Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Дорога в Аризону
Шрифт:

Конечно, он понимал, что такое отчаяние. Теперь понимал. И мог бы, между прочим, многое рассказать господину Печорину о том, что такое подлинное отчаяние: когда ежедневно принужден видеть, как твоя богиня, не замечая тебя, милуется с ничтожным субъектом, пристрелить которого на дуэли не представляется возможным. От безысходности Толик даже впервые в жизни написал стихи. Первый поэтический блин получился куцым и непрожаренным, но был обильно смазан жирным маслом велеречивого слога.

Стук каблучков и скрип паркета,

Дверь распахнулась, ты вошла,

Небрежным взглядом обвела

Все закоулки кабинета,

Кому-то

мило улыбнулась,

Кому-то на ходу кивнула,

Откинувшись на спинку стула,

Меня нечаянно коснулась,

Поправила волнистый локон

Изящно тонкою рукою.

Вздохнув, я посмотрел с тоскою

На пыльную поверхность окон.

Зачем, маэстро Леонардо,

Потратил время ты впустую?

Взгляни сюда: красу такую

Еще не воспевали барды.

И самый воздух был твоим

Насквозь пронизан обаяньем,

Но… время истекло свиданья,

И ты растаяла, как дым.

Реализма в стихотворении было еще меньше, чем поэтического дара. Правде жизни противоречили не только "откинувшись, меня коснулась", но и "стук каблучков": туфлям на высоком, как и на любом вообще каблуке доступ в школу наряду с серьгами, губной помадой и лаком для ногтей был категорически запрещен. Единственное исключение составляли новогодние дискотеки для старшеклассников в актовом зале, куда девочки могли явиться в боевой раскраске, но и то – нанесенной скупыми осторожными мазками. Поговаривали, что в свое время директриса, заметив средь бела дня одну из учениц с сережками, недрогнувшей рукой выдрала их с мясом, после чего несчастная девушка до самого выпуска вынуждена была скрывать под волосами свои обезображенные шрамами, как у африканских туземцев, уши. О том, что директриса могла содеять с теми ученицами, кто рискнул бы влезть на котурны туфель с высоким каблуком, не хотелось и думать…

И уж совсем беззастенчиво поэт врал насчет пыльных окон, в реальности регулярно омываемых дежурными и уборщицами внутри и снаружи.

Если бы этот рифмованный скулеж прочитала Тамара Кирилловна, автор, надо думать, до конца школьных дней имел бы по литературе не более тройки. И та была бы выдана ему исключительно из милосердия. В глазах Тамары Кирилловны тетрадный листок, кротко впитавший слезливые любовные излияния, наверняка бы выглядел распиской Толика в собственной бесталанности и неспособности понимать литературу. Но ни Тамаре Кирилловне, ни кому-либо еще так и не довелось ознакомиться с исполненным тоски произведением. Лишь сам Тэтэ время от времени тайно перечитывал его, всякий раз испытывая прилив гордости, разбавленной жалостью к себе. После чего вновь прятал свой труд от посторонних глаз на книжной полке, в томике с записками о Шерлоке Холмсе, где листок хранился рядом с фотографией Ирен Адлер, как еще одно неопровержимое свидетельство мужской уязвимости и безрассудства.

Глава 8

Долгожданное лето сделало Толику королевский подарок, обещавший щедро вознаградить его за все муки, – целый месяц вместе с Никой в пионерском лагере, где никакая персидская сволочь не могла бы им помешать. Перс никогда не ездил в пионерлагеря: летом родители неизменно вывозили его на черноморско-прибалтийские лежбища. Не стал исключением и нынешний год, из чего следовало, что дорога к сердцу любимой девушки Тэтэ на это время была расчищена, утрамбована и звала к решающему наступлению.

Лагерь находился недалеко от города и принадлежал заводу по ремонту военной техники, где работали отец Тэтэ и мать Ники. Толик и Ника уже покончили с пионерством, однако возраст позволял им еще разик понежиться в лагерном Эдеме. В последний раз. Узнав про то, что Ника поедет в лагерь во вторую смену, Толик после долгих исступленных уговоров сумел убедить

родителей перекроить заранее составленное ими расписание летних путешествий и отправить его в лагерь непременно в июле, а не в августе, как предполагалось изначально. Лучше бы он этого не делал.

Все не заладилось с самого начала. Июль, как назло, выдался непривычно зябким и дождливым, и под нудными дождевыми струями честолюбивые планы и надежды Толика отсырели и развалились, обратившись, как и все вокруг, в склизкое хлюпающее месиво. Из-за непогоды официальная и неофициальная части программы организованного дуракаваляния в лагере скукожились, лишившись таких основополагающих своих пунктов, как костры, вылазки в лес, футбол и тайное ночное купание в реке. Всю нерастраченную энергию изнывающая от хандры детвора тратила на те легендарные шалости, которые обычно происходят в спальных корпусах пионерлагерей после отбоя. Однако Тэтэ не преуспел и здесь в попытках привлечь к себе внимание надменной Вероники: его лагерные антраша имели не больше успеха, чем волгоградские. Более всего несчастного влюбленного угнетало то, что все эти шалопайства не вызывали у Вероники и презрения, бесследно пропадая в черной пропасти ее равнодушия. В отчаянии Тэтэ опять схватился за перо, исторгнув из глубин своей мятущейся души два новых поэтических стона. Первый из них, прошив плотные слои атмосферы, унесся в космические выси, озарив их вспышкой нечеловеческого страдания.

Я верю, и незыблема та вера,

Что для тебя лишь сверху солнце светит,

И звездами мерцает неба сфера,

И землю брызгами плаксивый дождик метит.

Лишь для тебя гуляка-ветер куролесит,

И хрупкие цветы асфальт ломают,

Рождают птицы звуки дивных песен,

А люди странные того не понимают.

Калейдоскоп времен всецветных года

Устроен для твоей забавы только,

Безбрежных океанов плещут волны,

Чтоб скучно тебе не было нисколько.

Чего ж еще тут можно пожелать,

Когда Вселенная – ну, вся к твоим услугам!

Позволь мне хоть слегка поразвлекать

Тебя, моя бесценная подруга…

Однако бесценная, но бессердечная подруга упрямо не желала быть развлекаемой Толиком, и в своем следующем произведении поэт рухнул наземь новым Тунгусским метеоритом, обуглившимся от неразделенной любви.

Темнея чинно пышным фраком,

Циничный фокусник-ловкач

Судьба тебя под скрипки плач

Соткала из немого мрака.

И мрак рассеялся тотчас…

Без криков "Браво!" и оваций,

Не видя пошлых декораций,

Искрящимся лукавством глаз

Твоих, как сказкой, очарован,

Под суетливый шелест слов

Я ворошил страницы снов.

Был нежный облик нарисован

На их туманном полотне,

И в невесомой дымке грез,

Все прелести шипов и роз

Неся в себе, явилась мне

Она (с А.С. такой был случай),

Ну, то есть, Ты – мой ад и рай.

Сказал я жизни: "Пропадай!"

И бросился с любовной кручи…

(Внизу ж, увы, лишь терн колючий).

А мир был одурманен летом

И ничего не знал об этом…

Под А.С. в стихотворении подразумевался А.С.Пушкин, которого Толик призвал в свидетели своего ураганного чувства, а под колючим терном – нестерпимая холодность предмета обожания Тэтэ. В конце лагерной смены Толик и впрямь чуть не сиганул ради Ники если не с кручи, то с довольно приличной высоты. Однако и тут его благородный порыв обернулся нелепым и позорным инцидентом.

Поделиться с друзьями: