Досужие размышления досужего человека

Представьте, глас с небес провозглашает, что нынешнее поколение живущих будет последним на земле. Думаете, нам хватит куража пошевелить хотя бы рукой? Корабли ржавели бы в гаванях, зерно гнило в земле. Стали бы мы писать картины и книги, сочинять музыку, окруженные безмолвным океаном? Какими бы глазами мужья смотрели на жен? Родник любви пересох бы, обратившись в лужу со стоячей водой.

Как мало мы задумываемся о смысле нашего существования, о нашем истинном бессмертии. Иначе все бытие человечества — не более чем шутка богов, и, когда она наскучит им, мы будем сметены с лица земли, чтобы расчистить место для нового эксперимента. Черты моего лица — не важно, миловидные или уродливые — никогда не исчезнут. Развиваясь, видоизменяясь, но оставаясь неизменными по сути, они будут повторяться до скончания времен. Мой характер — не важно, хороший или дурной — с каждым новым поколением будет развиваться, смешиваясь и переплетаясь с иными. Я перейду в моих сыновей и в сыновей моих сыновей, а значит, я бессмертен. Я — это они, они — это я. Дерево засохнет и упадет, а из его смертных конечностей человек разожжет костер, но душа дерева, его жизнь осталась в саженцах. Дерево не умерло, оно лишь изменило форму.

Все эти мужчины и женщины, которых я вижу на улице, спешащие кто куда: кто в контору, кто в клуб, кто навстречу любви, — все они творцы грядущего мира.

Алчный биржевой торгаш суетится и лжет. Ради чего? Последуй за ним в его роскошный пригородный дом, и кого ты там встретишь? Мужчину, на коленях которого сидят дети, и он рассказывает им сказки, обещает новые игрушки. Его отвратительное существование исполнено тревог, но ради чего он старается? Чтобы его дети имели все самое лучшее. Наши грехи и добродетели происходят из одного источника — материнства, источника жизни во Вселенной. Планеты — дети Солнца, Луна — отпрыск Земли, камень от ее камня, железо от ее железа. Не в материнстве ли заключена наша суть, жизнь одушевленная и неодушевленная, если жизнь бывает неодушевленной? В центре мироздания маячит смутная фигура, заполняя светом все пространство вокруг.

Вот коварная матушка с Мейфэра, всеми правдами и неправдами подыскивающая дочке богатого мужа. Неприглядная персона, что и говорить, но взгляните на нее под другим углом. От усталости она побледнела и осунулась, а вечер кажется бесконечным. Сколько унижений пришлось ей вытерпеть от тех, кто знатней и богаче, не говоря уж о прямом оскорблении, нанесенном одной герцогиней, но на лице бедняжки по-прежнему играет тихая улыбка. Ее побуждения достойны жалости: ей хочется, чтобы дочка вышла за денежный мешок и стала бы хозяйкой экипажей, слуг и дома на Парк-лейн, чтобы имя ее девочки не сходило со страниц светской хроники. И чего бы это ни стоило бедной матери, она добьется для дочери лучшей доли, хотя куда легче было бы выдать ее за обеспеченного коммивояжера, а самой, вместо того чтобы таскаться по балам и гуляниям, нежиться в постели. Но даже эта несчастная заслуживает справедливости, читатель, ибо ее коварные происки — лишь искаженный материнский инстинкт.

Материнство! Гамма Божьего звукоряда, диапазон от свирепости до нежности, от жестокости до самопожертвования.

Ястреб охотится за курицей и ее цыплятами: он добывает еду своему потомству, она самоотверженно защищает свое. Паук высасывает муху, чтобы накормить деток; кошка терзает мышь, чтобы принести еще трепещущий труп котятам; человек обманывает человека ради блага своих отпрысков. Если мы сумеем выдержать какофонию этого мира во всей полноте, то, возможно, различим в ней нежную мелодию, имя которой — материнство. Перевод М. Клеветенко

О бесполезности следующего совета

Однажды зимним вечером, прогуливаясь по платформе Юстонского вокзала в ожидании поезда на Уотфорд, я заметил мужчину, на чем свет ругавшего один из автоматов по продаже штучных товаров. Дважды он замахнулся на него, и я приготовился наблюдать, как незнакомец обрушит кулак на безответный металлический ящик. Любопытство заставило меня подойти ближе. Однако, заслышав мои шаги, мужчина обернулся и спросил:

— Это вы были тут только что?

