Достоевский и Апокалипсис

В самом деле: какие же муки испытал Достоевский, когда ему запретили такое. Об этом можно только догадываться, но и догадываться об этом — больно. Еще раз вспомним портрет Достоевского работы Перова. Вспомним: май 1872 года. Перед нами не просто Достоевский в момент работы над «Бесами», не только художник, борющийся с бесовщиной и одолевающий ее, перед нами художник, которому реальные бесы только что запретили любимую главу, но он еще не оставил надежды отстоять ее, собирается для новой схватки с ними, он еще не знает, что произойдет в конце октября, когда Катков вернется из Крыма, и никому вообще еще не известно, что произойдет с этой главой (и с романом) в 1935 году…

Однажды я читал Ахматову, и вдруг:

Кто знает, как пусто небо На месте упавшей башни…

Но это же прямо о нашей главе!

Лучшего эпиграфа ко всей истории этой несчастной и великой Главы, лучшего образа ее трагической судьбы, мне кажется, нельзя и найти.

Ахматова написала это в 1940 году, в том самом, которым датирован конец «Реквиема», и в стихотворении этом есть «реквиемный» мотив, но он — о другом, не о «Бесах», не о Достоевском:

Кто знает, как пусто небо На месте упавшей башни, Кто знает, как тихо в доме, Куда не вернулся сын…

Да, это о другом. Но не совсем. Ведь почему-то именно в том же сороковом году она вспомнила вдруг именно о Достоевском, и вспомнила так, как будто переселилась в его время. Почему?

Россия Достоевского. Луна Почти на четверть скрыта колокольней. Торгуют кабаки, летят пролетки, Пятиэтажные растут громады В Гороховой, у Знаменья, под Смольным, Везде танцклассы, вывески менял, А рядом: «Henriette», «Basile», «Andre» И пышные гроба: «Шумилов-старший»…

В кабаке Раскольников встречает Мармеладова, которого раздавит потом пролетка.

Смешной человек: «Я поднялся в мой пятый этаж».

И не из шумиловских ли гробов доносится: «Бобок, бобок, бобок!..»

Но, впрочем, город мало изменился. Не я одна, но и другие тоже Заметили, что он подчас умеет Казаться литографией старинной, Не первоклассной, но вполне пристойной, Семидесятых, кажется, годов. Особенно зимой, перед рассветом Иль в сумерки — тогда за воротами Темнеет жесткий и прямой Литейный, Еще не опозоренный модерном, И визави меня живут — Некрасов И Салтыков… Обоим по доске Мемориальной. О, как было б страшно Им видеть эти доски! Прохожу. А в Старой Руссе пышные канавы, И в садиках подгнившие беседки, И стекла окон там черны, как прорубь, И мнится, там такое приключилось, Что лучше не заглядывать, уйдем. Не с каждым местом сговориться можно, Чтобы оно свою открыло тайну (А в Оптиной мне больше не бывать…).

А в Старую Руссу Достоевский приехал сразу же после сеансов Перова, приехал, чтобы мучиться над «Исповедью».

Там написан «Подросток».

И там, в «развалинах стариннейшей зеленой беседки, почерневшей и покривившейся, с решетчатыми стенками, но с крытым верхом», — именно там (в трех главах «Исповеди горячего сердца») Алеша Карамазов слушает брата Митеньку: «Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. <…> Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей…»

И там же Митенька несет свою страшную ночную вахту под окнами «злодея».

А в Оптиной Достоевский был с Вл. Соловьевым 26 и 27 июня 1877 года, и ему тоже больше там не бывать…

Но как же, однако, Ахматова умела жить сразу во всех временах, и во всех — как в своем.

Кто знает, как пусто небо На месте упавшей башни…

Мы — знаем, и знаем слишком, слишком хорошо. А потому вернемся к главе — я убежден: восстановление ее — дело не только да и не столько «академическое», тут дело высокого принципа, о «тоске по идеалу» тут речь. Должна, должна быть восстановлена справедливость. И это восстановление — маленькая живая частичка восстановления всей справедливости, а вся справедливость и состоит из бесконечных живых частичек, будь то строчки, стихи, романы, картины, соборы, будь то мысли люди, имена.

«Может быть, и найду, и, если возможно будет…» Уже не только возможно, но и необходимо, но и неизбежно.

Глава «У Тихона» — как она есть и сейчас — это же все равно что купол собора, расписанный гениальными фресками, пусть поцарапанными, с выщербленными местами, с отбитыми кусками. И уже произошло самое, самое главное: доступ к нему — открыт. Благодарение тем, кто это сделал. Но ведь ему-то самому лучше вернуться туда, в собор, где он родился и откуда его выдрали с мясом. И собору его так не хватает. Они уже больше ста лет друг друга не видели. И мы их вместе еще не видели.

