Дорога в никуда. Часть третья. Мы вернемся

– Поля... успокойся милая, сейчас уже ничего не сделать,- Иван обнял жену, и та зарыдала уже на его груди.- А как там мои, отец, мама... Домна Терентьевна, он про них ничего не говорил?- спросил он после того как Полина немного затихла.

– Нет, откуда ему знать, он же сам все с чужих слов... Нам бы с теми перебежчиками поговорить. Но они там, в Синцзяне остались. Я уж и сама, и о маме, и о твоих думала и передумала, каково им сейчас там. За что такое наказание, ну откуда у людей столько злобы!? Ну победили вы, так возрадуйтесь и будьте милосердны, война же кончилась!... Нет, горе побежденным, мстят и не помышляют, что рано или поздно это породит ответную ненависть и так без конца,- она вновь зашлась в рыданиях.

– Ладно, Поля,- Иван вновь привлек ее к себе.- Пойдем поужинаем... и выпьем... помянем Тихона Никитича, Степана. Выпьем и полегчает... пойдем...

Они выпили, причем Полина выпила целую стопку, желая не только помянуть отца, сколько облегчить свое моральное состояние, снять стресс. Но первая ее совсем не взяла, Иван налил по второй, Полина выпила и ... словно отключилась, перестала плакать, замолчала, уставившись в одну точку. А Иван, напротив, словно приняв эстафету, разговорился. Говорил необычно зло, саркастически, чего с ним давно уже не случалось:

– Эх Поленька... Говоришь, откуда у людей столько злобы? Вот я у себя в конторе сижу, нас в комнате всего пять приказчиков, трое моложе меня, местные, здесь выросли, здешнее коммерческое училище закончили. И как ты думаешь, кто они, кто их родители?

– Откуда же мне знать... наверное какие-нибудь служащие железной дороги или местные купцы?- отстраненно пожала плечами Полина, не понимая смысла вопроса заданного Иваном.

– Есть такие, у одного отец давно уже у Чурина служит, у другого папаша бывший начальник каких-то железнодорожных мастерских. А остальные трое сыновья простых паровозных машинистов, токарей... Представляешь дети рабочих здесь сумели поступить и закончить коммерческое училище. Здесь в Харбине, в Китае. Могли бы они такое сделать в России? Никогда. А здесь не в России, но за счет России, они сумели, и образование получить, и в люди выйти. Где в самой России простой рабочий мог столько зарабатывать, чтобы детей своих в гимназиях и училищах обучать, такие дома иметь и так жить?!- голос Ивана дрожал от негодования.- Я видел как простые люди жили и до войны и после. Везде, где бы мне не приходилось бывать, во всех губерниях жили очень плохо, и рабочие, и мужики в деревнях. А вот здесь, в Китае для тех же сословий чуть не рай устроили. Видала, и дома с верандами не только для больших чиновников, но и для рабочих и мелких служащих. Специально строили хорошие казенные дома, с палисадниками, садами, сараями, чтобы скотину, если что, держать можно было. Местные рабочие, пожалуй, лучше нас казаков здесь жили, хоть мы по социальному статусу служилое сословие и выше считались. В нашей станице, самой зажиточной в войске, далеко не у всех казаков дома были богаче, чем у здешних рабочих. Помнишь, я тебе говорил, пришлось как-то побывать в доме у того, что отец из токарей, видел как они живут. И все эти их дома, квартиры с водопроводом, паровым отоплением еще двадцать лет назад строили. Здесь Россия строила, а в самой России что!? Нищета, убогость, зарплата в два, а то и более раз ниже, чем здесь, а если с нашими риддерскими и зыряновскими бергалами ровнять, так и во все четыре раза. Знаешь, как до семнадцатого года называли Харбин и полосу отчуждения КВЖД? Счастливая Хорватия. Это по имени бывшего управляющего дорогой генерала Хорвата. А разве Хорват здесь такую счастливую жизнь обеспечил? Ведь они все здесь, начиная от того же управляющего, до последнего кочегара за счет остальной России так жили. Я вот узнал, что здесь одного казенного жилья без малого триста тысяч квадратных метров построили, а те рабочие и служащие кто этого жилья не получил имели четвертную надбавку к жалованью, квартирные, чтобы снимать и оплачивать квартиры. Где еще такие условия за счет казны предоставляли!? Ну, чтобы нашим правителям, царю догадаться построить несколько таких счастливых мест в самой России? Нет... плевать на то, что внутри страны творится, а здесь заграничная концессия, здесь иностранцы смотреть будут, надобно им пыль в глаза пустить, чтобы видели, что и русские могут человеческую жизнь устроить. Здесь ведь в конце семнадцатого года большевиков почти не поддержали местные рабочие, а зачем? Они же тут как сыр в масле катались, и революция им была совсем без надобности. А в России, почему все рабочие, да и многие деревенские за большевиками пошли? Да потому что жили в основном как собаки, и, понятное дело, власть ненавидели. Да если бы хоть чуть-чуть побольше о народе думали никакие бы Ленины-Троцкие такую смуту не смогли поднять бы. Ан нет, в своей стране большинство народа с хлеба на квас перебиваются, а тут за границей чего только не понастроили, пусть все видят, как Россия преобразила этот далекий дикий край. Здесь все наладили, а у себя!?... В игрушки играли, вот и доигрались,- Иван раздраженно махнуд рукой. Полина по прежнему скорбно, не перебивая внимала мужу, который отложил ложку и словно забыл, что перед ним стынет ужин.- Я там, в конторе как белая ворона. Они же ничего-ничегошеньки не знают и не понимают, что Россия, которая их двадцать лет кормила, отрывая от себя, уже погибла, и что времена их блаженства тоже сочтены. Особенно кто молодые, совершенно не понимают. Те что постарше догадываются, но тоже не до конца. Сегодня начальник отдела меня вызывал, после того как о делах переговорили, спрашивает: "Как Иван Игнатьич думаете, скоро ли наши от Хабаровска до Иркутска дойдут"? У него, видишь ли, в Иркутске недвижимость, два дома. Говорит, каждый день молюсь, чтобы уцелели. Я его, конечно, не стал расстраивать, говорю, зимой особо не навоюешь, вот летом быстрее дело пойдет. А самого так и подмывает брякнуть: штатская гнида, да Хабаровск наши взяли ценой крайнего напряжения сил и больших потерь, и сил этих больше уже нет. Сейчас красные из России подтянут несколько резервных дивизий, отдадим и Хабаровск, и опять пятиться будем, пока за японские спины не спрячемся. А как японцы из Приморья уйдут - все, и Владивостоку конец.

– Этого не может быть. Я с генеральшей нашей говорила, японцы не уйдут из Владивостока. Нет, Ваня, надо на лучшее надеяться, иначе и жить не стоит. Я верю, что мы еще вернемся в нашу Усть-Бухтарму... Господи помоги... Ну за что нам все это!? Папа... бедный папа!- Полина вновь тихо зарыдала.

– Извини Поля... Что-то я тут совсем не про то говорю, от водки наверное язык развязался... У меня же брата и тестя расстреляли, а я черти о чем... Степана жаль, вроде никогда особо друг друга мы и не любили, а все родная кровь... Слушай, а тот офицер, он где остановился, или может еще к вам в приют зайдет дочку проведать?

– Что?... Да нет, он говорил, что сразу же на вокзал и во Владивосток с товарищами своими уезжает. Вроде взрослый человек, отец ребенка, а сам как ребенок. Все переживал, что Хабаровск без него взяли, торопился, чтобы на Благовещенск успеть. А что с девочкой будет, как она такая маленькая без родных и близких на чужбине? Об этом даже мысли нет,- негодовала Полина.

Вообще-то и Ивану временами тоже хотелось все бросить и идти делать то, что он умел, чему учился и к чему привык - воевать. Его нынешнее занятие ему очень не нравилось. Хоть и не до такой степени, как когда-то в Усть-Бухтарме, но и сейчас, видя как на вокзале провожают добровольцев, уезжающих в Приморье воевать с большевиками, он испытывал нечто напоминающее угрызение совести. Но два фактора, как надежные якоря приковали его к Харбину и Полине. Первый фактор, это раскол среди сибирских казаков и всего белого движения, случившийся в Приморье. Часть сибирцев приняли сторону "каппелевцев", возглавляемых генералом Блохиным, другая сторону атамана Семенова и его доверенного генерала Смолина. В тот момент когда требовалось полное согласие и единство внутри белого лагеря возникла междоусобная борьба, доходившая до вооруженных столкновений с жертвами. Большинство бывших анненковцев оказалось на стороне "каппелевцев", но сибирские казаки, отступавшие из Забайкалья поделились примерно поровну. Иван знал многих офицеров и из тех и из других, и не хотел принимать участие в междоусобице ни на одной стороне. Несмотря на то, что к концу 21-го года "каппелевцы" и "семеновцы" вроде бы примирились и повели совместное зимнее наступление на Хабаровск, чувствовалось, что подлинного единства нет.

И еще одно обстоятельство не позволяло Ивану покинуть жену... Они очень хотели ребенка, но Полина после той новогодней трагедии, никак не могла забеременеть. В Харбине практиковало много женских врачей, в том числе и знаменитостей. Полина чуть не сразу по приезду начала посещать, как официальных светил гинекологии, так и всевозможных знахарок, но увы. Внешне к концу года она выглядела прекрасно, вновь налилась, ее щечки обрели прежние притягательные ямочки, украсились здоровым румянцем. В своих новых нарядах она смотрелась ослепительно. На званых трапезах и благотворительных балах ее за глаза называли прекрасная казачка и сибирская пава. Но что-то в ее организме после той новогодней ночи функционировало не совсем так как надо, и она изводила немалые деньги на врачей, знахарок, лекарства. Иван же, видя, как Полина мучается, конечно, и себя виноватил, и никак не мог покинуть ее из опасения, что это вызовет у нее нервный срыв...

