Достоинство

Если подобный сюжет произойдёт в этой квартире с грязными окнами и давно пожелтевшими от времени, местами отходящими от стен обоями, потолками и плиткой в ванной комнате, то за нож здесь схватится жена, а не муж. Дородная тётка ростом под сто восемьдесят и весом, далеко уходящим за сотню килограммов, на фоне Антонины Павловны, её муж Сергей Викторович, бывший одного роста со мной и весом ненамного больше моего, смотрелся просто смешно. Готова спорить: ей даже нож не понадобится, чтобы его прикончить, если захочет, она просто свернёт ему цыплячью шею и вся недолга.

– Привет, – шёпотом поздоровалась я, плотнее прикрывая за собой дверь, чтобы не напугать Алёну очередным взрывом гогота с кухни. Девочка не плакала, только тихонько тряслась на нашем диване, уткнувшись лбом в чересчур острые коленки и обняв ручками-веточками ножки-палочки. – Что тут у тебя?

– Я есть просила, – шмыгнула носом Алёнка. – Папа толкнул меня и вот.

Девочка показала мне ожоги на ладошках и коленках. Это ж с какой силой нужно было ей заехать, чтобы по ковру она аж до ожогов прокатилась? Пхах, тупой вопрос, Милан. Сама как будто не знаешь, с какой. Вздохнув, я обняла ребёнка и позволила разрыдаться себе в плечо, привычно поглаживая худую детскую спинку. Алёна не понимала, в чём её вина и почему взрослые её бьют, а я не могла объяснить, потому что и сама не понимала, где умудрился провиниться голодный шестилетний ребёнок. В моих силах было только попытаться втолковать, что эта субстанция чаще всего не воняет, если её не трогать, да постараться накормить до того, как ей прилетит, но не всегда это удаётся.

– Аленький, пойдём, умоемся? – шёпотом предложила я, когда рыдания сменились на шумное и щекотное сопение мне в шею.

– Мне страшно, – ответил мне ребёнок так жалко, что я едва сдержалась, чтобы не выругаться сквозь зубы.

– Я с тобой, – я чмокнула Алёну в золотистую макушку и поднялась с дивана вместе с ней.

Прошмыгнув сквозь коридор мимо кухни с ребёнком на руках, я закрываюсь изнутри, пододвигаю хлипкий стульчик, на котором, я убеждена, умывалась ещё сама Антонина, причём, в эту же самую раковину, даже не мечтающую об эмали, ставлю девочку, и сама усаживаюсь на унитаз рядом с перекисью в руках. Пока через шипение из-за саднящих ладошек Алёнка умывает покрасневшее личико, я протираю влажным кусочком ваты ей коленки, так, на всякий случай, и делаю вид, что совсем-совсем не вздрагиваю, когда ещё более хлипкая, чем входная, дверь дрожит от мощных ударов по ней.

– Вылезайте! – гаркнула Антонина, а Алёнка замерла, уподобившись суслику. Тяжело вздохнув, я нащупала в кармане на колене перцовый баллончик, об эффективности которого ни у кого не было никаких иллюзий, потому что пару раз я уже заливала ей им глаза, и открыла дверь. – Явилась!

– Отвали, – отмахнулась я и протянула Алёнке руку. До разжиженного алкоголем мозга мои слова дошли не сразу, поэтому разъярённый рёв раздался нам уже в спины, и я едва успела закрыть за Алёнкой дверь, чтобы дитё не попало под раздачу. Она и без меня прекрасно знает, что надо покопаться в моём рюкзаке – я без еды не возвращаюсь, знаю, что эти гоблины ребёнку даже снега зимой не дадут. – Чё?

– Ты как с матерью разговариваешь, дрянь?! – проорала мне в лицо женщина, а я, не скрываясь, скривилась от запаха перегара и табака, смешавшихся в блевотный коктейль, и посмотрела на неё как на законченную идиотку.

– Ты мне не мать, чучело, – убийственно-спокойно ответила я. – Ещё шаг ко мне сделаешь, я тебя опять перцем залью, поняла?

– Только попробуй, – прошипела она, наверняка желая, чтобы меня пробрало от её злости, но мне было только смешно – она покачивалась от количества выпитого и была похожа на медведя-шатуна очень жалкой конституции. – Шаболда неблагодарная.

– Именно так, – покивала я. – Ты сдохнешь от своей синьки – я на твоей могиле станцую.

Я оставила женщину задыхаться от возмущения моим непозволительным поведением, и зашла к Алёнке в комнату, не забывая защёлкнуть за собой щеколду. Хлипкая, конечно, защита, поэтому я ещё десяток секунд прислушиваюсь, не собирается ли эта туша вломиться в нашу комнату, но воспоминания о последнем разе, когда я распылила перцовый баллон, были ещё свежими, и она решила со мной не связываться. Вот и славно.

