Дорогой длинною

– Зайдешь к Сукову, скажешь "прикуп наш". Если спросят - от кого, говори:

"Цыган Митро послал". Я сам по Хитровке покручусь.

– Не ходил бы, морэ, а?
– попытался остеречь его Илья.
– Там такие жиганы, зарежут в одночасье…

– Ничего не будет, меня там уже знают, - хмуро сказал Митро.
– Вот ей-богу, найду паршивца - убью! Шкуру спущу, не посмотрю, что четвёртый десяток меняет! Эх, ну надо же было твоей Варьке уехать! С ним, кроме неё, и справиться никто не может.

Илья молчал, сам отчаянно жалея, что Варьки нет в Москве. Но сестра уехала с табором на Кубань, и раньше осени ждать её было бесполезно.

Дом Сукова, в котором помещалось нужное Илье "заведение", нависал над пустым Цветным бульваром бесформенной громадой. Он был таким же тихим, как и улица вокруг: постороннему человеку и в голову не могло бы прийти, что здесь с утра до ночи мечут карты, делят краденое и торгуют водкой.

Стоя напротив, Илья неуверенно поглядывал на суковский дом. Он пытался разбудить свою совесть мыслями о Митро, который в эту самую минуту бродит по куда более страшным местам на Хитровке, но совесть стояла насмерть, призвав себе в помощь здравый смысл: чужим в доме на Цветном было не место. "И ножа не взял… И кнута…" - пожалел Илья, в сотый раз поглядывая на грязный, обшарпанный фасад "заведения", на котором, хоть смотри в упор, не было видно ни двери, ни даже хоть какой-нибудь дыры для входа. И куда тут залезать-то?.. Через крышу, что ли, мазурики шастают?

Сомнения Ильи разрешились через несколько минут. На его глазах прямо из залитой солнцем стены возникла растрёпанная баба со свёртком, в котором легко угадывалась бутылка. Не глядя на вытаращившего глаза Илью, баба деловой походкой двинулась вниз по Цветному. Он проводил её изумлённым взглядом, подошёл к гладкой стене - и, к своему облегчению, увидел ступеньки, спускающиеся под тротуар, к подвальной двери. Теперь отступать было некуда. Вздохнув и пообещав себе, что, найдя Кузьму, он не станет дожидаться Митро, а лично покажет ему где раки зимуют, Илья начал спускаться по скользким, заплёванным ступенькам.

Дверь, к его удивлению, не была заперта. Илья вошёл, и первым его желанием было покрепче зажать нос: в подвале можно было свободно вешать топор. Запахи кислых тряпок, перегара, немытого тела и тухлой еды смешались в немилосердную вонь, от которой сводило скулы. С трудом переведя дыхание, Илья на всякий случай скинул картуз, огляделся по сторонам, ища хозяев.

В большой подвальной комнате стоял полумрак, к которому глаза Ильи привыкли лишь через несколько минут. Тогда он сумел разглядеть сырые, покрытые каплями воды стены, вдоль которых тянулись длинные ряды нар.

На нарах было горами свалено какое-то барахло, над которым истошными голосами ругались каторжного вида личности в отрепьях. На стоящего у дверей Илью они даже не взглянули. Тот снова растерянно осмотрелся; подумав, пошёл через зал к едва заметной двери, из-за которой выбивалась полоса света и слышались трезвые голоса, и уже взялся за ручку, когда чей-то кулак ткнул его в грудь:

– Куды прёшься, господин хороший? Слово знаешь? От кого будешь?

– Прикуп наш. Я от Митро-цыгана.

– Проходь.

Дверь открылась. Илья вошёл, осмотрелся.

Это была комната без окон, единственной мебелью в которой был большой круглый стол. Над столом свисала с потолка лампа, бросая тусклый свет на лица собравшихся вокруг него. Их было человек десять. Из-за стола доносилось: "бит валет", "десятка ваша", "тузы на руках", - и Илья понял, что здесь идёт большая игра.

– Ты уж обожди, мил человек, - прогундосили за спиной Ильи, и, обернувшись, он увидел низенького мужичонку, на котором была залатанная женская сорочка и один разодранный лапоть.

– Навроцкий банкует, так лучше покеда не мешаться.

"Навроцкий… Навроцкий… Кто таков?" Эта фамилия показалась Илье смутно знакомой. Усиленно напрягая память, он вспомнил: так звали любовника Данки. Несколько минут Илья медлил, но желание посмотреть на теперешнего Данкиного хозяина пересилило осторожность, и он, оттолкнув руку мужика в сорочке, подошёл к столу. Никто не обратил на него внимания. Голову подняла лишь толстая баба, сидевшая в углу комнаты на табуретке и мирно вязавшая чулок. Она смерила Илью внимательным взглядом, зевнула, отхлебнула из жестяной кружки и снова взялась за спицы. Игроки же не обернулись даже тогда, когда Илья подошёл вплотную и уставился на банкомёта.

