Достоевский и Апокалипсис

Во-первых, всемирно-историческая отзывчивость… Гений, гении национальные мерили нацию на свой аршин. На самом-то деле это они отзывались, они мечтали… А народ? Да для народа-то губернский город был заграница, не говоря о Москве, а тем паче о Петербурге. Всемирно-историческая отзывчивость для народа! Да ему все одно — что француз, что немец, что англичанин, что американец. Вот и вся отзывчивость.

Во-вторых, «образованщина» приняла откровение гениев о самих себе почему-то на свой счет, к тому же — дармовой. Ежели Достоевский сказал, ежели Блок отчеканил: «в нас все, и сумрачный германский гений…», — то полуобразованщина решила, что это о ней сказано, приняла это на свой счет.

А в-третьих, главное, нынче все обречены на всемирную отзывчивость, потому что все от всех буквально, физически, тем более духовно, — зависят.

А Германия? А Япония? Томас Манн, Г. Бель, Акутагава, К. Оэ? Что — не зависят? А еще раньше — Лонгфелло? А Рабиндранат Тагор?

Достоевский — слишком безоговорочно, как-то по-детски, любил этот мир, эту землю («Сон смешного человека», Раскольников на каторге, Мышкин о казни, Подросток, Зосима, Иван Карамазов…). И за это-то именно невзлюбил его Леонтьев. Логика инквизитора: так как все — там, в вечности, то — здесь и в это время — все ничтожно.

По-видимому, образовалось несколько специфических способов познания, лучше сказать — способов отношения к Достоевскому.

1) Чисто религиозное, очень содержательное и очень убийственное — Достоевский как художник — убивается.

2) Как протест против первого, осознанный или неосознанный. Отношение к Достоевскому как к «чистому художнику»: тут накопана тьма фактов, наблюдений, без которых Достоевский действительно непознаваем. Но — потерян его общий мировоззренческий контекст.

Все остальное — болтается между этими двумя отношениями…

Разумеется, сия градация — некоторое упрощение, но как определение тенденций — верно, к моему огорчению.

У представителей той и другой тенденций бывает — порой — стремление выйти за границы своей тенденции, но порывы эти как-то гаснут.

Никто еще не соединил обе тенденции вместе.

Больше всех правы, более всех точны — Константин Леонтьев, Лесков, Толстой, да и то не с художественной точки зрения, а с чисто мировоззренческой: дескать, это не «чистое» христианство.

Что касается «чисто литературоведческих» работ (особенно советских, если не исключительно), — то для них, то есть для авторов этих работ, повторяю, «сам предмет» был запрещен, а потому…

Эти две тенденции так и не прорвались друг к другу (исключения не в счет) и почти никем замечены не были.

Обязан: «отрецензировать» все до единой главные работы той и другой тенденций.

Снова и снова удостоверяюсь: никто не понимает художника так, как сами художники. Вот лучшие критики. Они смотрят на «предмет» именно практически, то есть, если угодно, предельно корыстно: как бы что взять, как бы что отвергнуть, то есть они относятся друг к другу как — мастера.

Без знания христианства, mea culpa, не то что понять Достоевского, а даже подступиться к нему заведомо невозможно.

Но еще больше христиан, вообще в нем ничего не понявших.

Особенно разобрать с Лосским — «Достоевский и его христианское миропонимание». По-видимому, один из самых добрейших людей и мыслителей, который смертельно боялся непримиримых противоречий Достоевского и, пожалуй, как никто, старался все примирить (он, по-моему, даже не знал, а если знал, то не придал никакого значения главному признанию Достоевского в письме к Фонвизиной в феврале 1854 года). А книга его объявлена пределом пределов в постижении Достоевского («наиболее полной панорамой мировоззрения Достоевского»). [219]

219

Не удалось выяснить, кому принадлежит такая оценка книги Н.О. Лосского.

Томас Манн «Достоевский, но в меру»… [220]

Все украл у Достоевского не в меру.

Тем не менее перечитать всего Томаса Манна, а также «Цитадель» Экзюпери.

Достоевский в контексте и вне контекста

Большой контекст: национальной и мировой культуры в целом.

А еще: контекст малый (одно произведение данного писателя — все его произведения).

Проанализировать в этом аспекте прежде всего:

220

Эссе Т. Манна «Достоевский — но в меру» (Манн Т. Собрание сочинений. М.: Художественная литература, 1961. Т. 10).

1. «Легенду о Великом инквизиторе»

2. «Бобок»

Насчет первого: пожалуй, никто, насколько помню — уточнить (кроме Розанова), «в контексте» (почти ни в каком) не видел, не слушал, не изучал. Вырывали. И даже чем больше вырывали, тем больше и восхищались…

Но: у Достоевского нет «Легенды». У Достоевского есть «Легенда» — «Легенда» ИВАНА КАРАМАЗОВА, а не Достоевского (общее — особенное — другой вопрос). А у этого Ивана — свой контекст: ну прежде всего «Легенда» — это одно из того «устного» томика «Избранного», что он насочинял.

А дальше: «Легенда» произносится! — в трактире, между чаем с вишневым вареньем и ухой…

А что было в живой связи композиции — до этого? Что — после?.. Что еще раньше и еще позже?

«Бобок» 1873-й А точнее? 5 февраля 1873-го. А контекст? Что — до, что — после?

31 января 1873-го — солнечная запись. [221]

22 января — выход «Бесов» отдельным изданием. Это же тоже надо понимать! Не логикой, не умом, а сначала душой, сердцем сначала.

221

Имеется в виду запись в альбом О.А. Козловой, о чем уже шла речь выше.

Сердце, душа сразу подсказывают ответ…

А ум уже ищет доказательства…

(Не противопоставлять.)

Читаю Второе послание к коринфянам святого апостола Павла (12; 1–5):

«1. Не полезно хвалиться мне; ибо я приду к видениям и откровениям Господним.

2. Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает), восхищен был до третьего неба.

3. И знаю о таком человеке (только не знаю — в теле или вне тела: Бог знает)

4. Что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать.

5. Таким человеком могу хвалиться; собой же не похвалюсь, разве только немощами моими».

Вот та искра из Нового Завета, которую Достоевский разжег в (пламя): «Сон смешного человека»! (Или: вот зерно, из которого Достоевский вырастил этот сон.)

«…он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать…»

Смешной: «После сна моего потерял слова. По крайней мере, все главные слова, самые нужные. <…> Я все-таки видел воочию, хотя и не умею пересказать, что я видел».