Дорога в никуда. Часть вторая. Под чёрными знамёнами

– Опосля такой жратвы не худо бы еще и бабу под бок.

– Это ты верно говоришь,- поддержал другой.- Но здешние, хуторские уж больно мосластые. Видать энтот старый черт их на работе с утра до ночи морит, раз при таких харчах оне у него такие худые.

– Да я б сейчас и от мослов не отказался, кабы не мужики ихние... Ну ниччо, скоро мы до казачек доберемся. Те справные, вот на них и отлежимся, все наши будут,- весело отвечал первый.

– Кончай брехать, боталы,- строго оборвал разговор командир.- Мы сюда с разведкой посланы. Аль забыли? Наша задача вызнать, где коммунары свое оружие запрятали. Ежели узнаем, добудем... Тогда все наше будет и хлеб, и мед, и самогонка, и казачки ядреные. А ежели оружие не добудем, нас с таким вооружением даже этот старый пень со своими сыновьями как косачей перещелкают, не то, что казаки. Видали, какие у них винты, трехлинейки, не то что наши берданки. Оне тут на хуторе, пожалуй, и бой с целым отрядом принять смогут... Кулачье проклятое, вон сколь земли отхватили. Ну, ничего, дайте срок... только бы оружие добыть...

После того, как утром позавтракав, пришельцы скрылись в березняке на южной стороне лощины, Силантий с досадой сплюнул:

– Принесла нелегкая. Теперь от этих варнаков тут спокоя не будет. Ишь антихристы, жрут и рта не перекрестят, икон будто не видют. Два раза пожрали, харчей прорву извели, а хоть бы спасибо сказали, нехристи блохастые.

– Да еще на Граньку с Нюркой все зыркали,- встрял старший Василий.

– Может того, сбегать верхом до станицы по короткому пути, доложить атаману?- неуверенно предложил младший Федор.

– Того, да не того!- вздыбил вверх свою бороду старик.- Своя-то рубаха она завсегда ближе. Власть-то ноне больно некрепкая пошла. Был бы сейчас царь, я бы сам поспешил доложить. А так не поймешь, кому служить. И Колчак, управитель этот, ни рыба ни мясо. Лучше погодим, покамест кака-нибудь власть твердо не встанет. Ишь, орлы ощипанные...

В один из прохладных сумеречных вечеров в конце июня в избу к Грибуниным постучал рослый человек в шинели и обмотках с настороженным опасливым взглядом:

– Здорово живете хозяева. Прослышал, что здесь всякие грабли-косы починить можно.

– Что ж вы так поздно?- выразила явное неудовольствие хозяйка, невзрачная женщина, одетая в сильно ношенное платье городского покроя.

– Да я, хозяюшка, из дальней деревни, проездом тута. Мне бы только сговориться, а что чинить надо я на обратном пути завезу.

– Это к мужу, пройдите во двор, он там столярничает,- Лидия недоверчиво оглядывала пришельца, он совсем не походил на крестьянина, такого типа лица она видела у шпаны из их питерских предместий.

У Василия, едва он взглянул на припозднившегося гостя, захолонуло сердце - он сразу догадался, зачем пожаловал этот человек.

– Ты председатель питерских коммунаров Грибунин?- без церемоний сразу спросил его гость.

– Был таковым в прошлом годе,- настороженно ответил Василий, не выпуская из рук тяжелого рубанка.

– Э... да ты, я гляжу, о том и вспоминать не хочешь. А может, и с колчаками уже примирился? Тут о тебе всякое говорят, - с явным пренебрежением говорил гость.

– Вот что господин-товарищ, кто ты такой и по какой надобности я тебе понадобился?- в свою очередь сурово воззрился на гостя Грибунин, чуть помахивая рубанком, будто приноравливался им половчее ударить.

– Я послан командиром красного партизанского отряда "Красных горных орлов". Слышал о нас?

