Дорога в 1000 ли

Повернул голову – не больно. Уже хорошо.

Возле кровати просматривается табуретка, на ней – гранёный стакан. Пустой? С водой? Дальше думать не хотелось.

Тишина растрескалась чем-то скрипучим, что-то зашипело и два раза кукукнуло. Кукушка на часах. Два часа. Конечно, ночи.

Что-то угнетало, когтило душу.

Он устал, закрыл глаза…

И увидел… солнце… песок… А потом близко-близко огромные, в пол-лица, озорные глазищи Еленки… Ощутил… упругие груди, прижатые его грудью… мягкий живот, вдруг напрягшийся… боль, мелькнувшую в глазах… и пронзившую всё тело радость обладания…

– Еленка-а-а! – восторженно закричал он.

Оказалось – прошептал.

И вдруг понял, где он: конечно, в её доме, под её присмотром. И сразу испарился гнёт с души. И он заснул. Спокойно-освобождённо. Радостно и глубоко.

Он пробыл в доме Саяпиных два дня, оставшихся до возвращения в полк. Бессчётное число счастливых минут; с каждой из них он чувствовал, как возвращаются силы, как затягивается рана – то ли в теле, то ли в душе.

Положили его в комнате Ивана, в теремке. Была такая надстройка над большой крестовой избой Кузьмы. Сделали её втроём – сам Кузьма с побратимом Григорием да Фёдор, когда Арина вошла в положение. На всякий случай разметили на две комнаты – пригодились обе, для Ивана и Еленки. Мастеровитый рукодельник Кузьма и лесенку сделал винтовую наверх – в закуте, за русской печью. Занавеску задёрнешь – и не видно.

Поначалу, когда Павел в беспамятство впал, его положили на кровать Арины Григорьевны, а сама она поднялась в комнатку Ивана. На другое утро он уже сам, правда, ещё с трудом, поднялся по лесенке наверх и был потрясён чистотой и опрятностью комнаты Ивана.

– Будто и не парень тут живёт, – сказал поднявшейся с ним Еленке.

Та зыркнула зелёными глазищами и поджала губы:

– Не нравится – катись вниз, а там и до калитки докандыбаешь.

Не знал он и не догадывался, какую битву с дедом и матерью пришлось выдержать Еленке, чтобы оставить его в доме. Она уже готова была выложить главный довод «Ежели прогоните, с ним уйду!», но не пришлось. Дед вдруг спросил:

– А где его шибануло-то? Он же ж не призывной.

– Он теперича рядовой Третьей сотни Четвёртого полка, – чуть ли не с гордостью выложила Еленка. – И не шибануло его, а китаец ножом ударил. В вылазке на том берегу.

– Ишь ты! – присвистнул дед. – В вылазке?! Выходит, стоящий парень? Истинный казак?

– А ты как думал? – встала Еленка – руки в боки и подбородок вверх. – Стала бы я не с казаком… – и прикусила язык: ещё бы слово и – проговорилась!

Однако и сказанного хватило, чтобы мать охнула и прижала руки к груди:

– Ты слышал, папаша?! Они ж уже… – не договорила и заплакала.

– Мам, ты чё? – бросилась к ней Еленка. – Ничё же не случилось!

– А я глазам своим не поверила, – не слушая её, запричитала Арина Григорьевна. – С подружками она купаться ходила!.. Да с Пашкой она была! С Пашкой, злыднем этим…

– Никакой он не злыдень! – крикнула Еленка со слезой в голосе. – Он хороший! Он лучше всех! Я замуж за него пойду! – Осеклась, увидев ужас в глазах матери, и торопливо добавила: – Когда шестнадцать сполнится.

– Дык это ещё год возёкаться, – усмешливо прогудел дед. – Нагуляетесь, поди, намилуетесь.

Разговор происходил в летнике. Дед сидел за столом, склонив голову, ковырял ножом какую-то червоточину в столешнице.

– Ну, папаша, ты и сказанул! – воскликнула мать. – Можа, и оставим его тут, у нас?