Потрепав жующую малую по макушке, выхожу на балкон, шумно втягиваю холодной воздух через нос, выдыхаю объёмные облачка пара через рот и не разрешаю себе плакать. Толку от слёз не будет, легче жить не станет, а утро испортят больная голова и опухшие глаза. Ни к чему это.

– Это был первый из рассказов про Маугли, – подвела итог сказки я. – Всё, спать.

– А где были родители Маугли? – сонно спрашивает Алёнка. – Он тоже им был не нужен?

Тоже. Есть взрослые люди, которые просто не понимают, что кто-то может в них не нуждаться, а в моих руках лежало шестилетнее солнышко, которое уже прекрасно знало, что такое быть не нужным. Если дети – цветы жизни, то мы с ней сорняки на давно заброшенном огороде родительской любви. Я сглатываю комок в горле, глажу свой самый прекрасный сорняк по голове и обещаю:

– У него просто не было такой старшей сестры, как у тебя, – утешаю я. – В каких бы джунглях ты ни потерялась, я обязательно тебя найду. Веришь?

– Верю, – шёпотом отвечает мне Алёна и засыпает, судя по сопению. Я тоже стараюсь уснуть и у меня это даже получается, видимо, слишком много впечатлений за день. Сладких снов, Милана. Не переставай верить, что самое тёмное время суток – перед рассветом.

И вот, я снова здесь. Ну, вернее, это совсем другой детский дом, и, если честно, даже не такой отвратный, каким был предыдущий, здесь был даже куда более приятный контингент, да и хотя бы сделан ремонт, на башку не сыплются куски штукатурки, а во дворе можно гулять, не опасаясь найти стопой ржавый гвоздь, но факт остаётся фактом. В нашей группе к компашке старших я особо ни к кому не лезла, знала, что первое время они будут ко мне присматриваться и на контакт тоже будут выходить сами, ну просто потому что здесь заведено, что приставал никто не любит, а Алёнка, с которой нас к моей большой удаче поселили в один детский дом, уже вполне обосновалась в негласной подгруппе младших и даже почти обзавелась подружками.

Хотя, лукавлю. Никакой удачей здесь и не пахло, просто мой аленький цветочек закатил в приёмнике такую грандиозную истерику, мол, без Милы никуда не поеду, что местным распорядителям бала ничего не оставалось, только переоформить нам документы в одно заведение, благо, места были. Да и то, меня взяли только на условии, что ныть и жаловаться я не буду, потому что особенно лишних денег у маленького детского дома нет, и клянчить здесь что-то – только действовать взрослым на нервы. Ныть и клянчить я так и так привычки не имела, а теперь ещё и карман грела пенсия по потере кормильца, благо, что статья моего отца предполагала лишение родительских прав, а мама признана недееспособной, и теперь деньги приходили на мою карту, а не отправлялись на счёт этих гоблинов.

– …девочка очень сложная, – слышу я из-за закрытой двери в кабинет директора и недоумённо оборачиваюсь на воспитателя, сопроводившего меня сюда прямиком из столовой. – Да и Алёнка хоть и привязана к ней, но кровными родственниками они не являются и под рекомендацию не разделять братьев и сестёр не попадают. Я бы, на вашем месте, несколько раз подумала.

– Тебе шапку подарить? – привычно одёрнул меня мужчина, являющийся по совместительству ещё и нашим тренером, и на этом основании имеющий крайне скверный характер. – Смотрю, уши мёрзнут.

Закатив глаза, я коротко постучала, дождалась разрешения и вошла в кабинет директора. Уютное местечко, ну, как по меркам советского быта: большой рабочий стол с аппендиксом для посетителей, из самого дешёвого дсп, какой только нашёлся на мебельном производстве, что, с помощью таких вот подачек, походу, уходит от налогов; ковёр, затёртый ногами тысяч провинившихся воспитанников, меценатов, будущих родителей и опекунов; стены покрашены в какой-то серо-голубой оттенок, но это заметно только под потолком, потому что всё пространство по периметру заставлено шкафами с непрозрачными дверцами и кое где облупившимся покрытием. Конечно, госпожой всей этой красоты была самая типическая из типических директриса, полная возрастная женщина с пергидрольным, завитым в мелкую кудряшку хвостом на затылке и зелёными тенями под нависшими веками, разумеется, кутающаяся в платок с изображением ни то пионов, ни то гортензий – я в цветах мало чего смыслю.