Есть ли еще история, подобная этой?

Но не будем сомневаться: вопрос о восстановлении главы — это вопрос только времени. [77]

Глава 4 Контрапункт («Бесы» — «Война и мир»)

Новых созвучий ищу на страницах

Старых испытанных книг…

А. Блок

Речь идет о сопоставлении, о сравнении «Бесов» и «Войны и мира». Сразу учтем опасность противопоставления. Потому, может быть, наиболее точным здесь и будет образ-понятие: контрапункт. Ведь две контрапунктные темы единой симфонии (русская литература) не гасят друг друга, а возгораются от встречи еще ярче, сильнее, и каждую понимаешь лучше, глубже, яснее.

77

В России с тех пор вышли уже несколько изданий романа «Бесы» с инкорпорированной главой «У Тихона»: Достоевский Ф.М. Бесы / Комментарии Л.И. Сараскиной. Ижевск, 1990; Достоевский Ф.М. Бесы / Подгот. текста, предисл. и примеч. Сараскиной Л.И. М.: Московский рабочий, 1993; Достоевский Ф.М. Бесы. Антология русской критики / Подготовка, издание, составление, послесловие и коммент. Л.И. Сараскиной. М.: Согласие, 1996. Вместе с тем существует мнение авторитетных специалистов, возражающих против включения этой главы в текст романа. В настоящее время в распоряжении исследователей находятся несколько авторских редакций этой главы, ни один из этих текстов не может считаться законченным; на этом основании издатели Полного собрания сочинений Ф.М. Достоевского в 30 томах не сочли возможным включить ее в роман (12; 237–246). Как пишет профессор В.Н. Захаров, контаминация двух основных вариантов текста — первоначальных Гранок (то есть того текста, из-за которого и возник конфликт с Катковым) и окончательного Списка, который был представлен в редакцию «Русского вестника» как компромиссный вариант, — в настоящее время невозможна, ибо утеряна одна из гранок и некоторые листы Списка. Поэтому такая контаминация привела бы к тому, что «редактор становится соавтором Достоевского». В.Н. Захаров выражает надежду, что со временем недостающие гранка и листы будут найдены, что позволит вновь вернуться к этой проблеме (Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений: В 18 т. Т. 9. Роман «Бесы» (1871–1872) / Вступительная статья Б.Н. Тарасова; статьи и коммент. В.Н. Захарова; комментарии В.В. Дудкина и Т.А. Касаткиной — М.: Возрождение, 2004. С. 601–609).

Здесь два взаимосвязанных вопроса: 1) перспективно ли объективное сравнение обоих романов (в общем и особенном)? 2) не являются ли «Бесы» (помимо всего прочего) вполне осознанным ответом Достоевского на «Войну и мир»?

Положительный ответ на первый вопрос, по-моему, безусловен, на второй — гипотетичен.

Вопросы эти в критике, кажется, не ставились. Почему? Может быть, тут небывалый парадокс: именно из-за вопиющей очевидности фактов, требующих сравнения. Ведь «Бесы» — это первый роман Достоевского после выхода романа Толстого.

«Бесы» — «Война и мир». Здесь и там почти все разное. Что и как. Предмет и способ изображения. Время и пространство, продолжительность и темп, ритм действия. Само действие.

Аустерлиц, Бородино и — ночное убийство в глухом ставрогинском парке. Повелители империй, полководцы знаменитейшие и — студенты-недоучки. Наполеон, Кутузов и — «Боже! Петруша двигателем! В какие времена мы живем!».

А лад? тон? У Толстого — величавый, поистине гомеровский. Автор — Демиург. У Достоевского — Хроникер, какой-то «господин Г-в», Антон Лаврентьевич. Величественная эпопея — и безобразная злоба дня. История с большой буквы — и «Провинциальная хроника». Навечно воздвигнутый собор — и словно наспех сколоченный лабиринт…

А вспомним еще: совет в Филях и — совет «У наших». Тут уже другая «тактика» и «стратегия» выявляются, тут другие «карты» и другие «армии», тут уже о «ста миллионах голов» идет речь…

Великосветские чистопородные балы и — праздник в честь гувернанток, где смешались все сословия.

Чистый Петя Ростов и — Эркель (он тоже чистый — как любит мать, и он же убийца страшный).

Разные герои. Разные героини: Наташа Ростова и — Лиза Тушина, Соня и — Даша… Разные идеи. Разные войны и разные миры. Иначе живут. Иначе, за другое, умирают.