Досье Дракулы

О, Кейн, какой стыд! Неужели я мог так писать о себе? «Чувственные ноздри»? Господи! Удивительно, что Уитмен вообще ответил.

«Я атлет и чемпион с дюжиной кубков на каминной полке. Я был также президентом Философского общества колледжа, а также художественным и театральным обозревателем в ежедневной газете… Что же касается моей личности, то по природе я скрытен. [21] Я человек уравновешенный, хладнокровный… и умею держать себя в руках… У меня много знакомых и пять или шесть друзей, питающих ко мне искреннюю привязанность. Ну вот, теперь я поведал вам все, что сам о себе знаю».

21

Так оно и было, на беду всех будущих биографов, включая меня самого.

Да, пожалуй, на тот момент так оно и было. Тут бы мне и отложить перо, подписавшись «Абрахам Стокер». Как бы не так!

«Я начал писать не без усилий, но теперь мне было трудно остановиться».

Да, меня и вправду понесло.

«Надеюсь, вы не станете смеяться надо мной из-за того, что я пишу это вам, ибо как сладостно для сильного и здорового мужчины с женскими глазами и детскими желаниями иметь возможность говорить с человеком, который может, если он пожелает, стать отцом, братом и женой его души…»

О господи!

Я лежал на кровати в «Брунсвике», совершенно подавленный этой неожиданной встречей с собственной молодостью. Думаю, ты согласишься: встреча не из тех, которая порадовала бы большинство людей средних лет. (Да, да. Я знаю, Кейн, тысогласен.)

Снежная буря за окном не стихала, буря бушевала и у меня внутри. Моя «нужда». Что это за «нужда», о которой упомянул Уитмен? И в какие слова я бы облек ее, если бы судьба нашла меня склоненным к коленам Мэтра?

«Жена и ребенок…» — он наверняка навел справки. «Как они?» И что мог бы я сказать? Правду?

Если говорить начистоту, надо признаться, что по-настоящемуя состою в браке не с Флоренс Стокер, а с Генри Ирвингом. Уже давным-давно я являюсь его ближайшим соратником и самым близким другом. И уж конечно, знаю его так, как только может один человек знать другого. И в самом деле, мы с Генри так много времени проводим вместе, что способны читать мысли друг друга. Безусловно, Кейн, ты наблюдал ту же способность у мужа и жены, которые долгие годы живут вместе, привыкая к совместной работе над своей жизнью и проникаясь взаимопониманием. Однако такого рода связь сформировалась у меня отнюдь не с Флоренс, а с Генри. Так повелось с тех пор, как мы познакомились, а не тогда, когда я увидел его на сцене и мы вместе двинулись по тропе симпатии, которая каким-то образом в итоге привела… к этому.

То был Королевский театр в Дублине. Труппа «Сент-Джеймса» находилась там на гастролях, и в тот знаменательный вечер Ирвинг предстал на сцене в роли капитана Абсолюта. [22]

По сей день, Кейн, стоит закрыть глаза, и я вижу Ирвинга на сцене, настолько необычным было его исполнение, не говоря уже о самом его облике. Он отличался от всех, кого мне доводилось видеть. Однако шли дни, а пресса хранила молчание, не находя для него доброго слова. Вспомни, Кейн, как несколько лет тому назад я зашел к Ле Фаню с предложением просматривать городские постановки для «Мейл», хотя сначала учеба, а потом гражданская служба помешали профессии театрального обозревателя стать для меня чем-то большим, чем хобби или временное занятие. [23]

22

Пьеса Ричарда Бринсли Шеридана «Соперники».

23

Дж. Ш. Ле Фаню, совладелец дублинской «Ивнинг мейл», но что более существенно, автор одного из первых романов о вампирах «Кармилла». Скорее всего, Стокера с Ле Фаню познакомил Уайльд, соседом которого он был на Меррион-сквер в Дублине. Здесь нужно отдать должное Стокеру. До его неоплачиваемой работы в «Ивнинг мейл» рецензии о театральных постановках появлялись только через день, поэтому гастролирующие труппы нередко покидали город, так и не увидев отзыва. Стокер попросил своих боссов передвинуть время подачи материала, так чтобы его рецензии могли появляться в газете на следующий день. Вскоре эта практика распространилась, и теперь она является нормой.

Но так или иначе, именно в моей рецензии исполнение Генри Ирвингом Гамлета на дублинской сцене было наконец оценено по достоинству.

В тот самый день, когда моя рецензия появилась в «Мейл», мне сообщили, что Ирвинг хотел бы со мной встретиться. Меня пригласили принять участие в состоявшемся после представления обеде у Корлесса, где я отведал прославленного горячего лобстера наряду с прочими кулинарными изысками, которые по справедливости прославили кухню этого достойного заведения. [24]

24

По-видимому, Стокер откладывал перо только затем, чтобы взяться за вилку, однако его современники никогда не заходили в его описании дальше слова «дородный». И если привычка Стокера делать замечания относительно еды присвоена в «Дракуле» Джонатану Харкеру, то жене Харкера, Мине, приписано увлечение ее создателя поездами: «Я знаток по части расписания поездов» («Дракула», глава 25. Здесь и далее цитаты из «Дракулы» приводятся в переводе Н. Сандровой.).

