Дороги Катманду
Шрифт:
— А что, по-твоему, она могла подумать? — спросил Патрик. — Поставь себя на ее место.
Он смотрел на Оливье дружелюбно, слегка иронично. Они сидели на террасе кафе. Оливье пил апельсиновый сок, тогда как Патрик заказал минеральной воды.
Патрик был очень похож на свою мать; можно сказать, он был ее уменьшенной копией. Такой же высокий, как мать, он был слишком тощ. Казалось, что жизненные силы рода исчерпались после того, как построили его скелет, вытянутый кверху. И у них ничего не осталось, чтобы нарастить плоть на этот костяк. Его светлые волосы были подстрижены почти «под ноль» с короткой прядкой спереди. Очки без оправы сидели на большом тонком носу со следами перелома, слегка свернутом набок, точно так, как у матери и у кардинала.
При всей бледности, худощавости и хрупкости в нем неожиданно проявлялось нечто твердое: взгляд карих глаз, необычно внимательный и живой.
— Что ты делал сегодня дома? — спросил он.
— Карло только что сказал мне, что ты уезжаешь, я подумал, что ты еще може
— Ты же знаешь, что я давно все решил.
— Я всегда думал, что это просто слова, но когда узнал, что ты на самом деле уезжаешь.
— Да, я еду завтра.
— Ты свихнулся! Их же восемьсот миллионов!
— Пятьсот!
— Пусть пятьсот. И ты считаешь, что этого недостаточно? Что им нужен еще ты, чтобы копать колодцы?
— Там, куда я еду, все именно так.
— Глупости! Ты едешь не для них, а для себя. Ты просто хочешь сбежать, ты дезертируешь.
Совершенно спокойный Патрик, слегка улыбаясь, смотрел на Оливье.
— Все что мы делаем, мы делаем прежде всего для себя. Даже Иисус на кресте. Он был не очень доволен тем, какими стали люди. Это постоянно терзало его. И он сделал так, чтобы его распяли, чтобы избавиться от душевных мук. Конечно, физически он страдал, но зато потом смог обрести покой.
— И ты думаешь, что Бог все еще спокоен, наблюдая за нами со своего облака? Он спокоен, твой бородач?
Улыбка исчезла с лица Патрика.
— Не знаю. Не думаю, что. — Он повторил едва сл
— Не смеши меня, — бросил Оливье. — Ты просто хочешь сбежать от нас в Индию, ты всегда исчезаешь в нужный момент, бросаешь всех.
— Я совсем не нужен вам. Здесь хватает крепких парней.
— Согласен! Чтобы наломать дров, когда мы возьмемся за дело, ты нам не нужен. Но таких типов, как ты, всегда будет не хватать, когда придется строить все заново. Нужно будет придумывать что-то совершенно новое! Ты слышал, Коэн говорил вчера вечером, что нужно будет создать новые основы! Самое главное, это определить отношения человека с.
Патрик зажал уши руками. Он сморщился так, словно слышал скрежет железа по стеклу.
— Прошу тебя, — сказал он. — Все это слова и слова, разговоры и снова разговоры! Они меня переполнили, я не могу ничего больше слышать, у меня ваши слова уже выливаются из ушей!
Он вздохнул и отпил глоток минералки.
— Разговоры? Это совсем не разговоры, — сказал несколько озадаченный Оливье. — Просто нужно.
— Ладно, хватит, — спокойно произнес Патрик. — Каждый раз, когда отец с матерью дома, я слышу, как они говорят о мерах, которые нужно предпринять, чтобы бороться с голодом в нашем мире, о планах, которые нужно разработать, чтобы помочь несчастным. А если их нет дома, значит, они где-то выступают с докладом о том же самом перед своими комитетами или подкомиссиями в Женеве, в Брюсселе, в Вашингтоне, в Сингапуре или в Токио, везде, где можно найти достаточно большой зал для делегатов со всего света, которые тоже рвутся выступить с речью о том, как победить голод! И ты, и твои приятели точно такие же! Вы только говорите, все время говорите, но ваши слова остаются пустой болтовней. Что такое общество потребления? Бессмысленное сочетание звуков! Два слова, произнося которые, вы всего лишь щекочете себе глотку, а заодно и мозги! Маленькое удовольствие. Ваши слова — просто словесная мастурбация. Ты что, знаешь общества, которые не потребляют? Но я действительно знаю. Взять хотя бы то общество, куда я еду. Люди там спят на земле и ничего не потребляют, потому что им нечего потреблять. А в это время повсюду произносятся речи. Вы болтаете, а превратившиеся
в скелеты люди в это время умирают. У них нет даже такого утешения, как знание того, что о них заботятся, что рано или поздно для них будут придуманы новые основы общества. Даже если ваша революция произойдет на следующей неделе, им будет все равно, потому что к этому времени они уже загнутся.— Ничего себе! — сказал Оливье. — И это говорит человек, который не любит речей!
