Досье Дрездена. Книги 1 - 15

— Ладно, сделаем зарубку на память, — сказал я себе. — Таинственными аномалиями займемся после. А пока надо помочь друзьям.

Время от времени я даю себе отличные советы. Случается, я даже к ним прислушиваюсь.

Самое время было навестить Серое Привидение и его Капюшонов.

Глава двадцать седьмая

Я направлялся к Капюшонам, держа в голове несколько важных обстоятельств.

Обстоятельство первое: сами по себе Капюшоны не способны причинить мне никакого вреда.

Обстоятельство второе: я тоже не мог сделать с Капюшонами ничего. То есть — вообще ничего.

Обстоятельство третье: судя по всему, руководило Капюшонами Серое Привидение — тот самый дух, что при нападении на дом Морти как семечками разбрасывался молниями. Из этого следовало, что Серое Привидение является тенью человека, обладавшего как минимум способностями заклинателя, и хотя я в общем-то мало сомневался в том, что смогу выстоять против него, если буду готов к нападению, но застань оно меня врасплох, и я закончу тем же, чем сэр Стюарт, — и быстрее, чем вы успеете сказать «ку-ку».

Обстоятельство четвертое: вокруг Серого Привидения постоянно ошивается шайка лемуров. В то время как мое агрегатное состояние не позволяет мне воздействовать на живых, по отношению к лемурам и им подобным мои заклятия остаются чертовски эффективными. В поединке один на один все преимущества были бы на моей стороне, однако скорее всего они навалятся на меня всем скопом, а возможно, попробуют прежде измотать меня, напустив сперва армию духов.

Обстоятельство пятое: если Серое Привидение командует смертными сектантами, те могут принять и собственные меры защиты от призраков. Меня могут поджидать ловушки в виде заговоренных кругов. Меня могут поджидать обереги или другие магические барьеры. Или опасные для здоровья духа вещества вроде антипризрачного порошка. Если я вступлю туда в благостном и безмятежном настроении, я могу напороться на серьезные неприятности.

Обстоятельство шестое: мир велик, и потусторонних существ в нем несть числа, а призраки составляют лишь мизерную их часть. В конфликт запросто может вмешаться и кто угодно другой. Если, блин, уже активно в нем не участвует.

— Держи ухо востро, Дрезден, — наказал я себе. — Даже допускать не смей, что это ограниченная, локальная проблема. Очень даже велика вероятность того, что она является частью другой, куда более крупной и сложной.

Что ж, если моя загробная жизнь хоть чем-то напоминала земную, последнее предположение имело хороший шанс сбыться.

И наконец, предположение седьмое и последнее: рано или поздно, черт подери, я начну накладывать небольшие взыскания на тех, кому их давно уже пора огрести.

Я воскресил в памяти несколько ярких воспоминаний о том, как я именно этим и занимался. Образы насилия, огня и отвратительных врагов, яркие и отчетливые на грани реальности, мелькали у меня в голове. За ними последовали сопутствующие эмоции, однако они оказались чуть более приглушенными, далекими, и это позволило мне обработать, рассортировать их.

В первую очередь, само собой, гнев. Гнев на тварей, которые пытались напакостить невинным людям или моим друзьям. В минуты смертельной опасности этот гнев служил мне и оружием, и защитой. Он был со мной всегда, и его проявления почти всякий раз оказывались очень кстати: правда ведь, лучше быть тем, кто полон гнева, а не тем, кто полон страха. Однако видеть гнев в воспоминаниях оказалось совсем другим делом; мне даже сделалось немного не по себе. «Гнев» — слово, которое мы используем вместо «злости», когда та разгорается по правому делу, однако красивее или лучше она от этого не становится и восхищения уж точно не заслуживает. Это все та же злость. Свирепая, опасная злость, по смертоносности своей не уступающая выпущенной пуле. Просто это пуля, которой посчастливилось быть выпущенной в нужную сторону.

За ней следовал страх. Постоянный страх. Не важно, насколько лично вы храбры. Когда кто-то или что-то пытается вас убить, вам становится страшно. Это чисто рефлекторная, возникающая помимо вашей воли эмоция. Ее нельзя отменить. Храбрость — это умение действовать, несмотря на страх, вопреки инстинктам, которые советуют вам бежать или, наоборот, целиком отдаться порожденному страхом гневу. Храбрость — это способность использовать мозги и сердце, когда каждая клетка вашего тела буквально вопит об опасности, а потом действовать так, как велит вам совесть.

Белый Совет клеймил меня за чрезмерное вмешательство в деяния сверхъестественных злодеев, и хотя я не настолько самонадеян, чтобы приписывать все проблемы нашего мира моим ошибкам, некоторая доля истины в этом _все-таки есть. У меня свои счеты и со злодеями, и с официальными лицами. И я не собираюсь стоять сложа руки, когда те, кто слишком слаб, чтобы себя защитить, становятся жертвами.

Вот только какую часть этого составляет отвага, а какую — то, что я полагаю праведным гневом, позволяющим мне не замечать своего страха? По мере того как одно воспоминание сменялось другим, я снова и снова видел себя, бросающегося очертя голову в огонь, — порой для того, чтобы помочь кому-то, нуждавшемуся в моей помощи, порой для того, чтобы убить кого-то, кого стоило убить. Накатывавшие на меня вихри эмоций толкали меня вперед, питали энергией мою магию, а еще — не раз и не два — помогали мне выжить в ситуациях, в которых это иначе не удалось бы.

Жаль только, в тех случаях, когда мною двигал адреналин, я редко останавливался обдумать последствия моих действий. Когда я спас Сьюзен из лап Бьянки и Красной Коллегии, я тем самым нанес глубочайшее оскорбление всей вампирской расе. Когда граф Ортега вызвал меня на дуэль с целью восстановить честь Красной Коллегии и остановить угрожавшую ее существованию войну, все это закончилось жутким мочиловом, а я и в голову не брал, что ситуацию можно было повернуть как-то по-другому. В результате чародей по имени Эбинизер Маккой — мой дед, кстати, — обрушил на цитадель Ортега старый русский спутник, стянув его с орбиты. В живых не осталось никого. А потом Арианна, вдова Ортеги и дочь короля Красных, развязала мести ради полномасштабную войну.

Месть Арианны выразилась в виде убийства приемной семьи моей дочери и в похищении ее самой. Как только об этом узнала Сьюзен, она связалась со мной. И опять я, не раздумывая, ринулся в пекло.

Ничего этого не обязано было происходить. Ну конечно, я не единственный, чьи действия привели к этой цепочке событий. Но как-то так получалось, что я с завидной регулярностью оказывался на острие событий, необратимо влияя на их развитие. Мог ли я поступить как-то по-другому? И вообще можно ли это понять сейчас?

В своих воспоминаниях я снова убивал Сьюзен Родригес.

Говорят, время исцеляет все раны. Не знаю откуда, но в одном у меня имеется твердая уверенность: от этой раны мне не избавиться никогда. Ну конечно, по моей шкале времени с тех пор прошло всего несколько дней, так что эти события оставались для меня болезненно свежими. Но вряд ли время поделает что-то с тем, что я совершил. Да что там, точно не поделает ничего.

Мне отчаянно хотелось как следует врезать Серому Привидению и его веселой шайке теней. Врезать по полной, чтобы они испытали на себе тот огонь, что жег меня изнутри. Мне хотелось растереть их в труху.