Дорогой чести

Саня изо всех сил прижал к плечу приклад и снова нажал крючок. На конце ствола перед самыми глазами запрыгали огоньки. С минуту Саня удивленно следил за огоньками, и вдруг испугался, что стреляет не туда, куда следует. Оживившись от того ли, что так весело прыгают огненные зайчики на стволе, от того ли, что страх прошел и стрелять оказалось даже интересно, Саня навел ствол автомата на ряды ползущих немцев и застрочил.

Над берегом взвились в небо ракеты, и тотчас же корабельные пушки перенесли огонь в глубину обороны немцев.

— Ура-а-а! — прокатилось по берегу. — Ура-а-а!

С катеров морских охотников, подходивших к берегу, спрыгивали моряки и разбегались по склонам сопок и скал.

— Ура-а-а!

За всю свою жизнь никогда не испытывал Саня такого подъема, такого сильного чувства, захватывающего дыхание. И крики «ура», и стрельба, и взрывы — все это сливалось в единый гул и отзывалось в его ушах невероятной, клокочущей радостью. Он вскочил на ноги и закричал «Ура!», размахивая руками и подпрыгивая.

На площадке появились моряки, Ряды фашистов дрогнули и попятились.

6

Уже в полдень, когда на востоке растаяла тьма и из-за горизонта выкатилось большое и холодное солнце, десант, выполнив боевое задание, покидал берег.

Освобожденный из плена, израненный лейтенант Дагаев, мичман Чернышев, Саня и группа десантников собрались на площадке у маяка. Посередине стоял сколоченный из плавунов и досок гроб с телом Потапа Петровича «Вырытая» динамитом могила ждала старого моряка.

Саня не плакал. Он стоял в строю моряков, сжимая в руках автомат.

— Дорогой Потап Петрович! — глухо сказал мичман Чернышев, преклонив колено у гроба. — Мы клянемся тебе по-поморски, по-русски драться с врагами. Мы еще вернемся сюда. Мы зажжем твой маяк. Мы добьем последнего фашиста на нашей советской земле, на нашем студеном море. Клянемся!

— Клянемся! — повторили моряки и преклонили колена.

— Клянусь! — тихо сказал Саня.

Залп из автоматов скрепил боевую клятву моряков В его прощальный гул влился и выстрел Сани Багрова, внука помора.

Портрет комендора

Прасковья Евграфовна Полегаева, старая седая женщина, вошла в здание студии художников. Просторный и гулкий коридор был пуст. В матовом свете электроламп поблескивали никелированные дверные ручки. Одна из дверей открылась, и тоненькая, строгая на вид девушка в белой кофточке с короткими рукавами-фонариками и черной юбке прошла мимо.

— Доченька! — окликнула ее Прасковья Евграфовна. — Мне бы надо портрет нарисовать…

Девушка остановилась.

— Чей портрет? — спросила она.

— Сына Павлушу срисовать бы, милая…

— Здесь студия. А вам нужно обратиться в бюро заказов. В этом же доме следующий подъезд направо.

— Нет, нет… Мне сюда надо, — возразила Прасковья Евграфовна.

— Вы прямо к художнику хотите?

— Нет, доченька. У нас в колхозе есть художники. Мне бы к народному…

— К Владимиру Владимировичу?., — девушка тряхнула высокой прической. — Вот дверь его мастерской.

Только он не принимает обычных заказов Обратитесь в бюро.

Когда девушка ушла, Прасковья Евграфовна потопталась на месте, потом решительно взялась за ручку двери. «Народный, — подумала она, — должен принять».

Народный художник Владимир Владимирович Каштанов был так поглощен работой, что не заметил вошедшей старушки. Расхаживая около мольберта, он хмурился и отрывистыми, короткими движениями кисти накладывал на холст мазки. Картина, видимо, ему не нравилась. Каштанов отошел к стене, искоса поглядывая на полотно. Выбившиеся из-под тюбетейки пряди седых волос упали на лоб. Он резко отбросил их назад, снова подошел к мольберту, сделал несколько мазков и сел в кресло. Каштанов то вскакивал, то снова садился в кресло и продолжал работу. Прасковья Евграфовна долго наблюдала за ним и, наконец, вздохнув, проговорила:

— Маята какая…

Каштанов оглянулся в недоумении:

— Вы к кому?

Полегаева быстро заговорила:

— К вам, к вам… Простите за беспокойство, товарищ народный художник.

Каштанов удивленно вскинул лохматые брови, положил кисть и сухо спросил:

— Чем могу служить?

— С просьбой к вам пришла. Сына надо бы нарисовать, да никто не берется. Трудно, говорят.

— Что же в этом трудного… Зайдите в бюро заказов студии, там скажут, когда приходить вашему сыну. Дни и часы назначат на сеансы к любому свободному художнику.

Каштанов не склонен был к длинному разговору. Он кивнул Полегаевой и взял кисть.

— Не может он прийти, — едва слышно произнесла Прасковья Евграфовна. — Нет его на свете. Моряком он был. В бою погиб… Вместе с кораблем. Вот…

Сжав чуть подрагивающие губы, Прасковья Евграфовна достала из кармана платья сверток, развернула и протянула художнику конверт и орден Отечественной войны.

Каштанов нерешительно взял конверт, вынул из него бумагу, пробежал глазами и взглянул на старушку. Та стояла настороженная, подавшись вперед. Глаза ее были полны слез.

— Садитесь, пожалуйста, — спохватился Каштанов, смахнул с широкого дивана эскизы и усадил Прасковью Евграфовну. Присел рядом и начал внимательно читать.

В письме на имя Прасковьи Евграфовны сообщалось о том, что комендор сторожевого корабля «Молния» Павел Полегаев совершил героический подвиг… Корабль вел неравный бой с противником. Многие матросы были ранены, корабль получил повреждение и начал тонуть. Полегаев, несмотря на ранение, не покинул боевого поста, а продолжал вести огонь. Истекая кровью, он успел сбить самолет противника. До последнего удара сердца моряк оставался верен воинскому долгу.

Далее говорилось, что комендор Полегаев внесен навечно в списки личного состава дивизиона сторожевых кораблей. Орден, которым награжден он посмертно, командование посылает матери с великой благодарностью за то, что она воспитала безгранично преданного Родине героя. Письмо было подписано адмиралом.

Дочитав письмо, художник задумался. Полегаева вытерла уголком головного платка слезы. С минуту помолчали.

— Ну, полно, — сказала, наконец, Прасковья Евграфовна. — Многих уже просила нарисовать Павлушин портрет. Отказывались: ведь даже фотографии не сохранилось. Мой дом сгорел в войну от бомбы. Пришла с поля — одни угли застала. О вас мне рассказывали… Думала, думала я, да и решила вот обратиться к вам, как к народному художнику. Отпросилась у председателя, приехала… На вас одного надежда. Нарисуйте Павлушу!