Дорогой длинною
Шрифт:
– Илья… - осторожно спросила Лиза, заглянув в его изменившееся лицо.
– Что с тобой?
– Ничего.
– Да ладно уж, знаю… Настька-то эта кто тебе, если не жена? Зазноба али невеста?
Его словно подбросило на постели. Илья сгрёб слабо охнувшую женщину за волосы, притянул к себе, встряхнул:
– Откуда знаешь её?!
– Пусти… Илья… не… не надо, больно мне… - испуганно прошептала она.
Он отбросил её. Лиза упала на перину.
– Что ты, Илюша… Я её знать не знаю.
Но… но ты же меня два раза Настькой назвал. И ещё всякое говорил, нехорошее…
Илья опустил голову.
– Я пойду, - наконец буркнул он.
– Подожди… - Лиза обняла его, прильнула всем телом, жарко, сбивчиво зашептала: - Прости, Илюша… Не знала я, не хотела… Слова больше про неё не скажу, вот тебе крест святой… Кто бы ни была она - бог с ней…
Только останься… Я без тебя - как в колодце каменном, ни света не вижу, ни людей… Ты один - счастье моё, воля моя… Не уходи, Илюша, цыган мой чёрный, не уходи! Не сердись на бабу глупую…
Вздохнув, Илья обнял её. Пальцы привычно утонули в густых мягких волосах, проползли по шее, нашли грудь. Лиза, не открывая глаз, спросила:
– Я же… не совсем противная тебе? Любишь меня? Хоть на полушку?
Или просто потешиться захотелось?
– А тебе, что ли, не захотелось?
– снова начал злиться Илья.
– С мужем житья нету, так ты к первому, кто подвернулся! Не случись я - приказчика бы себе завела иль офицера! Что - вру, что ли?
– он осёкся, увидев, что Лиза улыбается сквозь бегущие по лицу слёзы.
– А ино болтай, коли язык даден!
– с коротким смешком выговорила она. – Я-то всё равно правду знаю, меня и не язвит…
– Какую правду?!
– рявкнул окончательно сбитый с толку Илья.
– Ту самую. Ты не веришь, а я-то знаю. Мне без тебя больше жизни нет, люблю тебя. Вот и всё. Не бойся, тебе это ничего стоить не будет. Даже если не придёшь больше ни разу - всё равно люблю тебя.
Илья молчал. Чуть погодя потянулся к Лизе, смущённо поцеловал выпроставшееся из-под рубашки круглое плечо.
– Это, Лизка, не любовь… Не знаю я, что это… но всё равно спасибо. Ты на меня тоже не сердись.
– И в мыслях не было!
– она обняла его.
Илья опустил голову ей на грудь, в тёплую, сладко пахнущую мятой ямку. Почувствовал, как тёплая рука гладит его волосы. Незаметно уснул.
Уже поутру, в темноте, заспанная Катька провела его по коридорам и клетям спящего дома, открыла дверь на улицу.
– Иди уже, кобель заулошный… Да смотри, приходи снова! Грешно бедную женщину тиранить!
– Тир… Чего?
– Тиранить, да! Значит - душу мотать без стыда, без совести!
– Катька прошла с ним через двор, толкнула створку ворот, вслед за Ильёй вышла в пустой переулок.
– Ты, Илюха, того… взаправду пожалей её. Ей с Иван Архипычем не мёд-житьё. Вот со мной бы он хорошо жил, крест на том поцелую, а с этой голубицей иерусалимской…
Илья промолчал. Не глядя сунул Катьке гривенник (та спокойно сунула его в рукав кацавейки), сквозь зубы пообещал заглянуть на днях и, ёжась от утреннего мороза, зашагал вниз по Старомонетному переулку.
Зайдя во двор Макарьевны, Илья вдруг подумал: куда деваться, если хозяйка заперла, как обычно, дом на ночь? Варька, конечно, встаёт с петухами, но даже до петухов ещё больше часа. Что
же - промерзать во дворе, как псу на цепи? Без всякой надежды он толкнул дверь, и та неожиданно подалась. Облегчённо вздохнув, Илья шагнул внутрь, в тёмные сени. Осторожно, боясь ненароком своротить что-нибудь в потёмках, сделал несколько шагов… и вдруг замер, чувствуя, что совсем рядом кто-то есть.– Илья… - послышался чуть слышный шёпот.
Так и есть - Варька.
– Ну что?
– Это ты? Дэвлалэ… Ты… где был-то? Я чуть с ума со страху не сошла.
Он молчал.
– Слышишь ты меня? Где был целую ночь?
– Слышу, - Илья благодарил кромешную темноту в сенях.
– Не твоё дело.
Короткий вздох - и тишина. Илья чувствовал, что сестра стоит в двух шагах, слышал её дыхание. Молчал. Скулы горели. И даже когда чуть слышно скрипнула и закрылась за Варькой дверь в горницу, он не почувствовал облегчения. Постояв с минуту, шагнул в угол, на ощупь нашёл бочку с водой, черпнул ладонью наугад и, захлёбываясь, тянул из пригоршни студёную, с кусками льда воду до тех пор, пока не провалился горький, мешающий вздохнуть ком в горле.
Глава 9
После Рождества ударили морозы, да такие, что старые цыгане всерьёз уверяли: грядет конец света. По утрам застывала вода в вёдрах и рукомойниках, стёкла домов прочно затянуло ледяными узорами, мостовая промёрзла так, что копыта лошадей цокали по ней, как в летний день по камням. Дни стояли ясные и солнечные, но на улицах было пусто: москвичи предпочитали отсиживаться дома, у тёплых печей. Даже цыгане не отваживались выбираться на Конную площадь. Только Кузьма продолжал геройски носиться по Тишинке - до тех пор, пока не отморозил себе нос и уши. Варька оттирала мальчишке пострадавшие места гусиным салом, Митро хватался за ремень, а сам Кузьма охал и клялся всеми угодниками, что ноги его больше не будет на Тишинке, – только бы нос не отвалился. К счастью, нос остался на месте.
В один из вечеров в дверь Большого дома постучали. Марья Васильевна, Стешка и Митро, игравшие за столом в лото, удивлённо переглянулись.
– Кого в такой мороз несёт?
– пожал плечами Митро.
– Стешка, отвори.
Стешка с неохотой отложила мешочек с потёртыми бочонками, закуталась в шаль и побежала в сени. Через минуту оттуда послышался её радостный голос:
– Ах вы, мои дорогие, мои золотые, бралиянтовые! Владислав Чеславыч, Никита Аркадьич! Проходите, дорогие, рады вам! Что это за демон печальный с вами? И вы, чяворалэ, заджяньте[59]!
– Скубенты… - улыбнулась Марья Васильевна. Отодвинула карточку лото, поправила волосы и скомандовала выскочившей на стук младшей дочери: – Алёнка, ступай, вели Дормидонтовне самовар гоношить.
Девчонка, блеснув зубами, кинулась в кухню. Митро сгрёб в мешок бочонки лото вместе с карточками и зашарил ногой под столом в поисках снятых сапог. Обуться он не успел: из передней грянуло оглушительным басом:
– Здра-а-авствуйте, девы юные и непорочные-е-е!!!
Марья Васильевна рассмеялась: