Доверьтесь мне. Я – доктор

Коробки конфет хватило бы с лихвой. Но миссис Маллен из тех людей, что отдают больше, чем получают. Это вымирающая порода. Прошу у нее сэндвич с помидорами и сыром. Она протягивает мне с яйцом: других уже нет. Ненавижу яйца, но решаю все равно его съесть и не жаловаться.

Суббота, 27 сентября

Все мы живем в состоянии тихого отчаяния, однако у кого-то оно все-таки отчаяннее, чем у других. За прошедшие 2 месяца я увидел и услышал множество очень печальных вещей, и теперь учусь не позволять им слишком на меня влиять. Однако в памяти порой остаются совсем не те события, что ожидаешь. Гораздо глубже в нее врезается то, как люди просто живут, день за днем, а вовсе не то, как они умирают.

Сегодня я проснулся пораньше, чтобы заехать к маме, собиравшейся меня накормить настоящей домашней едой. По пути решил остановиться и купить газету. Хозяева магазинчиков только-только открывали ставни на витринах, машины торопливо куда-то катились по своим важным делам. В голове гудело от недосыпа, и поэтому, ковыляя к ближайшему газетному киоску в рассветных солнечных лучах, я не сразу разобрал, что кто-то окликает меня по имени. Это оказалась миссис Уолден. Она поступила к нам с болями в животе на прошлой неделе, но мы выписали ее, когда анализы ничего не показали, а боль успокоилась. В больнице ее хорошо знали, потому что она была пациенткой отделения психиатрии. Большую часть своей взрослой жизни, а ей уже под сорок, она провела в разных лечебницах из-за своего психического заболевания. Жила одна в социальной квартире, в полной изоляции, погрузившись в депрессию. Единственной отрадой миссис Уолден был ее сын Генри.

Генри поместили под опеку, когда ему было 2 года, потому что она не могла обеспечить ему надлежащих условий. Исключительно из добрых побуждений. Шесть лет она не видела его.

– Нет такого дня, когда бы я не думала о нем, – сказала она, когда я в отделении скорой помощи пытался прощупать ее живот.

Недавно суд принял решение, что они могут изредка встречаться, под наблюдением. Пару недель назад сын позвонил, и она рассчитывала провести вместе с ним несколько часов перед Рождеством.

Я перешел через улицу.

– А куда вы едете? – спросил я ее.

Она озабоченно на меня поглядела.

– Скоро же Рождество! – последовал ответ.

Недостаток сна порой делает с нами странные вещи: на мгновение я впал в настоящую панику, прежде чем снова прийти в себя.

– Вообще, сейчас только сентябрь, – напомнил я ей.

– Я знаю, но мне хочется купить для Генри лучший подарок, а игрушки, которые дети больше всего хотят, вечно распродают первыми, поэтому надо успеть заранее.

Она ждала автобуса, который шел в большой торговый центр за городом, где был детский супермаркет. Вытащив из кошелька фотографию сына, она протянула ее мне.

– Но сейчас же очень рано, там еще закрыто, – сделал я еще одну попытку.

– Я хочу прийти первой, купить лучший подарок для него, – объяснила она.

Со стороны могло показаться забавным, что она стоит на остановке за 3 часа до открытия магазина, собираясь покупать подарок на Рождество, до которого еще 3 месяца, для своего восьмилетнего сына, которого не видела последние шесть лет. Я невольно представил себе, как он будет открывать рождественский подарок от матери, которой не помнит, не придавая этому никакого значения, в то время как для нее он – вся жизнь, единственное, что помогает ей держаться на плаву.

Вокруг нас сновали люди, торопясь начать свой день, безразличные ко всему. Она была просто женщиной средних лет, стоящей на остановке, решившей купить подарок для сына на Рождество. И одновременно живым символом трагедии, жертвой психического заболевания, разрушающего человеческую жизнь и откалывающего от нее часть за частью. Мысль о возможности наладить отношения с сыном была ее единственной надеждой.

Она спрятала фотографию обратно в сумку, помахала мне на прощание рукой и села в автобус.

Вторник, 30 сентября

Целых 2 месяца мы работаем врачами. Поверить не могу! Чтобы это отметить, отправляюсь к Труди под тем предлогом, что мне надо передать через нее бумаги мистеру Баттеруорту на подпись. Она заваривает мне чай, угощает печеньем, потом садится и начинает подпиливать ногти, игнорируя телефонные звонки, пока мы с ней беседуем.

– Итак, – спрашивает Труди, по обыкновению, в лоб, – как твои успехи в последнее время?

Я недоуменно пялюсь на нее.

– Ну, позавчера вызвали на остановку сердца, я вроде справился.

На самом деле это не совсем так. Я прятался за шторами, пока «настоящие врачи» пытались реанимировать пациента, но признаваться в этом что-то не хочется.

– Да нет же, дурачок, я не про то. Я про успехи, – она приподнимает одну бровь, – на любовном фронте.

Снова недоуменный взгляд. Она закатывает глаза.

– Тебе что, по буквам надо произнести? – спрашивает Труди и немедленно начинает:

– С-е-к-с.

Я отшатываюсь в ужасе.

– Секс? – переспрашиваю, едва не подавившись печеньем.

С тех пор, как я вышел на работу, мысль о сексе ни разу не промелькнула у меня в голове. Говорю, что был слишком занят, носился как безголовая курица за своим хвостом.

– У кур нет хвостов, – замечает Труди.

– Ну, я врач, не ветеринар. В любом случае ответ «нет». Если в следующие 10 месяцев я не умру сам и не поубиваю своих пациентов, то, может, опять смогу думать о подобных вещах, – говорю проникновенно.

– Видишь ли, у других-то, похоже, находится время посматривать по сторонам, – говорит Труди. – Как у Руби дела в последнее время?

– Не знаю. Все нормально. А почему ты спрашиваешь?

Интересно, я думаю о том, о чем и она?

Нахмурившись, забрасываю в рот последний кусочек печенья. «Пожалуйста, Руби, только не Любимчик Домохозяек!»

Октябрь

Четверг, 2 октября

Привычное течение утреннего обхода нарушил пронзительный вой сирены. Все интерны автоматически схватились за пейджеры и испытали одновременное облегчение от того, что это не вызов. Однако краткий момент радости прервали крики медсестер: «Пожар! Пожар!»

Тут же выяснилось, что мистер Баттеруорт способен преодолевать законы физики и двигаться куда стремительней, чем предполагают его Пиквикианские пропорции. Я смутно припомнил какие-то инструкции относительно пожара и эвакуации, полученные на вводном курсе, после которого прошло, по моим ощущениям, уже лет сто. Единственное, что врезалось мне в память, это вопрос Суприи о пациентах в реанимации и слегка неожиданный ответ на него.

К счастью, пожар был не в нашем отделении, и даже не в нашем корпусе, поэтому нам не пришлось срочно эвакуировать пациентов прямо с капельницами и кислородными баллонами, и мы вернулись к обычной беготне. Дополнительным бонусом стало исчезновение мистера Баттеруорта: Старая Кошелка, пользуясь моментом, продолжила обход без него.