— Где тут? — переспросил я. Я уже пять минут мерил шагами платформу.

— На том месте, где стоите! — огрызнулся он. — Тут означает тут, а не там.

— Возможно, я и проходил мимо, прогуливаясь по платформе, — ответил я подчеркнуто вежливо.

— Так это вы разговаривали со мной пять минут назад?

— Нет, не я. Счастливо оставаться.

— Точно не вы?

— Не думаю, что ваше учтивое обхождение так скоро вылетело бы у меня из головы.

— Прошу прощения, — рявкнул он, — я решил, что вы тот, с кем я недавно беседовал!

Я смягчился, а поскольку, кроме него, на платформе больше никого не было, а до поезда оставалось еще четверть часа, я решил продолжить разговор.

— Нет, это был точно не я. А чем вам так насолил тот господин?

— Я опустил монетку, — довольный возможностью излить душу, начал он свой рассказ, — чтобы купить коробок спичек, но из щели ничего не вылезло, поэтому я начал браниться и трясти несчастный агрегат, а мимо проходил какой-то господин примерно вашего роста… Постойте, это точно были не вы?

— Определенно не я. Уж я бы не стал вас обманывать. И что он сделал?

— Поняв, в чем состоит затруднение, незнакомец заметил: «С этими автоматами одна морока, тут нужно набить руку». «Да сбросить их в море — вот и все дела!» — отвечал я раздраженно. «Иногда монетка залипает, — продолжал он, — и чтобы протолкнуть ее, нужно вставить еще одно пенни. Вторая монетка вытолкнет первую — и вы получите свой коробок вместе с первой монеткой. Я всегда так делаю».

Редкий по глупости совет, но он держался так уверенно, что я клюнул. Я вставил в щель еще одну монету, но слишком поздно понял, что промахнулся и вместо пенни распрощался с двумя шиллингами. Впрочем, тот болван оказался прав: кое-что я все-таки получил.

Он протянул мне пакетик ирисок.

— Два шиллинга и еще пенни. Готов отдать за треть цены.

— Кажется, вы ошиблись автоматом, — сказал я.

— Вижу, думаете, я слепой? — вскричал он в сердцах. Этот тип все меньше мне нравился, но выбора не было — более приятных собеседников до отхода поезда не предвиделось. — Бог с ними, с деньгами, но меня бесят эти несчастные ириски! Попадись мне этот болван, засунул бы их ему в глотку!

Мы молча дошли до края платформы.

— И он такой не один, — продолжил незнакомец, когда мы развернулись в другую сторону. — Всегда найдется бездельник, изнывающий от желания поделиться с ближним своей премудростью. Был у меня как-то раз пони…

Я давно уже решил, что имею дело с небогатым фермером. В его речи проскакивало что-то неуловимо свекольное. Не думаю, что вы меня поймете, но при виде его вы сразу представляли себе этот полезный корнеплод.

— Так вот, чистокровный валлийский пони, крепенький и здоровый. Всю зиму он пасся на подножном корме, а по весне я решил испытать его в деле. Мне как раз понадобилось в Амершам по делу. От моего дома до города примерно десять миль, пони сразу взял с места в карьер, и к Амершаму был весь в мыле.

— Славная у вас лошадка, — заметил малый, стоявший в дверях гостиницы.

— Лошадка ничего, — отвечал я.

— Только не загоните его, пока молодой.

— Мы проделали десять миль, и мне досталось не меньше, — возразил я.

Когда, решив свои дела, я вышел во двор, малый все так же подпирал притолоку.

— Обратно в гору? Что, полезете на холм? — спросил он.

Надо сказать, этот остолоп мне сразу не понравился.

— Если знаете другой способ оказаться на вершине, валяйте, я слушаю.