Дорога в тысячу ли

— Ты хороший мальчик, Ноа. Я знаю, что ты… — Она подумала, что глупо говорить с ним, как с ребенком. — Я имею в виду, я уверена, что ты хороший бизнесмен.

Они посидели молча. Ноа смотрел на мать. Она выглядела старой и усталой.

— Хочешь чая? — спросил он.

Ноа много раз представлял себе встречу с матерью или братом в этом белом, наполненном солнцем офисе. Будет ли Хансо тоже приходить к нему?

— Может быть, ты хочешь есть? Я могу заказать что-то…

Сонджа покачала головой.

— Тебе нужно вернуться домой, — сказала она.

Он засмеялся.

— Здесь мой дом. Я не маленький мальчик. И никто здесь не знает, что я кореец. Никто.

— Я никому не скажу. Я понимаю. Я все сделаю…

— Моя жена не знает. Ее мать никогда не потерпит этого. Мои собственные дети не знают, и я им не скажу. Мой босс уволит меня. Он не нанимает иностранцев.

— Неужели так ужасно быть корейцем?

— Ужасно быть мной.

Сонджа кивнула и уставилась на свои сложенные руки.

— Дети, как их зовут?

— Зачем это?

— Ноа, мне очень жаль. Твой отец привез нас в Японию, а потом, ты знаешь, мы не могли вернуться из-за войны здесь, а потом из-за войны там. А теперь уже слишком поздно. Даже для меня.

— Я вернулся, — сказал он.

— Что ты имеешь в виду?

— Сейчас я гражданин Японии, и я могу путешествовать. Я ездил в Южную Корею, чтобы увидеть мою предполагаемую родину.

— Ты гражданин Японии? Как это возможно?

— Возможно. Это всегда возможно.

— И ты поехал в Пусан?

— Да, и я посетил Йондо. Это крошечное место, но красивое, — сказал он.

Глаза Сонджи наполнились слезами.

— Мама, теперь у меня встреча. Извини, но почему бы нам не увидеться на следующей неделе? Я сам приеду. Я хотел бы снова увидеть Мосасу.

— В самом деле? Ты приедешь? — Сонджа улыбнулась. — О, спасибо, Ноа. Я так рада. Ты такой хороший…

— А теперь будет лучше, если ты уйдешь, у меня неотложные дела. Я позвоню сегодня вечером, когда ты уже будешь дома.

Он проводил ее на улицу, но даже не посмотрел на машину Хансо.

— Поговорим позже, — сказал он и вернулся в офис.

* * *

Сонджа смотрела, как ее сын входит в офисное здание. Водитель вышел и открыл перед ней дверь машины.

Сонджа улыбнулась Хансо, чувствуя свет и надежду. Хансо внимательно посмотрел на нее и нахмурился.

— Ты не должна была с ним говорить.

— Все хорошо. На следующей неделе он приедет в Йокогаму. Мосасу будет так счастлив.

В тот вечер, когда Ноа не позвонил ей, она поняла, что не дала ему свой домашний номер в Йокогаме. Утром ей позвонил Хансо. Ноа застрелился через несколько минут после того, как она покинула его кабинет.

9

Йокогама, 1979 год

Ецуко Нагатоми любила всех трех своих детей, но не в равной мере. Она думала, что такая эмоциональная несправедливость неизбежна. Теперь ей стукнуло сорок два. Уроженка Хоккайдо, она переехала в Йокогаму после развода шесть лет назад. Она поддерживала молодость, которая, по ее мнению, была крайне важна для владелицы ресторана. Она умело накладывала макияж, а красный шерстяной костюм «Сен Лоран», подаренный ей Мосасу, эффектно подчеркивал достоинства ее фигуры.

Хотя Ецуко, как правило, оставалась довольна собой, сегодня ее огорчило телефонное сообщение от старшей дочери Ханы с незнакомого токийского номера. Когда и почему Хана приехала с Хоккайдо? Ецуко решила перезвонить, и Хана ответила после первого гудка.

— Я ждала.

— Прости, я только что получила сообщение. — Ецуко боялась своей пятнадцатилетней дочери, но пыталась казаться твердой. — Где ты?

— Я на четвертом месяце беременности.

Ецуко представила большие немигающие глаза дочери. Внешне Хана напоминала девочек из комиксов. И одевалась она, чтобы привлечь внимание: короткие юбки, облегающие блузки, сапоги на высоком каблуке. Ецуко чувствовала, что нечто подобное должно было случиться, потому что и сама в юности мало чем отличалась от дочери. Она забеременела в семнадцать — Тацуо, старшим братом Ханы.

— Я в Токио у друга, — сказала Хана после паузы.

— Кто он?

— Это просто кузен друга, который живет здесь. Слушай, я хочу приехать к тебе.

— Зачем?

— А как ты думаешь? Ты должна помочь мне с этим.

— Знает ли твой отец?

— Ты дура?

— Хана!!!

— Я знаю, как добраться до тебя. И у меня есть деньги. Я позвоню тебе, когда приеду. — Хана повесила трубку.

Через два года после развода, когда Хане исполнилось одиннадцать, она спросила Ецуко, могут ли они разговаривать как подруги, а не как мать с ребенком, и Ецуко согласилась. Сама она в этом возрасте лгала матери и отцу обо всем. Но оказалось, что откровенность — это совсем не просто. Она не всегда была готова отвечать на вопросы дочери «по-взрослому», а если проявляла беспокойство (что Хана ненавидела), дочь просто отключалась и не звонила несколько недель.

Ецуко сожалела о своей жизни на Хоккайдо, но больше всего о том, что ее репутация сделала с детьми. Взрослые сыновья все еще отказывались разговаривать с ней. И она только ухудшила ситуацию, вступив в отношения с Мосасу. Но он оставался единственным человеком, которого она никогда не обманывала, с которым ей дышалось легко.

Весной, накануне ее тридцать шестого дня рождения, когда она все еще была замужем и жила на Хоккайдо, Ецуко соблазнила еще одного из своих бывших приятелей по учебе. У нее была серия таких историй с разными мужчинами из ее юности. В первый раз это показалось трудно, а потом удивительно легко. Женатые мужчины хотели приглашения замужней женщины. Можно взять телефон мужчины, с которым она спала двадцать лет назад, пригласить его в свой дом на обед, пока ее дети в школе. Однажды днем, в ее крошечной гостиной Хоккайдо, когда любовник-плейбой одевался, внезапно он сказал: «Я могу оставить свою жену. Скажи, и я сделаю это». Она ничего не сказала. Ецуко не собиралась покидать Нори и детей. Нори оказался неплохим человеком, просто после девятнадцати лет брака она перестала понимать, чего хочет, кто он и кто она сама. Она была женой и матерью его детей, но все связи между ними стали формальными. Однако Нори этого было достаточно.

Она себя не оправдывала. Нори приходил поздно и ужинал за кухонным столом, а она наблюдала за ним и размышляла о странном виде одиночества. Примерно в то же время кто-то вручил ей брошюру — кажется, на выходе из продуктового магазина. На дешевой обложке домохозяйка средних лет изображалась наполовину как скелет, наполовину во плоти, ниже шла надпись: «Каждый день ты приближаешься к своей смерти. Ты уже мертва наполовину». Она немедленно выбросила эту дрянь, но картинка запечатлелась в памяти.

В последний раз, когда она встречалась с плейбоем, он дал ей стопку стихотворений, написанных специально для нее. Он признался, что любил только ее. Остальную часть дня она игнорировала домашнюю работу, читала и перечитывала эротические стихи. Она не могла сказать, хороши они или нет, но была довольна. Она вновь чувствовала себя кем-то особенным.

В ту ночь, когда ее семья спала, Ецуко наполнила деревянную ванну горячей водой, а потом надела сине-белую пижаму– юката и направилась в спальню, где ее невинный муж тихо похрапывал. Ей стало ясно: она всегда будет одинока, всегда будет лгать и никогда не будет хорошим человеком. Утром она велела плейбою больше не звонить ей, и он так и сделал, он просто нашел другую славную домохозяйку.