Дороги богов

— Запомни, Волчонок, — медленно, пристально глядя в глаза сыну, молвила она, — этот оберег — все, что осталось у меня от твоего отца. Он был из рода Волка — потому и ты Волчонок… Когда-нибудь — я верю — он придет, а пока носи его знак и помни обо мне!

Мальчик притих, съежился, чуя страшный смысл материных слов. Он без сопротивления позволил Милонегу уложить себя в постель и прикрыть одеялом, свернувшись под ним калачиком от страха.

Молодой жрец догнал Зарницу уже у калитки.

— Ты что? — ахнул он, ловя ее за локоть. — Умирать собралась? Почему с сыном простилась, как будто на смерть идешь?.. Не пущу! Не могу тебя пустить! Как ты не понимаешь, что ради тебя я сам умру? Ты и сын твой мне дороже всех на свете! Ты нужна мне, Зарница…

Зарница уже шагнула за порог, но тут остановилась и пристальнее вгляделась в лицо Милонега, словно увидела его впервые. Раздумав идти сразу, помедлила, потом достала из-за пояса нож и отрезала отросшую на три ладони косу.

— Наши судьбы в руках богов, — сказала она, вкладывая ее в руки остолбеневшего Милонега. — Но каждый человек свою судьбу делает сам… Коли будет суждено мне вернуться — стану твоею. А не вернусь — сохрани Волчонка! Ради моей памяти…

Закусив губу, Милонег стронулся с места, обхватил Зарницу одной рукой, другой прижимая к сердцу короткую косу, отыскал ее сухие, обветренные губы, поцеловал… Жрица сама не стала длить прощания — мягко отстранила друга, последний раз кивнула ему и, на ходу надевая кожаный подшеломник, скорым шагом, почти бегом, ринулась прочь по улице.

Не чуя под собой ног, она спешила к Вадимовым полкам. Очертя голову бежала по хрупкому, трескающемуся под ногой льду Волхова и приостановилась лишь однажды — когда на глубине заворочался потревоженный хождением водяной, повернулся с боку на бок и толкнулся снизу в лед. По ледяной коре прошла трещина, и Зарница замедлила шаг, выбирая окольный путь. Добежав наконец, она мало не без памяти рухнула на землю у костра, вся дрожа и никак не успокаиваясь.

Как-то незаметно она задремала, а когда пробудилась, ополчение уже пришло в движение. Впереди, у стен Нового Города, начинался бой. Спросонья жрица вскинулась, хватаясь подряд за все, и не успела еще до конца прийти в себя, когда порыв битвы подхватил ее и бросил вперед.

Дождавшись своей очереди, тело принялось привычно делать свою работу, а мысли, вместо того чтобы умереть до срока, толпились в голове. Глядя на прущих вперед, кричащих что-то людей, сцепившихся в поединках с викингами-наемниками и бодричами, Зарница не переставала удивляться, как со стороны озирая сумятицу тел под стеной. Эти бодричи и викинги были одного корня с Тополем, чужаком, которого она повстречала почти пять лет тому назад и потеряла через несколько часов. Выходя на последний бой к стенам Нового Города, она еще боялась, что встретит его среди людей Рюрика, ждала и отчаянно не желала узнать в бою, отгоняла от себя саму мысль о том, что увидит полузабытое, когда-то любимое до невозможности лицо залитым кровью…

Теперь страх прошел. Его здесь не было и быть не могло. Здесь вообще не было того, кто был нужен ей, кого она ждала всю жизнь, о ком порой всплакивала в подушку, на кого гадала еще в девчонках, кому мечтала нарожать сыновей. Он был на земле, он жил совсем рядом, бок о бок и терпеливо ждал своего часа. А она, как слепая, ходила, перешагивая через его сердце, как через досадную помеху, и лишь теперь поняла, обо что на самом деле спотыкалась.