18

19 января 1922 года - крещенский день. С утра на харбинский вокзал прибывали жители многочисленных русских городов, городков и поселков, расположенных в полосе отчуждения КВЖД. Старики, старушки, пожилые люди и молодые, до мелочей сохранявшие свой русский облик... Всевозможных цветов шали, пуховые оренбургские платки, сибирские белорозовые "пряничные" валенки, шубы и полушубки, тулупы, расшитые узорами варежки и рукавицы... головы кудлатые, бороды, обветренные лица, волосы стриженные в "скобку". Речь "окающая" или "екающая", слегка нараспев - из каких только уголков России не загнала сюда судьба своих сынов и дочерей. Все сословия бывшей Российской Империи шли в крестном многотысячном ходе в день Крещения: крестьянская Россия, селившаяся здесь в Маньчжурии по маленьким сунгарийским городкам, в поселках вдоль КВЖД, казачья - в станицах Трехречья, чиновничья Россия, представленная многочисленными служащими той же КВЖД, купеческая Россия и даже рабочая Россия, не поддержавшая здесь большевистский переворот. В этот день они все вместе выходили на главную улицу Харбина Китайскую и двигались по ней единым торжественным шествием.

Стоял легкий морозец, что-то около десяти градусов по Цельсию. Иван с Полиной в многочисленной толпе шли к пристани. Этот день для состоятельных русских харбиянок являл легальную возможность на людях продемонстрировать блеск своих зимних туалетов. На Китайской жили в основном богачи и дамы на крещенский ход, конечно, одели все самое-самое. Каких только мехов, замысловатых фасонов шуб и шапок, сапог или особого пошива валенок здесь не было. Местные модницы не без досады обнаружили, что у них появилась еще одна соперница...

Полина, отплакав несколько вечеров подряд по отцу, без особой радости отпраздновав Новый год в компании, собравшейся у Дитерихсов... Потом она "отошла", и за две недели до Крещения стала лихорадочно к нему готовиться. К пошитым в чуринском ателье шубе и шапке, она прикупила новые высокие зимние боты с меховой опушкой. Сейчас держа под руку мужа, казавшегося рядом с ней в папахе, полушубке и зимних офицерских сапогах... Иван рядом с разодетой в дорогие меха женой, конечно, смотрелся бедновато, но ничуть от этого не страдал. Он всегда придерживался мнения, услышанного еще в юнкерском училище от одного из преподавателей и созвучное его собственному сословно-казачьему: сам как хочешь, хоть в сапогах драных, а жена, чтобы царицей смотрелась - первое правило семейного офицера. Потому он улыбался, видя, как довольна и счастлива Полина. Не просто далось ей заглушить боль от полученной несколько недель назад вести о казни бесконечно ей любимого отца... но жизнь брала свое.

Когда пришли на пристань, все улицы, прилегающие к реке, уже запружены народом, ни автомобили, ни извозчики даже не пытались сейчас ездить по набережной Сунгари. Здесь "чистая" публика с Китайской улицы слилась с толпами в простых клетчатых платках, треухах и овчинных тулупах. Иван тревожно оглядывался по сторонам, опасаясь, как бы слишком роскошный вид Полины не привлек внимание жуликов-карманников, коих, несомненно, немало в этой разношерстной толпе. Но, похоже, все взоры устремлены на реку, к "Иордани", ледяному кресту и вырубленной возле него во льду бассейну-купальне. На льду Сунгари тоже полно народу. Иван с Полиной решили наблюдать крестный ход с верху, с высокого берега - здесь они обнаружили знакомых, бывавших часто в гостях у генеральши Дитерихс. Несомненно, это была наиболее удобная точка, откуда отчетливо обозревалось вся величественная картина водосвятия. К одиннадцати часам закончилась торжественная литургия во всех близлежащих церквах и из них выходили непосредственно участники крестных ходов со множеством икон и хоругвей. Во главе с настоятелями все ходы движутся к кафедральному собору, сюда же подходят из дальних церквей и вновь потоки сливаются. Несметная толпа, море людей. В этот момент заканчивается литургия и здесь, в главной харбинской церкви. Раздается торжественный трезвон ее колоколов и оттуда тоже выходит процессия. У врат собора владыка-архиепископ принимает крест и идет во главе уже единого крестного ходя вместе с высшим православных духовенством Харбина.

Ясный день, солнце ослепительным блеском отражается на хоругвях и золотых крестах, на золотом шитье, облачениях и митрах иерархов, сверкают золотые оклады образов, больших икон Христа Спасителя, Николая Чудотворца... Никакой суеты, давки, толкотни, ругани, все происходило по заранее составленному расписанию. Процессия медленно спустилась с набережной на лед реки. Лед прозрачен и гладок. Река замерзла в безветренную погоду, когда на воде не было "барашков", ряби и потому идти неудобно, очень скользко. Кто-то падает, но тут же поднимаются, сами, или с помощью рядом идущих, особенно тяжело идти женщинам в ботинках и сапогах на высоких каблуках...