар, и едва тот запыхтел, уселись за стол. Валентина успела к тому времени принарядиться, скрывшись за ситцевой занавеской, которая отделяла от всей комнаты кровать.

Ермолаев разлил самогон по кружкам, а Матвеич, прокашлявшись, басовито и торжественно произнес:

— Стало быть, Валентина Ефимовна, без долгого разговору скажу тебе, что пришел я с Егором сватать тебя за него. И ответ мы намерены получить сегодня же, поскольку Егор Корнилыч — мужик у нас сурьезный, да и я не шутник, и пришли мы к тебе с открытой душой и чистым сердцем.

— Ой-оченьки! — вскрикнула Валентина, прикрыв щеки ладонями, едва справляясь с охватившим ее волнением: ожидала этого, а все же сватовство захватило ее врасплох. Она качала головой и молча таращилась на гостей.

Егор тоже заволновался: уж слишком испугалась Валентина, иль не люб он ей? А Матвеич гнул свое:

— Ну, голуба, отвечай, согласна ли, отвечай, как на духу, — потребовал он сурово.

— Согласная, согласная, — закивала неожиданно для себя Валентина — словно кто сторонний её голову покачал. И ещё больше оттого растерялась, совсем закрыв ладонями запылавшее румянцем лицо: кабы не подумали, что сама навязывается на шею мужику — у вятских это не принято. Потому сразу же возразила. — Не резон, однако, Егору Корнилычу замуж меня брать.

— Вот те раз, вот те сказ! Чего это ты, Ефимовна, воду баламутишь? То согласная, то не согласная! — возмутился Матвеич. — Иль думаешь, что Егор — не пара тебе, если на десять лет старше? — и тут же лукаво подмигнул женщине. — Ничего, голуба, старый конь, небось, борозды не испортит! — чем окончательно смутил Валентину: она не знала, куда деться от весёлых поглядок свата и жениха. Наконец Валентина едва слышно пробормотала:

— «Хвост» за мной: две девки — дочь Павлушка да сестра Анютка, правда, робит она уже.

— Вот дела! — рассмеялся Ермолаев. — Не было ни полушки, да теперь целый алтын! — и ласково коснулся рукой женского плеча. — Не горюй, Валентинушка, поднимем твоих девчонок на ноги.

Валентина встрепенулась при этом, внимательно посмотрела на Егора и залилась слезами.

А Егор завершил:

— … неужто вдвоем не прокормим? Да чего же ты плачешь, милая?

Валентина только рукой махнула, смеясь и плача. Все беды-несчастья, все бессонные ночи вылились рекой слез, и так стало на душе светло и приятно, такое наступило душевное облегчение…

Ермолаев поселился у Валентины. И хоть далеко добираться до своего отделения милиции, только посмеивался:

— Подумаешь, семь верст — не околица, добегу!

Однажды он пришел домой и объявил, что его переводят в Покровское, в село неподалеку от Тюмени. Жаль было Валентине уезжать с насиженного места, но такова служба у Егора, а жене, словно нитке за иголкой, нужно следовать за мужем.

В Покровском они заняли половину просторного дома, где располагалось отделение милиции, был даже свой огород, к тому же Валентину определили уборщицей в отделении, так что жили Ермолаевы не голодно. Но Валентине, уже отвыкшей от работы на земле, не нравилось в деревне, тем более что Анютка осталась в городе, и Валентина волновалась: уж очень своевольной выросла сестра. Да и беспокойство за Егора одолевало: в уезде объявилась банда, милиционеры безуспешно гонялись за ней, и Егора она порой не видела неделями. Возвращался грязный, заросший, уставший так, что едва коснётся головой подушки — засыпает мертвым сном. Валентина совсем уж собралась подзудить мужа, чтобы похлопотал насчет обратного перевода в Тюмень, но пока обдумывала, как приступить к делу — Егор сразу дал понять, что не потерпит вмешательства в свои служебные дела — Ермолаеву приказали возвращаться обратно: банду обезвредили, и надобность в усилении Покровского отделения милиции отпала.

Егора направили в отделение милиции на улице Ленина, недалеко от Перекопского переулка, выделили квартиру. Хоть и в подвале квартира, зато есть кухня и две комнаты. А милиция — на втором этаже того же дома.

Валентина хотела вновь устроиться в Громовские бани, да Егор запретил: кровь закипала при мысли, что на жену будут пялить глаза голые мужики. К тому же она была беременна.

Валентина страстно принялась за домашнюю работу: мыла, скребла комнаты, радовалась, что есть, наконец, свой угол, да еще какой — две комнатки. Она то штопала-чинила одежду, то принималась стирать, то еще с чем-то копошилась дома, и была безмерно счастлива.

— Мать, ну что ты все колготишься? — спрашивал Ермолаев. — Сядь, отдохни, — он обнимал ее пухлый стан, и когда чувствовал недовольный толчок будущего ребенка, смеялся: — Ишь, сердитый какой!

А Валентина присядет на минутку и опять вскочит, затормошится, забегает по квартире.

Иногда они ходили в гости к Матвеичу вместе с Павлушкой. Егор рассказал жене историю Вари, и та с острой жалостью смотрела на девочку, но ни разу не обмолвилась, что её родной отец — Егор. Да, по правде сказать, она даже боялась этого, ведь своих девчонок на руках двое, и незачем третью брать. Бывали Ермолаевы и у Михайлы Аршинова, Валентининого земляка-вятича, у которого жила до знакомства с Егором. К Михайле Егор, шутливый по натуре, приставал с вопросами, чтобы тот объяснил некоторые вятские слова: