Дорогая Л

Кажется, я снова забегаю слишком далеко, удаляясь от так любезно предоставленного нам крова, а тебе хочется узнать, как мы устроились.

Внутри этот пряничный домик ничем не хуже, чем снаружи. Даже лучше. На первом этаже его расположены просторный гостиный зал и столовая, кухня и комнаты для прислуги. На втором - комнаты для постояльцев. Всё обставлено со вкусом, без выдающихся углов, с перламутровыми вставками - прикроватные тумбы, столы, кресла, кровати и даже деревянные рамы огромных, в человеческий рост зеркал грешат ими. От белоснежных простыней веет альпийской свежестью, а уголки наволочек - ах, ты просто не поверишь, - отделаны кружевом! Из окон открывается чудесный вид на широкие пастбища и горные склоны. Должна признать, здесь преуютно.

Ты спросишь, кто же владычествует в этом сказочном месте? Кто заманивает сюда усталых путников, ищущих душевного покоя? Может, это - злобная старуха, хромая и кривая, с растрёпанными, торчащими во все стороны волосами, опирающаяся на клюку; ведьма, напускающая чары, чтобы усыпить бдительность случайного странника и сварить его в огромном, закипающем на огне котле? Увы, я разочарую тебя. Фрау Кох - благовидного вида женщина лет пятидесяти пяти, на чьей голове каждый седой локон уложен с завидным тщанием. Она носит строгое чёрное платье, свидетельствующее об утрате. Как на мой взгляд, утрате такой давней, что некоторые её привычки напоминают стародевические причуды (уж в чём, в чём, а в этом я разбираюсь превосходно). Почти все её пальцы унизаны кольцами и массивными перстнями, а на шее болтается с дюжину всевозможных украшений - от нитей чёрного индийского жемчуга, агатовых ожерелий, серебряных цепочек с подвесками или без, до круглых позолоченных часов. И всё это невообразимое разнообразие, дополненное сразу несколькими дешёвыми латунными брошками и роговым гребнем, сразу же бросается в глаза. Оно одновременно завораживает и приводит в недоумение, как китайский глотатель мечей на арене цирка.

Кажется, фрау Кох несколько насторожил мой заинтересованный взгляд, так как она приветствовала нас в самой сдержанной манере. Её улыбка, казалось, входила в обязательный перечень предоставляемых услуг. А впрочем, у неё удивительно ровные зубы, без малейшего изъяна, что делает даже совершенную формальность приятной.

Уж поверь моему опыту, не только в человеке, но и в каждом доме имеются свои странности. Это может быть что угодно: сплошная кирпичная кладка за запертой на ключ дверью; заколоченное окно, выходящее в обособленный, заросший сорняками уголок сада; лифт, никогда не останавливающийся на тринадцатом этаже по пятницам. Единственной странностью нашего временного жилища является его обслуга. С виду довольно обыкновенная и хорошо вышколенная, но настолько неприметная, что создаётся ложное впечатление, что в доме всё делается само по себе. Даже из кухни не слыхать привычной возни и бряцанья. Ни шагов, ни разговоров. Мне приходилось несколько раз встречать горничных, спешащих по своим делам. Все они молоды и чрезвычайно вежливы, любезно отвечают на расспросы и исчезают так же внезапно, как и появляются.

Царящая в доме тишина как нельзя лучше способствует отдыху. Днём мы с Виктором наслаждаемся местными красотами, катаемся на лодке, а вечером участвуем в народных гуляниях, сопровождаемых песнями и плясками. Честное слово, мы веселимся от души!

Я наблюдаю горы со стороны, и мне они не кажутся такими уж неприступными. Нам удалось разыскать гида, согласившегося провести нас через несколько горных перевалов. Его зовут Йоэл Фальк. Как мне кажется, это простодушный малый, ничуть не старше Виктора. К моему величайшему удовольствию, оба они сговорились пропустить по кружечке пива в здешней таверне сегодня вечером, оставив меня в покое. К несчастью, у меня нет никакого повода для ревности, как и шанса расстаться с Виктором добрыми друзьями. Это плохо, с какой стороны не посмотри. Потому, что даже я не могу игнорировать тех изменений, которые происходят со мной в последнее время. Я чувствую усталость, Л. , какой не испытывала никогда прежде. Беспричинный жар или холод, лёгкое головокружение, внезапная грусть. Я стала больше есть сладкого! Меня тешит мысль, что все эти необычные ощущения вызваны действием горного воздуха, но, боюсь, именно так к женщине подкрадывается старость. С истинно кошачьей осторожностью она подбирается всё ближе и ближе, пока однажды, взглянув в зеркало, ты не увидишь на своём лице морщины, глубиной в Гранд Каньон.

Увядание огорчает меня.

Но не больше.

Старость не сделает меня ни мудрей, ни степенней. А значит, во мне и дальше будет теплиться нечто такое, что само по себе делает человека молодым и не подверженным приступам старческой хандры.

Ну, будет!

Представь себе, я изобрела совершенно новый способ определять дни недели!

По субботам, вторникам и четвергам приходит молочник.

В среду и пятницу - мясник. Причём, в среду он непременно приносит птицу, а в пятницу - говяжью тушу, которую выгружают на заднем дворе перед чёрным ходом.

Газеты доставляют также во вторник, а по воскресеньям к обеду подают морковный пирог.

Таким образом, чтобы отличить субботу от четверга от наблюдателя требуется особая внимательность, так как в субботу происходит нечто вроде "домашнего собрания", состоящего из полного штата прислуги и возглавляемого фрау Кох. В то же время в четверг не происходит ровным счётом ничего. Исходя из этих наблюдений, я безошибочно могу определить, что сегодня именно среда, довольно сырая по сравнению с той, что была на прошлой неделе. За окном моросит мелкий дождик, в комнате прохладно. Я кутаюсь в шаль, но по-прежнему шлю пламенный привет.

Верная тебе Ф.

Мисс Л. Бергер

5 Третья Авеню

Нью-Йорк.

США

Дорогая Л.!

Я бы сетовала на то, что в бочке мёда вдруг затесалась скромная ложка дёгтя, если бы мне так не приелось сладкое. Я даже рада этому происшествию, неожиданному, скрасившему здешнюю пасторальную идиллию, поэтому опишу его во всех подробностях.

Несмотря на середину лета, после трёхдневного периода дождей холод наступил пронзительный. Не далее, как вчера я возвратилась в комнату после завтрака, чтобы взять перчатки перед традиционной утренней прогулкой. Виктор остался внизу, в то время как я поднялась наверх. Ещё проворачивая ключ в замочной скважине, я услышала за дверью необычный шум и поспешила войти.

Только представь: окно разбито, а по комнате носится с десяток чёрных ворон! Уж они-то точно не ожидали моего появления, так как переполошились ужасно и издавали громкое, хриплое карканье. Запертое в четырёх стенах, оно казалось тем более отвратительным, а их глотки напоминали знаменитые иерихонские трубы. Эти птицы были возмущены моим бесцеремонным вторжением ничуть не меньше меня самой. Они летали так низко над головой, что обдавали лицо порывами ветра и задевали за волосы, выдёргивая отдельные пряди.

К счастью, моя растерянность не длилась дольше минуты, и я замахала на них руками, громко крича: "Кыш!". Нескольких мне удалось потеснить к окну, и они вылетели сквозь разбитое стекло, кроша его и рассыпая осколки. Прочие же продолжали метаться по комнате, никак не желая улетать.

Что тут началось! Птицы врезались в стены, запутывались в занавесках, сметали на пол всё, что попадалось на их пути, и кричали так, будто их живьём бросали в бульон. Гонка не на жизнь, а на смерть! Они совсем меня измотали, и, в конце концов, я плюхнулась в кресло, хохоча от души! А они - будь покойна!
– расселись напротив на спинке кровати и поглядывали на меня с неподдельным изумлением. Ума не приложу, что их удивляло больше: мой смех или моя бесцеремонность?

Именно в этот момент в комнату вбежал Виктор в сопровождении фрау Кох и нескольких горничных. Увидав, что к противнику прибыло неожиданное подкрепление, птицы сочли разумным оставить поле боя и ретировались.

Кажется, только тогда я немного пришла в себя и огляделась. В комнате царил невообразимый хаос: всё покрыто птичьим помётом. Отвратительные белые пятна были размазаны решительно повсюду. Виктор нежно сжимал мою руку, а девушки в белых форменных чепцах и передниках не двигались с места, ожидая приказаний. Фрау Кох еле сдерживала огорчение.