Милонег… Имя-то какое нежно-сильное! А сердце!.. Да разве есть где другой человек с таким сердцем? Нет, на земле он один, и она дойдет до него. Пусть не будет больше за спиной крыльев — зато не будет и усталости, гложущей душу. Она научится любить Милонега, станет уважать его мать и родню, со временем привыкнет, почувствует себя счастливой и нужной. И родит ему детей… Ну и что, что подходит тридцатая весна! Пора, пора. Боги посылали ей испытание, сведя с Тополем, чтобы она научилась ценить истинную верность и преданность. И она сама станет верной и преданной…

Мечты, сродни девичьим легким сладким мечтаниям, закружили, увлекая разум за собой, и, подчиняясь им, рука, держащая меч, сама невольно замедляла движение…

Она увидела опускающийся на ее голову топор и вскинула меч, отводя удар в сторону, но лезвие преломилось с коротким сухим звоном, и пала темнота…

А когда она снова открыла глаза, шум боя уже откатился прочь, к пристаням, и там стихал сам собой. Вокруг все было тихо и серо-светло, как вечером в снегопад. Боли не было, тело не ломило после долгой трудной работы, и, приподнявшись на локте, Зарница увидела, что по перепаханному сотнями ног и копыт бело-алому снежному полю, переступая через упавших, к ней идет молодая женщина. В кольчуге, шеломе, с мечом в руке и щитом, переброшенным за спину. Толстая длинная коса лежала на ее груди, вздрагивая в такт шагам, а в левой руке девушка несла сделанную из окованного серебром человечьего черепа чашу.

Вглядевшись пристальнее, Зарница наконец поняла, что к ней идет она сама — молодая, от силы двадцати лет, еще полная сил и надежд, с той, первой, еще не знавшей ножа, косой, похожая точь-в-точь и все же не такая. Рванувшись встать навстречу нежданной гостье, Зарница почувствовала, что тело ее не слушается.

Девушка склонилась над нею.

— Я… — хрипло вымолвила Зарница и закашлялась, — прости, Перуница, что я…

— Ничего. — Девушка ласково улыбнулась и, припав на колено, поднесла к губам жрицы чашу. — Испей, ты устала, сестра моя!

Зарница послушно сделала глоток. Крепкое, словно иноземное, вино обожгло язык и теплом помчалось по телу, возвращая ему силы. Отстранившись, девушка протянула ей руку.

— Я пришла за тобой. Тебя ждут, — сказала она.

Пальцы их переплелись, но Зарница еще медлила.

— Кто, Перуница?

— Они, Светлые. — Девушка потянула ее за собой. — Нам пора. Мы и так чересчур задержались тут…

Зарница поднялась. Тело слушалось легко, как в прекрасном сне. И как во сне, она обернулась на Новый Город и Волхов. Они расплывались в сером тумане, и тени людей были едва различимы.

— Но я не могу так уйти, — попробовала она возразить. — Ведь у меня… я…

Память уходила. Еще мелькали в сознании чьи-то знакомые лица, но имен их жрица вспомнить уже не могла.

— Не бойся. — Девушка потянула ее за собой. — Ты все поймешь потом… Не бойся!

— А я и не боюсь. — Зарница улыбнулась и сделала шаг вслед за Магурой Перуницей, девой битв…

Уже перед закатом, когда уцелевшие дружины Рюрика отступили от города и бросились в Ладогу, а на берегах Волхова отзвучали стук топоров и звон мечей, Милонег, движимый тревожным предчувствием, разыскал тело Зарницы. Жрица Перуна лежала среди прочих павших и смотрела в небо светлым спокойным взором, а на губах ее дрожали капельки — то ли свернувшейся крови, то ли застывающего вина Магуры Перуницы.

Восстание прокатилось по Руси из конца в конец, и Рюрик, не найдя нигде опоры и потеряв почти всех своих приближенных, был изгнан за море, на свою родину. Ему и остаткам разгромленных викингских дружин позволили убраться подобру-поздорову, не желая даже преследовать и добивать поверженного врага. Очистив землю от чужаков, Вадим Храбрый вернулся в Новый Город и снова был назван его князем — оставаясь им до самой смерти.

Часть 2 Недоносок

Глава 1

Несколько дней вовсю гуляла метель, наметая сугробы до самых крыш. Ночами потрескивал мороз, но к утру четвертого дня, как раз к самому перелому-Срече, как-то сразу все утихло. Последние ночные порывы ветра прибили пургу к земле, а ближе к полудню раздвинули тяжелые снеговые тучи, и наконец-то проглянуло солнце.

Сразу повеяло теплом, и в ответ с вершин сосен, встающих стенами на соседних холмах, закричали первыми почуявшие близость весны вороны. Им отозвались волки. Шел их месяц — лютый, — и звери уже готовились продлить род. Наступали дни перелома, когда посреди зимы вдруг с полудня протягивается тонкая легкая рука весны — ободрить заждавшуюся природу.