Дорогой длинною
Шрифт:
Князь Воронин привстал с дивана. Зина изумлённо взглянула на него, на Настю, на цыган. Нахмурившись, поднялась с дивана и, быстро перейдя комнату, заняла своё место рядом с Марьей Васильевной.
– О чём ты, Настенька?
– Воронин, казалось, был удивлён.
– Я тебе всегда рад.
– Нет, не рады, - отрезала Настя.
– Песню слушать надо! Понимаете – слушать! Мы душу для вас кладём, а вы… А, ладно, пустой разговор!
– вдруг, топнув в паркет, оборвала она саму себя.
– Чего петь вам, господа? Мы споём, раз заплачено, мы люди честные.
Она стояла перед графом, который был выше её на
– Господа, Настя права, - вдруг нарушил молчание негромкий голос.
Сбежнев поднялся с дивана, быстро подошёл к цыганам. Его смуглое лицо было взволнованным.
– Господа, мы ведь ещё не очень пьяны, - начал он, переводя укоряющий взгляд с одного лица на другое, - и мы не какие-нибудь загулявшие купцы в трактире. Настя права, мы их обижаем своим небрежением. Строганов, поставь бокал! Тебе же не придёт в голову пить бордо в опере!
Кто-то неуверенно рассмеялся. Строганов, совсем юный гусарский корнет в расстёгнутом на груди мундире, покраснев, неловко опустил на стол бокал.
– Серж, твой пример неудачен, - рассмеялся Воронин. Видно было, что хозяин дома озадачен, его красивое лицо слегка побледнело, но он старался держаться уверенно.
– Здесь не опера, а Настька, при всём моём почтении, - не примадонна…
– Вот как?
– вспыхнул Сбежнев.
– А не тебе ли она в твой день ангела пела арию Аиды? И не ты ли кричал, что сама Патти - девчонка и бездарность рядом с ней? И не у цыган ли ты бываешь чаще, чем на премьерах? Право, как не стыдно, господа…
– Серж, не горячись. Ты и сам не трезв, - Воронин уже оправился от изумления, в его голосе прибавилось снисходительности.
– Что ж, я готов признать свою неучтивость. Настя, прелесть, ты простишь меня? Споёшь нам ещё?
– Бог с вами, Иван Аполлонович, - сквозь зубы отозвалась Настя, неохотно давая графу поцеловать свою руку.
– Сергей Александрович, теперь уж вы заказывайте. Для вас, знаете сами, - до утра согласна.
Гроза миновала. Цыгане оживились, зашептались, затолкали друг дружку локтями. Каждый восхищённо взглядывал на Настю и тут же насторожённо оборачивался на Якова Васильевича. Но тот как ни в чём не бывало улыбался господам. Илья украдкой перевёл дух, передёрнул плечами. Ну и Настька…
Все цыгане чуть со страху не померли, а ей - хоть бы что.
Сбежнев тем временем продолжал стоять перед Настей и, держа её за обе руки, с улыбкой ждал её решения. Та, сдвинув тонкие брови, задумчиво перечисляла:
– "Надоели ночи"… "Слышишь-разумеешь"… "Голубочки"… Да нет, это всё вы слышали, всё старое…
– Да мне, право же, всё равно, Настенька!
– весело уверял Сбежнев. Его синие глаза блестели, белые зубы открылись в спокойной, немного смущённой улыбке.
Граф Воронин что-то тихо сказал друзьям, показывая глазами на Сбежнева. Как показалось Илье, что-то нехорошее, потому что молодые офицеры негромко рассмеялись. Но князь не слышал этого.
– Настенька, ну хоть "Не смущай", вы с Митро так чудесно в прошлый раз на два голоса…
– Нет! Знаю что!
–
– Что же ты меня просишь?
– пожал плечами Яков Васильевич.
– Машина песня, её проси.
– Тётя Маша!
– метнулась Настя. Марья Васильевна улыбнулась, не поднимая ресниц.
– Что ж… Спой, чяёри[30]. Я своё отпела.
– Митро, Кузьма, Петька!
– не позвала - потребовала Настя, повернувшись к гитаристам. Молодые цыгане весело рванулись с мест. Сбежнев предложил Насте сесть рядом с ним на диван, но та отказалась, и князь, поднявшись, встал перед ней. Сейчас Илья мог видеть тонкий профиль Насти, стоящей у камина.
Розовый свет гаснущих углей отблескивал на её платье, скользил по лицу.
Пальцы Насти всё так же были в руке князя. Она улыбнулась и запела:
Соловей ты мой, соловей, голосистый, молодой,
Ты куда, куда летишь, куда бог тебя несёт?
Я лечу на высокие места, по ракитовым, ракитовым кустам!
Кабы куст да не был мил - соловей гнезда б не свил.
Весёлая мелодия песни показалась Илье совсем простой, в мыслях тут же сложилась вторая партия. Если б можно было подпеть, подтянуть Настьке…
даже и без слов ничего. И чего этот князь так глядит на неё?!
Последний взлёт голоса, последний гитарный аккорд. Тишина. Мельком Илья увидел серьёзные лица офицеров, широко раскрытые глаза молоденького Строганова. Настя стояла неподвижно, опустив ресницы, улыбаясь. Сбежнев зачарованно смотрел в её лицо.
– Машенька… - вдруг раздался чей-то слабый возглас от дверей. Он был настолько неожидан в мёртвой тишине, заполнившей комнату, что Илья чуть не выронил гитару.
Хозяин дома, нахмурившись, вскочил с дивана. В дверях комнаты, держась за косяк, стоял белый как лунь старик в длинном домашнем халате.
Под халатом угадывались панталоны и рубаха, но мягкие войлочные туфли были надеты на босу ногу.
– Машенька… - растерянно повторил он, озираясь по сторонам.
– Машенька, это ты?
Граф Воронин, хмурясь, быстро подошёл к дверям:
– Отец, зачем вы встали? Вы же знаете, вам нельзя! Позвольте, я провожу…
– Жан, оставь… - старый граф слабо отмахнулся, сделал несколько шагов, подслеповато прищурился на притихших цыган.
– Боже мой… хор… Я думал, мне чудится… Добрый вечер, господа! – вдруг спохватился он, взглянув на друзей сына.
Те ответили смущёнными поклонами. Старик суетливой походкой пересёк комнату и приблизился к цыганам. Илья увидел его сморщенное лицо, выцветшие голубые глаза, дрожащий подбородок.
– Яшка, ты?
– неуверенно спросил старый граф, задирая голову, чтобы взглянуть в лицо Якову Васильичу.
В глазах хоревода мелькнула растерянность.
– Господи… Аполлон Георгиевич… Господи, лет-то сколько!
– он торопливым движением сунул кому-то свою гитару, протянул руки - и старый граф оказался в объятиях цыгана.