– Не слышал ничего о вашем отряде,- сказал как отрезал Василий, хотя об "орлах" знал. Знал, что они прячутся в горах возле риддерских рудников и занимаются в основном грабежами и нападают на небольшие разъезды белых.

– Мы красные партизаны, боремся за счастье трудового народа против колчаковских опричников,- объяснил гость.- А от тебя нам интересно узнать, куда ты заховал то оружие, что из Питера привезли. Только не ври, что у вас его не было. Мы пока до тебя добрались, с твоими коммунарами поговорили. Они все на тебя кажут, что ты его самолично прятал,- гость в очередной раз обдал Василия мрачной усмешкой.

– Я все-таки никак не пойму, кто вас уполномочил. Вы имеете какой-нибудь мандат, или хотя бы записку, например от товарища Бахметьева?- Василий решил прощупать, что же из себя представляет этот "орлиный" посланец, и по возможности поставить его на место.

– Какого еще Бахметьева?- гость сплюнул прямо на заваленный стружкой пол и, достав кусок грязной бумаги, принялся сворачивать цигарку, насыпая махру из кисета.

– Так, понятно... А у вас в отряде вообще коммунисты-то есть?

– Мы там все большевики, стоим за коммунию против буржуев, генералов и их прихвостней казаков. А вот насчет партии, нет не состоим... то есть не успели, значится, записаться. Но мы все сочувствующие и если что сразу запишемся,- уже с некоторой неуверенностью отвечал гость, собираясь чиркнуть спичкой.

– Не зажигай... дом спалишь, не видишь, стружка сухая кругом,- теперь Грибунин пренебрежительно посмотрел на гостя и отложив рубанок, опершись руками о верстак заговорил с презрительной издевкой.- Вот что товарищ беспартийный большевик, нету у меня никакого оружия. А что было все казаками реквизировано. Так, что ничем помочь не могу вашему беспартийному отряду...

"Орлята", конечно, не поверили бывшему председателю. Прячась в одном из сараев на задах Снегирево, они вынашивали план, как захватить Грибунина и выпытать у него место схрона... Но не успели. Кто-то из деревенских донес в станицу и разъезд из десяти казаков под командой начальника усть-бухтарминской милиции Щербакова нагрянул ранним утром прямо в тот сарай. Числено силы были почти равны, тем не менее, привыкшие нападать из засад, к тому же плохо вооруженные "орлята" вместо того чтобы организовать какую-то оборону сразу обратились в бегство, надеясь укрыться в перелесках начинающихся примерно в версте от деревни. Семерых верховые казаки догнали, кого застрелили, кого зарубили, но один кинулся не к лесу, а в село и спрятался на огородах. Казаки, управившись с семерыми, собирались уже прямо на конях "атаковать" огороды, чтобы выловить последнего, но тут выскочили мужики с бабами, загалдели, прося не губить их огородов, не топтать конями. Щербаков предложил им самим поймать беглеца... Через час с небольшим мужики вооруженные дубинами, топорами и охотничьими ружьями привели к начальнику милиции высокого человека в шинели и зимней старой шапке, отдали и отнятый у него наган без патронов. Казаки к тому времени уже "остыли", и у них пропало желание тут же на месте кончить последнего "варнака". Да и Щербаков, надеясь отличиться перед своим уездным милицейским начальством, решил под охраной отправить пленного в Усть-Каменогорск, в качестве подтверждения, что им ликвидирована опасная группа большевиков-партизан...

В уездной милиции выяснили, что этапированный из Усть-Бухтармы является одним из командиров партизанского отряда "Красных горных орлов". На допросах его сильно избили, но арестант сказал очень мало. Порешили этого "орла" передать анненковцам, которые умели "развязывать языки", и временно поместили в один из казематов крепости...