– Да-а, ему жить негде, – вставила Еленка. – Дом сгорел.

– Цыть, поганка! – хлестнула дочь кухонной тряпкой Арина Григорьевна. Несильно хлестнула, для острастки. – Не хватало выблюдком обзавестись!

– А чё? – подал голос дед. – Дело хорошее. Ты вон с Федькой бежко вошла в положение.

– Папаша! – осуждая, вскрикнула Арина Григорьевна. – Ну, чё ты такое девке говоришь!

– Девке? – удивился дед. – А мне балакала… – начал было, но под яростным взглядом невестки смолк.

Наступило тяжёлое молчание.

Спустя некоторое время Кузьма снова заскрёб ножиком по столу.

– Да оставь же стол в покое! – в сердцах сказала мать.

– Ну вот чё! – твёрдо сказал Кузьма Потапович и воткнул нож в стол. – Гнать Пашку не будем. Из него может хороший казак выйти под нашим присмотром. Ну и муж для Еленки, коли у них всё так срослось. Но определим его к Татьяне, у неё местов полным-полно.

– Мы ж к ней Чаншуня определили. Забыл?

– Ничё я не забыл! Полк скоро в поход пойдёт. На Айгун и, может, дале. Вот вернётся Павел из похода, тады и определим. А пока пущай на месте Ваньки передохнёт.

…В первую из двух оставшихся ночей Павел даже не пытался попасть в комнату Еленки. Прислушивался изо всех сил, что там у неё творится, но не услышал ничего. То ли девка спала, ни о чём не думая, то ли затаилась, подобно мыши в укарауленной кошкой норке.

Рано утром он спустился по нужде во двор и, возвращаясь, услышал частицу разговора деда Кузьмы с Ариной Григорьевной. Еленкина матушка сказывала свёкру, что незваный гость ведёт себя некрутельно, блюдёт, мол… Что именно он блюдёт, Пашка не расслышал, зато дедово веское слово не пропустил.

– Ну и дурак! – припечатал Кузьма.

Вот уж истинно дурак, думал парень во вторую ночь, глядя в заоконную сумеречь. Что ж я сам-то себя в узде держу? Еленка, поди, измучилась, ожидаючи. Да и ночка нонче последняя, завтра в полк, а там – в поход, и вернусь, нет ли, только Богу и ведомо.

Пашка выглянул из своего убежища – в доме было темно и тихо. Хозяева уже спали, но спала ли Еленка? На площадку перед её комнатой падал лунный свет; отражаясь от деревянного пола, он освещал весь теремок. Из тёмного угла вышла рыжая кошка, потёрлась о Пашкины ноги, муркнула и ушла обратно в свой кошачий уют.

Подкравшись к Еленкиной двери, Черных обнаружил, что она вроде бы и не заперта и даже наоборот – лишь притворена. Он вдруг ощутил, как забилось сердце – часто-часто и, кажется, прямо в рёбра.

Протянул осторожно руку и прикоснулся к филёнке – дверь легко отошла в сторону, как будто только и ждала его прикосновения; открылось зыбкое пространство девичьей спаленки, отражённый от пола свет проник в него, но лишь обозначил контуры предметов – кровати, столика со стулом, невысокого комодика… Окно, выходящее в сторону собора, было открыто – оттуда чувствовалось свежее дыхание июльской ночи, слабые остатки вечерней зари закрашивали чуть розоватым его прямоугольник.

Сдерживая дыхание, Павел шагнул внутрь; он успел заметить, как с постели вихрем взметнулось что-то светлое, шею обвили обнажённые сильные руки, его запёкшиеся губы встретились с мягкими девичьими, и всё вокруг перестало существовать.

36

В ночь с 19 на 20 июля в районе Верхне-Благовещенского русские войска под командованием генерал-лейтенанта Грибского начали форсировать Амур.

За две недели до этого события генерал-губернатор Гродеков приказал сформировать три воинских соединения для восстановления судоходства и зачистки берегов от ихэтуаней и поддерживавших повстанцев китайских войск.