Дорогой длинною

– Слава богу, - Митро прятал усмешку.
– А ты как, морэ?

– Тоже ничего. В табор вот собираюсь возвращаться.

– Ну и кто ты после этого?
– поинтересовался Митро.
– Стоило с тобой возиться столько времени! Право слово, ни стыда ни совести у цыгана. Ну-ка вот взгляни, что про тебя в газетах пишут.

– Про меня?!.
– поперхнулся Илья. Растерянно взглянул на скомканную газету в руках Митро, почесал в затылке, насупился: - Что ты мне бумажку-то суешь? Что я - поп, чтоб читать? Сам давай…

Ни хозяину ресторана, ни цыганам, ни тем более немного протрезвевшему от страха графу Воронину не нужна была огласка ночного происшествия. Поэтому примчавшимся на звук выстрела будочникам были предложены два пятирублёвика и клятвенные заверения Осетрова и цыган, что все в ресторане живы, здоровы и счастливы. Однако история с пистолетом всё же вылезла наружу. То ли проболтались будочники, то ли кто-то из половых не удержал язык за зубами, но на другой день в газете "Московский листок" появилась коротенькая заметка о том, как некое сиятельное лицо только чудом не застрелило в осетровском ресторане цыгана, отказавшегося предоставить в его распоряжение свою дочь.

Москва загудела. Разумеется, весь тираж газеты немедленно был изъят из продажи, само издание в тот же день закрыли, но новости уже переходили из уст в уста, летали по улицам и переулкам, пересказывались из одного дома в другой. Рождались невероятные сплетни, и к вечеру уже говорили о том, что граф всё же застрелил отца девушки, а молодой цыган из хора, в свою очередь, "зарезал насмерть" самого Воронина. Подлила масла в огонь и разорванная помолвка Воронина с дочерью генерала Вишневецкого, и поспешный отъезд графа из Москвы. Несмотря на то, что в газетах об этом не мелькнуло ни строчки, вся Москва знала, что вместе с Ворониным в его владимирское имение уехала примадонна хора из Грузин Зина Хрустальная. По Живодёрке забегали полицейские и репортёры, но хоровые цыгане все разом ослепли, оглохли и забыли русский язык. Поцыгански изъясняться начала даже Макарьевна, и добиться хоть каких-то подробностей от обитателей Живодёрки газетчикам так и не удалось.

Полиция оказалась упорнее, но Яков Васильевич, вызванный в участок, упрямо твердил, что ни Гашки в кабинете Воронина, ни выстрела, ни тем более драки хорового цыгана с "ихним сиятельством" не было и быть не могло. Затем воспоследовало подношение в завязанном узелком платочке ("От всех нас, ваше высокородие, не побрезгуйте, подарочек, вашей дочке к свадьбе, покорнейше просим принять…"), и полицейское начальство махнуло на цыган рукой. Поговаривали, что просить за цыган ходил сам князь Сбежнев, и это сыграло решающую роль.

– Так что дешёво отделался, чёрт таборный, - весело заключил Митро. – Твоё счастье, что Воронин шума не стал поднимать. Оно ему и незачем, конечно. И так и свадьба, и приданое большое накрылись, да ещё на всю Москву опозорили. А у нас-то что на другой день было! Прямо столпотворение египетское! Яков Васильич дяде Васе говорит: "Вон из хора к чертям!" Васька – к дочери, Гашка - к Настьке, Настька - ко мне, я - к матери… А потом все вместе - Якову Васильичу в ноги! Вой стоял до небес, от соседей прибежали, думали - хоронят кого. Слава богу, мать Яков Васильича уговорила, оставил он Ваську в хоре… А всё из-за тебя, каторга. Ну, едем домой. Варька, одевайся!

У меня извозчик у забора.

На Живодёрке Илья привычно свернул к домику Макарьевны, но Митро удержал его:

– К нам не зайдешь? С утра пироги ставили… В сенях Илья долго топал сапогами, стряхивая с них снег. Между делом прислушивался: странная, непривычная для Большого дома тишина казалась подозрительной.

– Эй, морэ, где ты там?
– позвал из комнаты Митро.

– Иду!
– отозвался Илья. Последний раз провёл ветошью по сапогам, пригладил ладонью волосы, потянул на себя высокую дверь в зал… и, споткнувшись, замер на пороге.

В зале, выстроившись полукругом, как для приёма гостей, стоял хор.

Собрались все: перепугавшийся Илья заметил братьев Конаковых, сестёр Дмитриевых, дядю Васю, Глафиру Андреевну, Марью Васильевну, Кузьму, Якова Васильевича… и Настю. Она стояла впереди всех, рядом с хореводом, и в руках её был серебряный поднос с единственным бокалом. Загомонили сразу шесть гитар. Голос Насти взлетел над хором:

Что может быть прелестнее, когда, любовь даря,

Друзей встречает песнею цыганская семья?

Нам в дружбе нет различия, живя семьёй своей,

Мы свято чтим обычаи и любим всех друзей!

Хор на-а-а-аш…

– …поёт припев старинный!
– грянул весь хор.

Прижавшись спиной к двери, Илья растерянно смотрел в улыбающиеся лица цыган. Только сейчас он понял, что всё это - песня, гитары, бокал вина на серебряном подносе, белое платье Насти и её улыбка - для него.

Хор наш поёт припев старинный,

Вина полились рекой, –

К нам приехал наш любимый

Илья Григорьич да-а-а-а-арагой!

Настя пошла к нему. В её глазах бились озорные искорки, чёрные косы спускались на грудь, падали к коленям, путаясь в концах красного кушака, влажно блестели в улыбке зубы. Илья смотрел на неё - и не мог поверить, что всего неделю назад он сидел на дне промёрзших саней, весь дрожа и уткнувшись лицом в её колени, а она гладила его по голове. Настька… Ей он сказал:

"Возьму тебя замуж"… Да полно, было ли это?

– Выпей, гость дорогой, за моё здоровье!
– важно поклонилась Настя.

– Пей до дна, пей до дна, пей до дна!
– заорали цыгане.

Пожелание Илья исполнил без особого усилия: во рту совсем пересохло.

Настя приняла пустой бокал, тронула губы Ильи своим платочком и, едва коснувшись, поцеловала - как обожгла.

– Ура-а-а-а!
– завопил Кузьма, прыгая из ряда гитаристов и летя к Илье обниматься. Следом за ним помчались другие, и Илья оказался в плотной толпе. Его хлопали по спине, плечам, вертели: "Дай посмотреть на тебя, морэ!" - целовали, смеялись. Илья не успевал отвечать на вопросы, отмахивался, сердился: "Отвяжитесь, черти!" - но цыгане унялись только тогда, когда к Илье подошёл Яков Васильевич.

– Явился, герой… Ну-ка пойдём.

Только сейчас Илья заметил, что в комнате есть чужие. У круглого стола верхом на стульях сидели молоденький поручик Строганов и капитан Толчанинов - старый друг цыганского дома. А ещё за столом расположился незнакомый Илье молодой человек - судя по сутулой фигуре и подслеповато моргающим из-под пенсне глазам, штатский. Он не принимал участия в общей беседе и, низко склонившись над столешницей, что-то быстро писал на измятом листке бумаги. Возле окна стоял князь Сбежнев. Яков Васильевич подвёл Илью прямо к нему. Остальные офицеры, кроме сидящего за столом человека, тоже подошли ближе.