Навроцкий был не стар: Илья не дал бы ему больше тридцати пяти. По тонким благородным чертам безошибочно можно было определить польскую кровь. Красоту этого лица портили изящно изогнутые брови, сделавшие бы честь звезде кафешантана, но на мужской физиономии смотревшиеся слишком манерно. Чёрные волосы Навроцкого блестели от брильянтина, нездоровый, пергаментный цвет кожи был заметен даже в полумгле. Глаза его, следящие за разлетающимися по столу картами (Навроцкий сдавал), не моргали, как у мёртвого. Сходство с покойником усиливалось от света лампы, падающего сверху, от чего на лицо шулера ложились тени. Хорошо освещены были лишь его руки - тонкие, с длинными пальцами и тщательно отполированными ногтями, – которые привычно бросали карты на столешницу. Илья заметил, что по сравнению с окружившими стол игроками Навроцкий прекрасно одет: на нём был тёмный костюм с белоснежной сорочкой, в рукавах поблёскивали яхонтовые запонки. Подивившись - что такой король делает в босяцком заведении?

– Илья взглянул на противника Навроцкого и едва сдержал негодующий возглас.

Напротив шулера с веером карт в руках сидел молодой князь Львов, студент Московского университета, весёлый и красивый мальчик, частый гость цыганского дома, отчаянно влюблённый в дочь Митро Иринку. Илья знал, что ещё год назад Миша Львов появлялся в Большом доме не один, а с отцом – князем Иваном Васильевичем, страстным цыганёром, знатоком хорового пения, которого боготворила вся Живодёрка. Отец и сын Львовы приходили в гости к цыганам запросто, приносили гостинцы молоденьким певицам, неизменно щедро платили за песни и пользовались уважением даже Якова Васильева. Львовы были богаты - им принадлежали два доходных дома в Москве, "родовое гнездо" на Пречистенке, несколько имений в Тульской губернии и знаменитое собрание картин. Но этой зимой скончалась княгиня Мария Афанасьевна, и Иван Васильевич, очень любивший жену, сразу сдал. Он перестал появляться в Дворянском собрании, на приёмах у нового генерал-губернатора Москвы, на балах знати и всё больше пропадал в своём тульском имении, занимаясь хозяйством и читая книги. К цыганам он теперь и вовсе не заглядывал, о чём те искренне жалели. Сына-студента князь ни в чём не ограничивал, без счёта снабжал его деньгами и не особенно интересовался, куда эти деньги уходят. Юноша, подолгу остававшийся один в Москве и предоставленный самому себе, начал входить во вкус весёлой жизни.

Илья всегда был уверен, что свободное воспитание до добра не доводит, и теперь, глядя на Львова, убедился в этом окончательно. Скажите на милость, разве место желторотому мальчишке в подобном заведении? Да отца бы удар хватил, узнай он о сыновьих выкрутасах! И Навроцкий хорош…

Связался чёрт с младенцем, нашёл кого "работать". Не зная, как ему поступить, Илья машинально следил за действиями поляка.

То ли слава Навроцкого как первого в Москве шулера была сильно преувеличена, то ли он не хотел тратить мастерство на зелёного мальчишку, но вскоре Илья убедился, что жуликует тот совсем грубо и ведёт известную всем игру под названием "четыре туза в каждом рукаве". По крайней мере за те полчаса, что Илья стоял у стола, мимо него промелькнуло две козырные дамы и три десятки. Как этого не замечал молодой князь, было уму непостижимо. Поглядывая на него, Илья видел, что юноша по уши захвачен игрой, его карие глаза лихорадочно блестели, пальцы нервно вздрагивали при каждой карте, сброшенной Навроцким. Судя по количеству ассигнаций на столе, игра шла давно и явно не в пользу молодого человека. Илья всё ещё колебался - вмешиваться или не стоит, - когда Львов вдруг наморщил лоб.

– Позвольте, господа, - вдруг удивлённо сказал он.
– Я отлично помню, что козырной король вышел. Ну как же, он убил мою даму… Разумеется, вышел!

– Что пан хочет этим сказать?
– высокомерно спросил Навроцкий. Его красивое лицо приобрело оскорблённое выражение.
– Пан находится в порядочном обществе. Здесь не принято бросаться подобными выражениями.

– Я никого не хотел обидеть… - растерялся юноша.
– Но, право же, король…

Может, это ошибка? Проверим карты?