Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути
Шрифт:
Всякие резко отличающиеся от общей людской массы личности вызывают интерес. Для Эммы с самого начала ее пребывания на «точке», таким объектом пристального внимания стала семья командира дивизиона. Ратниковы держались особняком, но не на отшибе, в стороне, а как бы над всеми. Однажды Эмма зашла в магазин, собираясь купить муку, и застала Анну одну. Чуть погодя туда же, источая жизнерадостную энергию, забежал ее сын. Эмма впервые близко увидела этого юношу, олицетворение молодости, красоты, мощи… и искренне позавидовала. Она как всякая нормальная женщина мечтала иметь детей, и обязательно сына, чтобы он вырос красивым рослым, сильным. А тут прямо перед собой она видела женщину, которая именно такого сына имеет. Однако, Анна, во всяком случае внешне, не показала, что является обладательницей «бесценного сокровища». Она привычно и даже несколько грубовато сделала сыну какое-то замечание и тут же нашла применение его бьющей через край энергии, заставила принести из подсобки нужный ей
Став свидетельницей той мимолетной сцены из чужой семейной жизни, Эмма безошибочно угадала, что строгость матери напускная, о чем свидетельствовало продолжение увиденного. Она не столько увидела, сколько догадалась, что мать и сын, маскируясь от нее, постороннего человека, немножко друг с другом поиграли. Сын, вроде бы, украдкой стащил с витрины плитку шоколада. За это мать незаметно под прилавком пыталась его стукнуть. Сын же перехватил ее руку и, невинно тупя глаза, не давал ей осуществить задуманное. Анне стало неудобно, она собиралась насыпать муку в принесенный Эммой пакет, что одной рукой сделать было нельзя. Эмма видела как Анна, не сумев высвободить руку, стала делать угрожающие знаки сыну глазами. Парень немного «помучив» мать отпустил ее руку и тут же демонстративно положил шоколад на место. Анна уже двумя руками быстро справилась с мукой, и обратилась к сыну:
– Возьми, только отметку в расходной тетради сделай, знаешь где, и дату со стоимостью не забудь проставить.
Лицо сына озарилось счастливой улыбкой (ребенок еще, хоть и богатырь с виду), он вновь схватил шоколад и, скорее всего, удержался, от того, чтобы тут же по своему выразить матери свою благодарность, чтобы он не преминул сделать, не будь здесь посторонней женщины. Поняв, что от глаз Эммы не укрылась ее «война» с Игорем под прилавком, Анна немного смутилась, и после того как сын с шоколадом унесся на улицу, как бы оправдываясь, сказала:
– Совсем от рук отбился. Год с нами не жил, вот и разболтался…
Потом Эмма не раз преследовало видение: красавец юноша по-сыновьи с любовью шутит и «играет» с красивой матерью, которая строгостью маскирует свою собственную любовь и нежность. Их взаимоотношения были настолько естественны и раскованны, лишены всякой показухи и условностей.
То, что Анна Ратникова красива, Эмма признавала безоговорочно, хотя вроде бы она и была ее полной противоположностью. Редкая женщина признает красоту другой, да еще и старше себя по возрасту. Но Эмма никогда не считала красавицей себя, и потому была лишена обычной бабской «слепоты». Во внешности Анны она находила те черты, которыми не обладала сама, но очень бы хотела иметь. Они были примерно одного роста, обе блондинки, только у Эммы волосы были «соломеного» оттенка и прямые, а у Анны светло-русые и слегка волнистые, с редкими серебристыми проблесками седых искринок. А вот что касается фигуры, Эмма в свои 27-мь, не задумываясь, поменялась бы с 38-летней Анной. Она всегда, до тихих в подушку слез завидовала обладательницам такого роскошного и в то же время не рыхлого, легко управляемого тела. Они его несут, будто не ощущают солидных килограммов, обтянутых одеждой лишь для того, чтобы лучше подчеркнуть эти аппетитные формы, соблазнительно и вроде бы невзначай колыхать ими, привлекая вспыхивающие взоры мужчин. Именно такой фигурой обладала Анна Ратникова: мощные и в то же время красиво очерченные бедра, в сравнении с которыми плечи казались узкими, высокая, где-то 4-го размера грудь, полные, но фигурные ноги, живот объемистый, но не торчащий вперед, потому что удачно «уложен» в широком тазу. Даже пухлый двойной подбородок, добавлял ей мягкости, а не обрюзглости.