ГЛАВА 19

Володя Фокин продолжал учиться в шестом, предпоследнем классе кадетского корпуса. От прежнего класса осталось чуть больше половины, некоторые его однокашники не вернулись в корпус по неизвестным причинам, другие ушли воевать, записавшись добровольцами в различные белогвардейские части. Особой популярностью у старшеклассников пользовались, конечно, анненковские части. А в феврале из корпуса сбежала даже целая группа пятиклашек, добралась до Семипалатинска и вступила во вновь формируемые полки Партизанской дивизии. То, что мелюзга убежала воевать, а тут сиди и корпи над совсем ненужными сейчас занятиями, уроками... Если бы не Бояров, сбежали бы и Володя с Романом. Но штабс-капитан держал слово, данное отцу Володи. Имевший лишь дочерей, он относился к Володе почти как к сыну, и где уговорами, а где и, употребив имеющуюся у него власть, сумел удержать кадета Фокина и его друга от необдуманного поступка. Таким образом, они оба успешно закончили шестой класс и перешли в выпускной, седьмой. В июне Володя с Романом вместе поехали на каникулы, домой. Пароходом доплыли до Усть-Каменогорска. Здесь Рома сошел, а Володя, пообещав приехать к нему погостить на несколько дней в конце июня, поплыл дальше, в Усть-Бухтарму. Дома... Мать полдня, не отходила от него, обнимала, целовала да оглаживала, сетовала, до чего же он худенький, словно не замечая, что ростом он уже выше и ее, и отца. Она же видела только тонкие запястья, да осиную талию, и возмущалась, почему так плохо кормят кадетов. Но, стоящий тут же Тихон Никитич резонно объяснял:

– Да брось ты мать, растет парень, смолоду вся еда в кости идет, а не на мясо, это уже с годами мужик матереет, а в его годы все справные парни так выглядят. Это на девке мясо должно быть, потому что парням нравится, а тут все наоборот, девкам больше поджарые по душе. Вспомни, мать, разве ты за меня пошла бы, если бы я в те же двадцать лет так же как сейчас с брюхом ходил, и шаровары в заду лопались?... Ну вот, а ты говоришь...

Володя, как, наверное, и положено большинству подростков в шестнадцать лет, не обращая особого внимания, ни на причитания матери, ни на наставления отца, много времени проводил у Решетниковых и, конечно, возобновил начавшиеся в прошлом году отношения с Дашей Щербаковой, которые тогда носили довольно целомудренный характер, они даже на "ты" не успели перейти. Он с восхищением слушал рассказы пока еще малоподвижного Ивана, о боях за Андреевку... В то же время от него не укрылось перемены, которые произошли с Полиной, и даже не столько внешне. При такой наследственности со стороны матери, можно было с большой вероятностью предположить, что сестра в замужестве начнет заметно полнеть. Володя, прежде всего, был удивлен, насколько изменился ее характер. Из задорной озорницы сестра за сравнительно короткий срок стала неторопливой, обстоятельной казачкой. Она даже не гнушалась иногда, когда дома отсутсвовали свекровь и Глаша, мыть полы и доить корову, хоть ее к этому никто не понуждал. В руках она теперь частенько держала какую-нибудь штопку или вязку. На вопрос брата, что вяжет, ответила: "Ване носки... Хочешь, и тебе свяжу?" Но удивляться Володе, в общем, было некогда. Его прежде всего тянуло на улицу, он соскучился по станице, которая пыталась жить как прежде. Так же справлялись все церковные праздники с обязательными богатым угощением и питием самогона и пива. Несмотря на то, что прошло уже три мобилизации: первоочередников, добровольцев-аннекновцев, и казаков второй-третьей очереди, "мобилизационная политика", проводимая станичным атаманом, позволила довольно многим казакам служивого возраста остаться дома и жизнь в станице по-прежнему, что называется, кипела. По вечерам улицы заполняли парни и девицы, играли гармони и весело звучал смех, полупохабные частушки, песни... Вдовы и калеки, сидя дома, слушали этот уличный праздник жизни, и... кто-то скрипел зубами от злости, а кто-то понимающе вздыхал - ничего не поделаешь, жизнь продолжается.