Но не за обедом, а лишь позднее я узнал, что сердце моего хозяина расположено ко мне, как и мое к нему. Он понял, что я могу оценить возвышенные труды: я мог восприниматьто, что он был способен создавать. Это стало основой для отношений столь глубоких, столь близких и долгих, какие только возможны между двумя людьми. Воспоминания о том насыщенном глубочайшими переживаниями часе и сейчас, когда я пишу эти строки, угрожают лишить меня мужества, ибо, Кейн, мне остается только недоумевать, как столь высокие отношения перешли в нынешнюю пагубную стадию, в ту не поддающуюся описанию «нужду», в которой я намеревался признаться Уитмену?

Увы, именно после того памятного обеда в его апартаментах в Шелбурне Генри Ирвинг изменил течение моей жизни, объявив, что прочтет для меня стихотворение Томаса Худа «Сон Юджина Эрама».

Этот поэтический опус в его исполнении оказал на меня поразительное, ошеломляющее действие. Правда, внешне я оставался невозмутимым, как камень, но я пережил истинное потрясение, доходящее до полного самозабвения. Мое состояние, Кейн, было близко к истерике. Спешу добавить, что я говорю это не в свое оправдание, но скорее для того, чтобы подтвердить талант Ирвинга, хотя ты и сам прекрасно знаешь: я не зеленый юнец, который слоняется без дела вблизи кулис и готов прийти в восторг по любому поводу. Нет, я был мужчиной, крепким и стойким во всех отношениях. В ту пору мне шел тридцатый год, и почти десять лет я провел в качестве чиновника на службе короне. Собственно говоря, весь мой творческий багаж, помимо статеек да изредка публиковавшихся легковесных рассказов, составлял близящийся в ту пору к завершению и способный вызвать сон том, на котором, по-видимому, и д о лжно было упокоиться моей писательской славе. Я имею в виду, конечно, мой скучнейший, навевающий дремоту труд «Обязанности клерков Малых судебных сессий». [25]

25

Скучнее не придумаешь. Проведение Малых судебных сессий мировых судей началось в 1827 году. На них разбирались мелкие правонарушения вроде кражи овец, побоев, нанесенных дубинками, и прочего непотребства, на которое обычно подвигали ирландцев неумеренные возлияния. Стоит отметить, что регламент работы клерков этих разъездных судов, разработанный Стокером, действовал более столетия. Именно ему многие ирландские поселяне обязаны целостью своих черепов.

Мои слезы в тот вечер поразили всех присутствующих. Куда меньшей неожиданностью стала последовавшая несколько месяцев спустя новость о том, что я отказался от гражданской службы и связал свою судьбу с Ирвингом, приняв его предложение взять на себя обязанности управляющего «Лицеумом». Свое согласие я выразил телеграммой, посланной для передачи Г. И. в эджбастонскую гостиницу «Плуг и борона» и содержащей лишь одно слово «ДА!».

Поскольку «Лицеум», новый «Лицеум», должен был открыться 30 декабря постановкой «Гамлета», я присоединился к Ирвингу в Бирмингеме 9 декабря, успев к тому времени радикально изменить свою жизнь. Я женился, ибо Флоренс, отца которой мне пришлось успокаивать в связи с моим неожиданным решением отказаться от государственной службы, а значит, и от будущей пенсии, согласилась на год ускорить это событие, договоренность о котором уже была достигнута. Конечно, Генри был чрезвычайно удивлен и, смею предположить, не слишком рад, узнав, что я прибыл в Бирмингем с женой в придачу! И так вышло, Кейн, что я поклялся в верности дважды за одну неделю. Дважды, можно сказать, обвенчался. Связал себя двойными узами и обрек сам не знаю на что.

Это растянулось на последующие годы, причем если узы, связывавшие меня с Флоренс, стали слабее во всехсмыслах этого слова, то моя связь с Генри лишь крепла. Да, именно с Генри я, можно сказать, состою в нерасторжимом браке. И он убивает меня, Кейн! Он высасывает из меня все соки! Порой я боюсь, что не смогу ни оставить его, ни жить так дальше. И если на прошлой неделе в «Брунсвике» я был в отчаянии, то теперь, благодаря увещеванию Уитмена, оно слегка смягчилось. Мэтру я задал вопрос, подобно тому как древние вопрошали Дельфийского оракула: «Как мне жить? Как мне выжить?» Не столь многословно, но, по сути, именно так прочел Уитмен мою «нужду» между строк и ответил:

«Каждый человек должен запечатлеть имя Господа в письме своей жизни».

Да, я буду придерживаться этих слов. На их основе я построю себя, свою личность заново. И разве есть у меня иной выход?

Друг Кейн, моя рука устала, и я прекращаю свои сердечные излияния, ибо мне еще нужно собраться с духом перед нашим неминуемым прибытием в академию, о котором возвещает проводник поезда. Сейчас я должен надеть маску милого Дядюшки Брэма и в качестве такового следить за представлением, актерами со всеми их проблемами и тому подобным. Нужно ли писать о том, что я уже сейчас с нетерпением жду, когда опустится занавес? Но с тем же нетерпением я ожидаю возможности возобновить общение с тобой на этих испачканных пятнами крови страницах и обещаю, что вернусь к письму, как только это дозволит судьба.