Увы, такого тела Эмма не имела и подсознательно осознавала, что скорее этому факту, а не с детских лет ненавидимым ею русским, она обязана своей столь трудно складывавшейся личной жизни. Хотя и тут она, поразмыслив, умудрялась подвести свое «теоретическое обоснование», выглядевшее для нее вполне логичным. Разве выросла бы она такой, если бы ее мать не стала дочерью ссыльного, и не была вынуждена по этой причине выходить замуж за подвернувшегося босяка, приблудного не то карела, не то финна? Биологический отец Эммы «навострил лыжи» и пропал, едва она родилась. Да если бы не пришли русские и у деда не отобрали хутор, мать бы вышла за достойного жениха, и она бы родилась от нормального отца и с детства жила бы в полной, добропорядочной семье и нормально развивалась. Разве тогда нужно было бы ей ехать черти куда с родных мест, вкалывать на этой ужасной работе и опять же выходить замуж за случайно подвернувшегося. И вновь круг замыкался на русских – если бы не они…
Эти мысли еще провоцировались и неудовлетворенностью мужем. Эмма начала беспокоиться о ребенке: они уже с Петром жили несколько месяцев, а забеременеть никак не получалось. «Чертов пень, и этого сделать не в состоянии», – пока что мысленно ругала она мужа, не утруждая себя догадками, что в этом «деле» вклад супругов одинаков и кто из них виноват в «холостой работе» может определить лишь медэкспертиза. Как-то сама-собой
у Эммы возникла зависть к Ратниковой, и соответствующий вывод – при таком муже можно до таких лет сохранять красоту. То, что командир много делает для семьи, Эмма узнала из саркастических рассказов Петра и из разговоров других «офицерш», да она уже и сама многое замечала. У себя в магазине Анна никогда не таскала тяжести, ей либо присылал солдат муж, либо она их «запрягала» сама. В крайнем случае помогал сын, или сам Ратников. То, что Анна много лет проработав продавцом и имея такой внушительный вид, в то же время совсем не имеет навыка таскать тяжести, Эмма убедилась лично, когда в очередной раз пришла за покупками. Чтобы ускорить процесс отпуска товара она на глазах Анны и еще нескольких тут же присутствующих женщин взвалила на весы мешок сахара, потянувший сорок килограммов.– Ну, ты даешь, девка! – изумилась опешившая Анна, непроизвольно перейдя на «ты» и простонародный язык. Она никак не ожидала такой силы от худой и костистой Эммы.
– Привычка… я ведь на фабрике когда работала, первые три года разнорабочей была, чего только не натаскалась. Да это и не так уж трудно. И вы поднимите, главное от пола оторвать и бояться не надо, – смущенно отвечала Эмма, уверенная, что такая крупная и мощная на вид женщина как Анна, без труда справится с этим мешком. В то же время ей стало неудобно, что она вот так не по-женски отличилась – теперь молва пойдет, что Харченко взял в жены грузчицу.
– Нет, я пожалуй, не стану… тяжело… не для бабьей силы это, спину сорвать недолго, – Анна зафиксировав вес мешка, несколько раз с опаской его дернула, но последовать совету «не бояться» все же не рискнула…
Новость, перевод фразы насчет русских свиней, произнесенную Эммой в магазине, распространилась быстро, но резонанса не имела. Повозмущались женщины, поговорили меж собой офицеры, удивленно покачал головой замполит, и как-то все на этом кончилось. Даже с Харченко никто не поговорил, приструни, мол, жену. И Ратников, обуреваемый заботами о предстоящих «смотринах» дивизиона высоким начальством, не придал этому инциденту особого значения. Другое дело если бы лично оскорбили его или его жену, а то как-то всех, или почти всех, ведь русскими на дивизионе было подавляющее большинство офицеров и их жен. А когда хаят всех, вроде бы и никого отдельно. Да, чего не бывает в разговоре, например среднеазиатов и кавказцев русские всегда именовали «чурками», тех же прибалтов «западными чурками»…
3
Эмма оказалась одной из немногих обитателей «точки», кто положительно оценил усилия командира по облегчению условий быта своей семьи и труда жены. Остальные женщины, снедаемые завистью, но опасающиеся высказывать свое мнение «в голос», зубоскалили втихаря. Особенно зло они шипели, когда магазин вдруг дня четыре подряд не работал – болела продавец. Вроде бы дело понятное – болезнь, но Анна таким образом не стеснялась болеть регулярно, каждый месяц. Где это видано, чтобы в стране Советов из-за месячных женщина не выходила на работу! Эмма, напротив, не увидела в этом ничего предосудительного, а лишь заботу мужа о жене. Ведь это он позволял жене не работать в «критические» дни. Если есть такая возможность, почему бы не воспользоваться своей властью, предоставить бюллетень. Эмма отлично помнила, как сама страдала в свое время на фабрике в такой же ситуации. И в этом она увидела еще одну причину, по которой Анна так хорошо сохранилась, несмотря на прочие тяготы «точечной» жизни.
Если бы Эмма знала все «причины», она бы вообще посчитала Анну невероятной счастливицей. Во-первых, та вышла замуж по любви и с 18-ти лет жила полноценной (в том числе и интимной) семейной жизнью, вовремя рожала и в те же 26 лет уже имела двух детей. Во-вторых, она ни дня не глотала ядовитую пыль фабричных цехов, и еще многое другое, что могла оценить только женщина со стажем семейной жизни. За 20-ть лет супружества Анна умудрилась не сделать ни одного аборта. Если бы еще и это знала Эмма, она бы посчитала Ратникова как мужа, не иначе святым. На примере своей сестры она отлично знала, что такое аборты, какая это болезненная, уносящая много здоровья процедура.
В один из погожих августовских выходных дней Ратников организовал массовый выезд офицеров с семьями на водохранилище. Эмма до того довольно скептически оценивала свое новое местожительства, ибо место расположения самой «точки» действительно было не очень живописно. Но тут она получила возможность увидеть местную природу во всей ее буйной красе. Они выехали на совершенно безлюдный участок побережья, километрах в десяти от «точки», в пойме бывшего русла Бухтармы. Место смотрелось: горы полого сбегали к воде, все в синей дымке марева, получающегося от смешивания исходящего от нагретой солнцем каменистой почвы тепла с прохладой, веющей от водной поверхности. Горы густо поросшие кустами шиповника и жимолости, усыпанные поспевшими ягодами, перемешивались мозаичным многоцветием прочей растительности. Неподвижный воздух наполняла неповторимая музыка, исторгаемая природным оркестром: кузнечики, сверчки, всевозможные птицы, шум сбегающих по камням ручейков. В устье одного из таких ручейков-речушек и расположились на пикник.