Довмонт. Князь-меч

– Ганс Меллинг? Ты слыхал про такого, Курт?

– Нет.

– Вот и я нет. Не, не знаем такого. Что-что? Да, припозднились, вынуждены были ночевать у излучины. Там, в камышах отстоялись, а как рассвело – в Плескау пришли.

Стояли в камышах, да. И того – не более. Ничего подозрительного, что ж. Однако ж тиуну во всех подробностях доложить надо.

* * *

Сыскарей лично Довмонт не слушал – на то тиун Степан имелся. Тот уж и доложил князю. Впрочем, особенно-то докладывать было нечего. Ну да, была немецкая барка. Припозднились купцы, встали на реке – выжидали. Бывает, чего уж. В чем криминал? А ни в чем. Какое отношение они имеют к убийству отроков? Да, судя по всему, никакого. Других, других надо искать!

Князь и сам уже не помнил, с чего бы вдруг он стал подозревать отставшую барку? Наверно, инстинктивно – потому что немцы, а от немцев, известно, всяких пакостей жди.

– Что ж касаемо Кольши, княже, – был такой паренек. У Мордухи-вдовы на усадьбе жил приживалом. Был, но сгинул.

– Как это сгинул? – отпив сбитня из большого серебряного кубка, уточнил князь. Тиуна он принимал по-простому, в малой горнице, площадью около тридцати квадратных саженей. – Пропал, что ли?

– Пропал… Но, князь, – перед этим на усадьбу вернулся! – погладив бородку, Степан поднял вверх большой палец. – Никому ничего не рассказывал, но весь трясся. Мордуха-вдова его к дьячку за маслом лампадным послала – он и пропал. Ушел, да не вернулся. С тех пор и нет.

– А что дьячок?

– Божится, что не дошел до него отрок сей.

– А…

– Нет, княже. Никто до нас к Мордухе не заходил, Кольшу этого не спрашивал. Мой человек проверил накрепко. Да… – тиун вдруг усмехнулся. – На Застенье про людоедов слух пошел. Дескать, отроков да отроковиц ловят да едят с жадностью. Вот и Еремеевых, мол, съели!

– Ого! – Довмонт всплеснул руками. – Съели, говоришь? Но ведь дыма без огня… Сам знаешь!

– Ведаю, княже. И мыслю так – людокрады в городе объявились. Ну, не в самом городе, скорей – в окрестностях, за Великой-рекой.

– За Великой-рекой…

Князь покривил губы и вновь потянулся к сбитню. Вчера посидели с боярами и верным Любартом. Выпили фряжского вина преизрядно, не побрезговали и медовухой, вот голова и потрескивала, – а сбитень помогал.

– Коли там… то мы их быстро разыщем, ага!

Степан не повел и бровью. Уж конечно, он знал о связи Довмонта с юной разбойницей Рогнедой, что держала в страхе весь правый берег Великой. Знал, но помалкивал. Так оно надежней.

Потянувшись, князь подошел к распахнутому оконцу, глянул на двор… Усмехнулся, увидев, как некий молодой увалень с бледным вытянутым лицом, распахнув холщовую свиту, подпирал спиною березу, искоса посматривая на крыльцо.

– Степан Иваныч, ну-ко, глянь… – псковской властелин обернулся. – Там твой человечек весь уже изнемог. Как его… Кириллов Осетр.

– Осетров Кирилл, – выглянул в оконце тиун. – Я его сюда не звал. Небось, сам что-то важное доложить хочет.

– Так пусть доложит, – Довмонт кликнул слуг. – Парня там, во дворе, позовите. Вон, у березы…

Явившись на зов, Кирилл Осетров сын с порога поклонился в пол. Волновался, еще бы – сам князь позвал. Надежа и опора Пскова!

– Ну, молви, – махнул рукой князь. – Только лоб не разбей.

Сыскной покрутил в руках шапку:

– К Мордухе-вдове с расспросами заявились. То мне челядин ее поведал, Онфим.

– Та-ак…

– Заявились, вызнали о пропаже и тут же ушли. Ушел. Ликом неприметен, борода пегая, рост небольшой, но широк в плечах. Одет по-простому: холщовая рубаха, порты, поршни. На поясе – нож.

– Да уж, – выслушав, хмыкнул тиун. – С таким приметами мы его сто лет искать будем.

Кирилл виновато помял в руках шапку:

– Уж, господине, что есть. Онфим-челядин сообщит, если что вдруг.

Людокрадами за рекой Великой (если они вообще там имелись) Довмонт решил заняться сам. Уж больно было щекотливое дело, вернее сказать – место. Шайка Рогнеды обитала именно там, «весь брег держала». Работорговлей юная атаманша вроде бы не промышляла… хотя кто ее знает? Чужая душа – потемки, особенно – душа разбойницы… честно-то сказать – не столь уж и чужая душа. Ну, вот такая Рогнеда? Добрая, запутавшаяся в жизни девчонка, много чего хлебнувшая на своем коротком веку. Уж так все сложилось, что, кроме как в шайке, этой зеленоглазой красотке другой дороги нет. Князь и хотел бы помочь – но как? Раве что выдать замуж за кого-нибудь из своих людей. Только вот за кого? Любарт с Гинтарсом женаты, остальные – кто что-то из себя представлял – тоже. Да и не за всякого Рогнеда пойдет, не всякого будет слушать. Да вообще никого слушать не будет! К свободе привыкла, чего уж. Ежели муж хоть словечко поперек молчит – братина в лоб полетит! А то – и не братина, а то – и сразу нож. Неуживчива Рогнедушка, и для спокойной семейной жизни, верно, не создана. С другой стороны, кто знает молодых дев? Они и сами-то себя не знают. Сегодня одного хотят, завтра – другого, послезавтра – третье. В данном случае не про мужиков речь… хотя и о них тоже.

Так вот. Рогнеду Довмонт собирался всячески прикрывать, как делал и раньше. И вовсе не потому, что та с ним спала. Могла бы и не спать. Просто князь почему-то знал, что неспособна зеленоглазая атаманша ни на какую подлость. На убийство – способна, на грабеж – так очень даже, а на подлость, предательство – нет. И это несмотря на то что ее-то саму предавали и продавали множество раз. Если б тогда, в Литве, Даумантас не выручил, не помог бежать из собственного же замка… где б была Рогнеда? Да на том свете уже.

Да что греха таить – Рогнеда сильно нравилась князю. Как и он ей… Однако никаких перспектив у такого союза не имелось. Как мог князь взять в жены лиходейку-разбойницу? Кто такая Рогнеда – все знали… или узнали бы. Так и сейчас приходилось скрывать греховную связь, которая новообращенного христианина Тимофея, как в крещении нарекли Даумантаса, почему-то не тяготила, да и юной красавице, похоже, вовсе не была в тягость.

Так что на поиски людокрадов «псковская надежа и опора» отправился самолично, прихватив с собой Степана-тиуна и двух его людей – юного сыскаря Семена с Кирилловым Осетром… тьфу – с Осетровым Кириллом. Ни у кого такая прыть Довмонта никаких подозрений не вызвала. Такие уж стояли времена, когда князья сплошь и рядом занимались теми – вроде бы обычными и простыми – делами, какие в более поздние эпохи владетельные особы, несомненно, поручили бы слугам. Да и не был псковский князь (как, впрочем, и новгородский) никакой владетельной особой. Боже упаси, не правил, а служил Псковской республике по мере своих сил. Военачальником, верховным судьей… и вот – организатором сыска. А кто же о безопасности горожан думать будет? Конечно, князь. Кому же еще-то? На то он и призван, на то – «защита и опора». От внешнего супостата псковичей защитить – хорошее дело, но и усмирить внутренних врагов – дело не менее важное. Чтоб жили люди спокойно, без страха. Чтоб не боялись за себя и детей, чтоб ночью спокойно на улицу могли выйти. Не только бояре – все.

Да и другие-то князья, вроде б и властелины, еще не вошли в подлый вкус самовластья, еще особенно себя не выделяли, свою стать не подчеркивали. Это много позже все началось, в пятнадцатом веке, в конце, с подачи ромейской бесприданницы-нищебродки Зойки – Софьи Палеолог, – ставшей благодаря папе римскому женой Ивана Васильевича, великого московского князя. Эта змея и стала на ухо Ивану петь, мол, ты же князь, Иван, да не простой – великий. Не какой-нибудь там Ванька-Иван, а Иоанн! Разницу понимать надо. И не надобно всех подряд бояр в гости звать, пусть в очереди стоят, записываются, да и поклоны как следует кладут, ломают шапки.

С тех пор и расползся, разлился византийский яд по всем русских землям… впрочем, и раньше еще великие владимирские князья от татар эту моду переняли. А чего же не перенять-то? Вон как удобно. Правило же известное, понятное и простое: я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак. Я – власть, лижите мне задницу до мозолей, а кто не лижет, тот власть не уважает, и вообще – подлый христопродавец и сам себе на уме гад!

Но вот не было еще так-то! Ни во Пскове, ни в Великом Новгороде – не было. Не родилась еще злоковарная ромейка Софья, не взяли еще Констатинополь-Царьград турки, да и Москва еще – в заскорузлых владимирских лесах самая поганая деревуха. Есть ли есть во вселенной какой-то край, то это вот он и есть. Вернее, был. Когда-то.