— Я закончил, — бросил Патрик. — Я уезжаю. Я уезжаю, потому что мне стыдно. Стыдно за нас всех. Я буду копать, как ты говоришь, небольшие ямки в песке. И даже если мне удастся извлечь из песка всего несколько капель воды, чтобы вырастить редиску, которую человек съедает за несколько секунд, все равно это будет дело, а не слова.
Потом наступил май. Пока тянулась зима, Джейн постепенно забыла страшный шок, испытанный ею ноябрьским днем, когда туман затопил город, словно мертвая река. Но слово «забыла» будет не совсем точным. Черно-белая картинка, застывший кадр остались запечатленными в памяти, но она уже не придавала им значения. В ее мире не было больше ничего трагического, все вокруг нее переменилось.
Она не вернулась в дом к отцу. Ее мать жила в Ливерпуле, где снова вышла замуж. Ее мужем стал человек, имевший суда на всех морях. Теперь Джейн понимала, почему мать решилась на развод. Может быть, только потому, что ее отец остался один, он. В общем, неважно. Ее отец — человек свободный. Свен говорил ей: свобода, любовь. Love. Любовь ко всему живому. Бог — это любовь. Человек должен вновь найти дорогу к любви. Пройдя ее, он найдет Бога. Иногда Свен давал ей затянуться марихуаной. И тогда она снова погружалась в туманную реку, но теперь туман был розовым и теплым, ей было хорошо в тумане, ее охватывала дремота и все мерзости жизни куда-то исчезали.
Она жила вместе со Свеном, Карлом и Брижит в комнате, которую снимал Карл. Там стояли две кровати, газовая плитка и керосиновый обогреватель. Свен украсил стены рисунками цветов.
Карл и Брижит приехали из Гамбурга. После того как Свен рассказал им о Катманду, они решили отправиться туда вместе с ним. Вечерами они зажигали керосинку и несколько свечей. Они не любили электричество. От пламени свечи Свен зажигал сигарету, и они передавали ее друг другу. Такие сигареты найти было нелегко, и они стоили очень дорого. В Катманду гашиш продается на базаре, естественно, совершенно свободно, как перец в Европе. И никто ничего вам не запрещает. Это страна, где рядом со всеми присутствует Бог. Свобода. Love. И гашиш там ничуть не дороже, чем перец. Может быть, даже дешевле.
День за днем Джейн чувствовала, как скорлупа страха, эгоизма, запретов, обязанностей и упреков, которую создали вокруг нее воспитание и отношения с другими людьми, постепенно раскалывается, рассыпается и опадает. Она сознавала себя освобожденной, ей казалось, что она родилась во второй раз в мире, где люди не сражаются между собой, а протягивают друг другу руку с дружеской улыбкой.
Свен объяснил ей, что общество, которое заставляет и запрещает, очень плохое. Оно делает человека несчастным, потому что человек создан для свободы, как птица в лесу. Ничто никому не принадлежит, и все принадлежит всем. Деньги, которые позволяют накапливать личное богатство, — это зло. Работа, если она является обязанностью, — тоже зло. Нужно расстаться с этим обществом, жить за его рамками. Бороться с ним тоже плохо. Насилие — это зло, потому что оно создает победителей и побежденных, заменяя прежнее принуждение новыми обязанностями. Все отношения между людьми, не имеющие ничего общего с любовью, — тоже зло. Нужно бросить это общество, уйти из него. Когда тех, кто покинет его, будет много, оно рухнет само собой.
Потом, когда Свен брал гитару и начинал петь, Джейн чувствовала себя свободной, окрыленной. Она знала, что общество, в котором она жила раньше, абсурдно и отвратительно. Теперь она оказалась вне его. Она могла теперь смотреть на него как на тюрьму, из которой только что вышла. Там, за железными воротами и стенами, щетинящимися осколками стекла, заключенные продолжают сражаться, уничтожая друг друга. Она жалела их, любила их, но ничем не могла помочь им. Они должны сами постараться найти выход. Конечно, она могла звать их, протягивать им руку, но она не в состоянии разбить ворота. Теперь она находилась снаружи тюрьмы, ее окружали солнце и покой, она была с друзьями, с любовью. Побросав свои доспехи и оружие, они остались нагими и свободными.